Не верю!

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Не верю!» — фраза, ставшая легендарной[1] в мире кино, театра и в бытовой сфере, после того, как её стал употреблять в качестве режиссёрского приёма Станиславский. Также существует в виде: «Станиславский сказал бы: не верю!».

Нет единого мнения о том, что хотел сказать Станиславский своей фразой. По наиболее простой версии, режиссёр преследовал ходульность, неестественность, излишнюю патетику и поощрял жизнеподобие[2]. Критик А. М. Смелянский, указывая на недостатки этой гипотезы, предполагает, что Станиславский, наоборот, выступал против натурализма и «имитации правды», требуя от актёров внутреннего преображения, после которого они могли «видеть» жизнь глазами героя[1].

Многие артисты боялись услышать от Станиславского его коронную фразу[3]. Однажды Н. О. Массалитинов, изведённый его придирками, попросил его самого сыграть эпизод и начал беспрестанно повторять: «Не верю!». Станиславский тогда выказал полную незлобивость[4]. Сам он считал слухи о частом употреблении выражения преувеличенными и заявлял, что произносит его с позиции обыкновенного зрителя[3].

В более позднее время фраза употреблялась режиссёрами умеренно, чтобы не обидеть артистов[5]. Исключение составлял Ежи Гротовский, который «строил на этом выражении свою роль в театре»[6].



Влияние

См. также

Напишите отзыв о статье "Не верю!"

Примечания

  1. 1 2 Смелянский А. М. [lib.ru/CULTURE/STANISLAWSKIJ/akter.txt Профессия — артист]
  2. Биккулова И. А. [www.brgu.ru/bank/zhurnal/v2.pdf#page=80 Феномен русской культуры рубежа XIX—XX веков]
  3. 1 2 Горчаков Н. М. [www.theatre-library.ru/files/g/gorchakov/gorchakov_1.doc Режиссёрские уроки Станиславского]
  4. Попов А. Д. [www.theatre-library.ru/files/p/popov_ad/popov_ad_1.doc Творческое наследие]
  5. Эфрос А. В. [www.theatre-library.ru/files/e/efros/efros_3.doc Продолжение театрального романа]
  6. Drewniak Ł. [wiadomosci.dziennik.pl/wydarzenia/artykuly/88721,falszywy-mag-swiatyni-teatru.html Fałszywy mag świątyni teatru] (польск.)

Отрывок, характеризующий Не верю!

Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.