Не тронь меня (плавучая батарея)
«Не тронь меня́» — броненосная плавучая батарея (броненосец береговой обороны) Российского императорского флота.
Содержание
История
Русское морское ведомство решило для плавания в океанах и линейного боя оставить бортовые броненосцы с полным парусным вооружением и с броней умеренной толщины, а для атаки и обороны портов и гаваней строить броненосцы береговой обороны, способные нести самые тяжелые орудия и самую толстую броню. Поскольку первостепенной задачей для России была защита берегов, основной упор кораблестроительной программы делался на броненосцы береговой обороны.
Постройка в 1861 году небольшой броненосной лодки «Опыт» показала, что заводы царской России не в состоянии были выполнить требования морского ведомства. Поэтому первый российский броненосец — плавучая батарея «Первенец» — сооружался в Англии. Её строительство было использовано для обучения русских инженеров и мастеров, командированных с этой целью в Англию.
Батарея «Не тронь меня» строилась уже в России, на верфи Галерного острова в Санкт-Петербурге по контракту с английским заводчиком Ч. Митчелом. Морское министерство обязалось устроить на Галерном острове эллинг со всеми приспособлениями, склад для хранения материалов, мастерские с приводом станков от паровой машины, печи, горны, паровые подвижные краны, железные дороги и газовое освещение. В сооружении верфи и постройке батареи «Не тронь меня» участвовали многие русские инженеры и мастеровые. Наблюдающим за постройкой от Кораблестроительного технического комитета был назначен корабельный инженер А. X. Соболев. Паровая машина работы завода Хамфрейса (Англия, 1858 год) и четыре бывших в употреблении паровых котла были сняты с винтового корабля «Константин». Ремонт паровой машины производил петербургский завод Берда.
- 10 июля 1862 года — батарея была зачислена в списки судов Балтийского флота
- 15 января 1863 года — заложена на эллинге Галерного острова в Санкт-Петербурге (официально 9 ноября 1863)
- 11 июня 1864 года — спущена на воду и в плавдоке отбуксирована в Кронштадт для достройки.
- 6 июля 1865 года — вступила в строй
- 1 февраля 1892 года — переклассифицирована в броненосец береговой обороны 2-го ранга
- c 11 марта 1895 года — использовалась в качестве блокшива при Минной школе Балтийского флота
- 2 сентября 1905 года — разоружена и сдана к Кронштадтскому военному порту на хранение
- 29 сентября 1905 года — исключена из списков судов Балтийского флота
- 26 августа 1908 года — продана частной фирме для использования в качестве сухогрузной несамоходной баржи.
- После гражданской войны и национализации флота передана НКПС для работы в Петроградском морском торговом порту
- 24 июня 1925 года куплена Ленинградским металлическим заводом.
- в годы Великой Отечественной войны затонула на Неве в Ленинграде
- в 1950 году поднята АСС КВМК и сдана «Главвторчермету» для разделки на металл.
Аварии
За время службы плавучая батарея «отличились» в нескольких авариях. В 1869 году «Не тронь меня» столкнулась с полуброненосным фрегатом «Петропавловск», а в 1883 году серьёзно повредила норвежское судно «Хайден».
Конструкция
На батарее «Не тронь меня» уклон бортов начинался от батарейной палубы. Батарея имела массивные бронированные таранные штевни в носу и в корме, ахтерштевень служил также для защиты руля и винта.
Корпус батареи имел одно дно, а пространство между флорами заливали в качестве балласта раствором цемента с песком. Рулевая рама, фор- и ахтерштевни изготовляли коваными, килевые листы — из 28,5-мм железа, шпангоуты — из 10,5-мм железа при ширине 254 мм. Обшивку бортов толщиной под водой 16,5 и над водой 13,5 мм крепили при помощи уголкового железа. Три непрерывные палубы — верхнюю, батарейную и жилую настилали поверх 10,8-мм бимсов, подкрепленных сплошными коваными пиллерсами. Корпус был разделён на семь отсеков водонепроницаемыми переборками толщиной 13,5 мм, доходившими до батарейной палубы.
Чтобы избежать значительной бортовой качки на батарее использовали скуловые кили, впервые примененные на кораблях российского флота. Такие кили длиной по 6,1 м и шириной по 305 мм были установлены на батарее «Не тронь меня» уже в процессе постройки. В бортовых отсеках разместили особые цистерны. При заполнении этих цистерн батарея дополнительно углублялась на 305 мм, благодаря чему уменьшалась поражаемая поверхность.
Бронезащита
Броневая защита «Не тронь меня» полностью покрывала надводный борт и опускалась примерно на 1,2 м ниже ватерлинии. Толщина кованой железной брони 114 мм в середине и 102 мм в оконечностях. Тиковая подкладка под броню — 254 мм (на отвесных бортах усилена до 457 мм). Жилая и верхняя палубы поверх 6,5 мм железных листов были покрыты сосновыми, батарейная — 102 мм дубовыми досками. Броня крепилась к корпусу сквозными болтами диаметром 36,1 мм и опиралась на специальный выступ в шпангоутах. На батарейной палубе в броне имелись орудийные порты высотой в свету 864 мм. Круглая в плане боевая рубка была защищена 114-мм плитами. Жилую и верхнюю палубы поверх 6,5-мм железных листов застилали сосновыми досками, а батарейную — 102-мм дубовыми. На «Не тронь меня» для защиты от навесных выстрелов по бимсам нижней палубы над крюйт-камерами и бомбовыми погребами были положены 25,4-мм железные листы.
На «Не тронь меня» был трехлопастной гребной винт. Батареи с их полными обводами при средней осадке от 4,4 до 4,6 м и умеренной мощности машин отличались плохими ходовыми качествами.
Вооружение
Первоначально батарею предполагалось вооружить 24-мя гладкоствольными пушками. Два орудия располагались на поворотных платформах на верхней палубе, остальные — в закрытой батарее. Заводу Круппа в 1863 году были заказаны 68 8 дм (203 мм) гладкоствольных пушек. На корабли они не попали, так как в 1864 году было решено переделать их в нарезные. В кампанию 1866 года «Не тронь меня» вооружили 203 мм стальными нарезными орудиями Круппа (17 орудий). Позднее батарея была перевооружена нарезными казнозарядными орудиями образца 1867 года. В 1875 году «Не тронь меня» имела 16 таких орудий. Вооружение дополнялось 4-х фунтовыми (87-мм) пушками, пушками Энгстрема и Пальмкранца. Потопление на Дунае турецкого броненосца в войну 1877-78 года удачным выстрелом мортиры навело на мысль вооружить корабли 9 дм (229 мм) мортирами для навесной стрельбы. Одно такое орудие получила и «Не тронь меня». 8 дм (203 мм) орудия батареи имели угол возвышения 50, что обеспечивало дальность стрельбы до 10 кабельтовых. Снаряды в свинцовой оболочке из обыкновенного чугуна весили 73,7 кг, из закаленного — 84,8 кг.
Командиры
- ?—? — Дубасов, Федор Васильевич
- ?—? — Бауэр, Сальвадор Федорович
- 24 февраля 1886 года — ? Болотников Павел Александрович
- 1 января 1901 — 28 декабря 1901 — Миклуха, Владимир Николаевич
- ?—? — Елчанинов, Михаил Иванович
- ? 1941 — ? старший лейтенант С. Я. Мошенский
См. также
Напишите отзыв о статье "Не тронь меня (плавучая батарея)"
Литература
- Бережной С. С. Броненосные и линейные корабли. Канонерские лодки: Справочник.. — М.: Воениздат, 1997. — 312 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-203-01671-2.
- Conway's All the World's Fighting Ships 1860-1905 / Robert Gardiner. — Greenwich: Conway Maritime Press, 1979. — ISBN 0-8317-0302-4.
- McLaughlin, Stephen. Russia's First Ironclads: Pervenets, Ne tron menia and Kreml // Warship 2011 / Jordan, John. — London: Conway. — ISBN 978-1-84486-133-0.
- Silverstone Paul H. Directory of the World's Capital Ships. — New York: Hippocrene Books, 1984. — ISBN 0-88254-979-0.
- Watts Anthony J. The Imperial Russian Navy. — London: Arms and Armour, 1990. — ISBN 0-85368-912-1.
Отрывок, характеризующий Не тронь меня (плавучая батарея)
Наташа покраснела и засмеялась.– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
