Не склонившие головы

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Не склонившие головы (фильм)»)
Перейти к: навигация, поиск
Не склонившие головы
The Defiant Ones
Жанр

криминальная драма

Режиссёр

Стэнли Крамер

Продюсер

Стэнли Крамер

Автор
сценария

Недрик Янг
Гарольд Джейкоб Смит

В главных
ролях

Тони Кёртис
Сидни Пуатье

Оператор

Сэм Ливитт

Композитор

Эрнест Голд

Кинокомпания

Stanley Kramer Productions, Curtleigh Productions

Длительность

97 мин

Страна

США США

Год

1958

IMDb

ID 0051525

К:Фильмы 1958 года

«Не склонившие головы» (англ. The Defiant Ones, в советском кинопрокате — «Скованные одной цепью») — художественный драматический фильм Стэнли Крамера, вышедший на экраны в 1958 году. Главные роли исполняют Тони Кёртис и Сидни Пуатье. Девять номинаций на премию «Оскар», в том числе как лучшему фильму года, две из которых оказались победными — за сценарий Недрика Янга и Гарольда Джейкоба Смита и операторскую работу Сэма Ливитта.





Сюжет

В результате дорожной аварии из-под охраны тюремного конвоя сбегают двое заключённых: белый Джон Джексон (Тони Кёртис) и здоровенный негр Ноа Каллен (Сидни Пуатье). Они связаны друг с другом толстой металлической цепью и поэтому вынуждены координировать все свои действия и движения. Их цель — добраться до укромного места, разбить металлические цепи и разойтись как можно скорее.

Голодные и томимые жаждой, они бредут украдкой через труднопроходимую и, в основном, безлюдную местность, постоянно ругаясь и обвиняя друг друга. Дойдя до какой-то небольшой деревушки, они пытаются ночью проникнуть в местный магазин, чтобы украсть инструменты, с помощью которых они могли бы освободиться от оков. Деревенские жители, однако, ловят их и пытаются учинить над ними суд Линча. Мужчина по кличке Большой Сэм убеждает свирепую толпу отменить жестокую казнь и, вместо этого, следующим утром передать «злоумышленников» в руки полиции. Несчастных беглецов запирают в сарае. Ночью Большой Сэм, сам когда-то находившийся в заключении, тайно отпирает дверь в сарай и отпускает их на свободу.

Время, проведённое вместе, заставляет беглецов мало-помалу переосмысливать свои предрассудки и предубеждения. В ходе бесед между собой и в результате событий, в которых они были вынуждены совместно участвовать, отношения между беглецами постепенно развиваются от неохотного признания отдельных положительных качеств друг у друга к взаимной симпатии и уважению.

Джон и Ноа продолжают свой путь и по дороге неожиданно встречают мальчика по имени Билли. Мальчик сначала относится к ним с недоверием, но потом приводит их домой к своей маме, которую когда-то бросил муж. Женщина, без лишних вопросов, помогает беглецам освободиться от металлических оков. У неё дома они проводят всю ночь, в течение которой между одичавшей от одиночества женщиной и Джоном устанавливаются интимные отношения. Мама Билли решает связать свою судьбу с Джоном и бежать вместе с ним. Ноа планирует в одиночку добраться до железной дороги, чтобы самостоятельно продолжить свой путь. Мать Билли объясняет негру, что кратчайший и самый безлюдный путь к железной дороге пролегает через болото. Однако, после того, как Ноа уходит из дома, она признаётся Джону, что солгала негру и что послала его на верную смерть. Разъярённый Джон покидает женщину. Увидев это, её сынишка Билли, который чувствует себя «единственным мужчиной» в семье, берёт отцовское ружьё и стреляет Джону в спину. Раненый и истекающий кровью Джон настигает негра и оповещает его об опасности.

Между тем, местный шериф, вместе с помощниками и поисковыми собаками, неуклонно идёт по их следам. Беглецы уже могут отчётливо слышать собачий лай, который становится всё громче и громче. Но одновременно беглецы слышат и другой звук — свист и грохот проезжающего неподалёку поезда. Они устремляются к железной дороге и Ноа успевает запрыгнуть в открытый вагон, в то время, как Джон, из последних сил, бежит рядом с поездом. Ноа протягивает ему руку и пытается помочь Джону взобраться на поезд, но ему это не удаётся. В этот момент двух друзей уже крепко-накрепко связывают узы, которые гораздо прочнее металлических оков — узы дружбы. Ноа не отпускает руку Джона и, в конце концов, сам вываливается из вагона. Изнурённые, они оба лежат на пустыре у обочины дороги. У них уже нет ни сил, ни желания продолжать побег. Ноа начинает нарочито громко насвистывать какую-то мелодию, крепко прижимая к себе почти бесчувственное тело друга. Шериф наконец находит их.

В ролях

Актёр Роль
Тони Кёртис Джон «Джокер» Джексон Джон «Джокер» Джексон
Сидни Пуатье Ноа Каллен Ноа Каллен
Теодор Бикель Макс Мюллер шериф Макс Мюллер
Чарльз МакГроу Фрэнк Гиббонс капитан Фрэнк Гиббонс
Кара Уильямс мать Билли мать Билли
Лон Чейни младший Большой Сэм Большой Сэм
Кинг Донован Солли Солли
Кевин Кофлин Билли Билли

Награды

Номинации

Напишите отзыв о статье "Не склонившие головы"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Не склонившие головы

Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».