Ситчин, Захария

Захария Ситчин
Zecharia Sitchin
Имя при рождении:	Заха́рия Си́тчин
Дата рождения:	11 июня 1920(1920-06-11)
Место рождения:	Баку, Азербайджанская ССР
Дата смерти:	9 октября 2010(2010-10-09) (90 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк, США
Гражданство:	СССР СССР→Израиль Израиль,США США
Род деятельности:	писатель, криптоисторик, журналист
Годы творчества:	1976—2010
Направление:	фолк-хистори, теория палеоконтакта
Жанр:	публицистика
Дебют:	Двенадцатая Планета /The 12th Planet, New York: Harper, 1976, ISBN 0-380-39362-X

Заха́рия Си́тчин (11 июля 1920, Баку, Азербайджанская ССР, — 9 октября 2010, Нью-Йорк, США) — американский писатель. Приверженец и популяризатор теории о палеоконтактах и инопланетном происхождении человека.

Биография

Захария Ситчин родился в Баку, но вырос в Палестине, где получил знания в области современного и древнего иврита, а также других семитских и европейских языков, по Ветхому Завету, истории и археологии Ближнего Востока.

Окончил Лондонский университет со степенью экономиста, много лет проработал редактором и журналистом в Израиле до своего переезда в Нью-Йорк в 1952 году. Во время работы в качестве руководителя судоходной компании самостоятельно изучил шумерскую клинопись и посетил несколько археологических памятников.

Теории

Ситчин приписывает создание древней шумерской культуры нефилимам с планеты Нибиру. По мнению писателя, пояс астероидов был частью планеты, которую Шумеры называли Тиамат. Хотя эта теория и схожа с теорией гигантского столкновения (теорией образования Луны) в астрономии, ведущие мировые учёные не разделяют взгляды автора.

Ситчин утверждает, что его исследования совпадают со многими библейскими текстами, и что библейские тексты являются переложением шумерского описания их истории.

Нибиру (планета, ассоциируемая с Мардуком в вавилонской космологии) — главный элемент теории Ситчина. Он утверждает, что это 10-я планета с очень вытянутой, эллиптической орбитой, проходящая через Солнечную систему каждые 3600 лет.

По шумерской космологии, Нибиру была 12-м объектом Солнечной системы (то есть, в составе 10 планет, плюс Солнце и Луна). Её катастрофическое столкновение с Тиамат — планетой, находившейся между Марсом и Юпитером — сформировало планету Земля, Луну и пояс астероидов и комет. Это был дом могущественной человекоподобной расы ануннаков из шумерской мифологии, которые, как полагает Ситчин, выжили и позднее посетили Землю. Здесь, на Земле, при помощи генной инженерии, они создали наш вид (людей), скрестив свои гены с генами Homo erectus. Люди им были нужны как дешёвая рабочая сила для своих золоторудных шахт.

Ситчин высказал несколько предположений об этой планете, возможно являющейся коричневым карликом и всё ещё вращающейся вокруг Солнца по очень вытянутой орбите, с предполагаемым периодом обращения около 3600—3760 лет. Ситчин полагал датой следующего сближения с Нибиру 2085 год.

Теория о планете Тиамат

Тиамат, описанная в Энума Элиш, является богиней. У Ситчина, тем не менее, она является планетой, существовавшей в древности, но после столкновения с одним из спутников планеты Мардук (Нибиру) была расколота на две части. Во время второго прохождения через Солнечную систему, уже сама планета Нибиру столкнулась с одной из половинок Тиамат и превратила её в современный пояс астероидов. Вторая же половинка Тиамат после столкновения с другим спутником Нибиру была вытолкнута на новую орбиту, где находится и теперь под названием Земля. Несмотря на то, что учёные убеждены в невозможности подобного сценария, сторонники Ситчина уверены, что это теория объясняет причину разделения континентов и природу слоёв в осадочных породах.

Нибиру

Нибиру у вавилонян — небесное тело, ассоциированное с богом Мардуком. Происхождение имени аккадское и означает «паром», «место встречи».

Согласно Ситчину, Нибиру в шумерских текстах описана как неоткрытая планета. Это таинственная планета за Плутоном, у которой в алтайском календаре русского названия нет и которая возвращается раз в 3600 лет.

Энки

У Ситчина, Энки был тем же, что и Птах и Посейдон/Нептун.

Ану

У Ситчина, Ан (Ану) был одним из нефилим, пришедших с планеты Нибиру (Мардук). Ану был главным в совете 12 богов, до тех пор пока не передал трон своему внуку Мардуку. Супруга Ану была богиней плодородия и матерью богов; центром её культа была одна из провинций Ирландии.

Критика

Несмотря на то, что работы Ситчина критиковали профессиональные учёные, историки и археологи, делая замечания по поводу неправильности перевода древних текстов и называя его исследования «лженаукой», его теории привлекли внимание современной культуры. Критика теории Ситчина в основном разделяется на три категории: качество перевода и интерпретация древних текстов, астрономические и научные нестыковки и буквальное толкование мифов.

Перевод и интерпретация древних текстов

Следует учитывать, что во времена, когда Ситчин писал свои книги, читать шумерский язык могли только специалисты, однако сейчас практически любой желающий может выполнить перевод с помощью книги Sumerian Lexicon.

Майкл С. Хейзер, исследователь древних языков, нашёл много ошибок в переводах Ситчина, указывая на то, что он вырывал слова из контекста и значительно искажал их смысл. Роджер В. Вескотт, профессор антропологии и лингвистики университета Дрю, штат Нью-Джерси, в своем обзоре книги Ситчина "Двенадцатая планета" отмечает любительский уровень его познаний шумерского языка:

Познания Ситчина в области лингвистики как минимум насколько же любительские, как и в антропологии, биологии и астрономии. Например, на стр.370, он утверждает, что "все древние языки ... включая ранний китайский ... восходят к одному основному источнику - шумерскому языку". Однако, конечно же, шумерский язык фактически являет собой архетип того, что лингвисты-систематики называют изолированными языками, то есть он не попадает ни в одну из известных языковых семей и не демонстрирует четкого родства с любым из известных языков. Даже если предположить, что Ситчин имеет в виду не разговорный язык, а только письменность, то весьма маловероятно, что даже такое предположение можно было бы сколь-нибудь убедительно доказать, так как шумерским идеограммам предшествовали письмена азильской и татарской культур на территории Европы, а также различные виды письменности на территориях между реками Нил и Инд.

Ситчин аргументирует свои выводы выполненными лично им переводами донубийских и шумерских текстов и таблички VA 243, утверждая, что эти древние цивилизации знали 12 планет, хотя они знали только 5. Сотни шумерских астрономических табличек и календарей были расшифрованы и записаны, и общее число планет на каждой табличке было 5. Табличка VA 243 имеет 12 точек, которые Ситчин объясняет как планеты. На ней есть надпись «Ты его Слуга» (You’re his Servant), которая может быть сообщением дворянина слуге. Согласно семитологу Майклу С. Хейзеру, так называемое Ситчиным солнце не шумерский символ, а звезда, как и другие точки. Символ солнца на этой табличке не имеет ничего общего с сотнями шумерских символов солнца в других документах.

Астрономические и научные нестыковки

«Планетарное столкновение» у Ситчина представлено поверхностно и схоже с теорией, с которой согласны современные астрономы — теория гигантского столкновения и формирования Луны приблизительно 4,5 миллиарда лет назад телом, взаимодействующим с недавно сформированной Землей. Однако, предложенные теории Ситчина о планетарных столкновениях отличаются по времени и другим деталям. Как и Великовский Иммануил в работе «Столкновение миров» (1950), Ситчин утверждает, что нашёл доказательства древних человеческих знаний о необычных астрономических движениях в различных мифах. В случае Великовского эти межпланетные столкновения были до начала появления человечества, тогда как у Ситчина они произошли во время раннего планетарного формирования и об этих событиях людям стало известно благодаря иноземной расе с Нибиру.

В то время как сценарий возникновения Солнечной системы у Ситчина труден для согласования с маленькими размерами эксцентриситета Земли (0,0167), сторонники Ситчина объясняют это своеобразным строением планеты из-за раскола во время межпланетного столкновения, то есть огромные континенты на одной стороне и огромный океан на другой.

Сценарий Ситчина, где Нибиру возвращается во внутреннюю солнечную систему каждые 3600 лет, подразумевает орбиту с большой полуосью в 235 астрономических единиц, с отдалением от пояса астероидов в 12 раз, дальше Плутона. «Элементарный метод малого параметра означает, что при самых благоприятных условиях избежания близких столкновений с другими планетами, ни одно тело с такой эксцентричной орбитой не сохранило бы тот же период за 2 оборота. Под воздействием 12 орбит объект будет вытеснен на меньшую орбиту. Таким образом, теория существования планеты за Плутоном, поиском которой занимался Том ван Фландерн и Ситчин, с помощью военно-морской обсерватории США, не имеет веских обоснований».

Ситчин заявляет, что с самого начала Нефилим существовали на Нибиру за 45 млн лет до начала формирования Земли с более благоприятным климатом. "Такое вряд ли возможно, и можно сказать без преувеличения, что вряд ли Нибиру 99 % своего времени была за Плутоном. Объяснение Ситчина о том, что тепло от радиоактивного распада и слабая атмосфера сохраняла тепло на Нибиру, абсурдно и не связано с проблемой темноты в глубоком космосе. Также, не объяснено то, как нефилимы прибыли и узнали, что произошло при первом их появлении в солнечной системе.

Ситчин в статье «Чужеродные гены Адама» заявляет, что 223 уникальных гена, обнаруженных Международным Консорциумом по Секвенированию Человеческого Генома, не имеют предшественников в эволюции. Позже этот вывод Консорциума был подвергнут сомнению ввиду недостаточности базы данных генов для сравнения. Анализы Стивена Сальзберга обнаружили 40 потенциальных генов, переместившихся в геном из прокариотических организмов. Сальзберг аргументирует тем, что потеря генов вместе с эффектом объёма выборки и колебанием скорости эволюции даёт другое, более биологически правдоподобное объяснение.

Толкование мифов

Питер Джеймс критиковал его как за зацикленность только на Месопотамии, так и за неправильное толкование вавилонской литературы:

Он использует Энума Элиш как обоснование своей космогонии, видит в молодом боге Мардуке (свергающего с престола старших богов и создающего Землю) неизвестную 12-ю планету. Для этого он представляет вавилонскую теогонию как фактическое описание рождения других 11 планет. Вавилонские имена планет установлены без тени сомнения: Иштар – богиня Венеры, Нергал – Марса, Мардук – Юпитера – это подтверждается сотнями астрономическими и астрологическими глиняными табличками, учебниками и папирусами из эллинистической эпохи. Ситчин совсем не обращает внимания на это и связывает планетные божества с вавилонскими богами. Например, Абзу, бог первобытных вод, становится, подумать только, Солнцем! Энки (Эа) – по Ситчину и Нептун и бог из плоти и крови. И отождествление Иштар с Венерой, центральной фигурой в религии Месопотамии, нигде не упоминается в книге – Ситчин напротив же, произвольно связывает Венеру с другим божеством из Энума Элиш, а Иштар называет богиней из плоти и крови.

Вильям Ирвин Томпсон также критикует Ситчина за его буквализм.

Библиография

1. Ситчин З. Двенадцатая Планета = The 12th Planet. — М.: Изд-во Эксмо, 2005. — С. 432. — ISBN 5-699-11090-9. (1978 г.)
2. Ситчин З. Лестница в небо. В поисках бессмертия = The Stairway to Heaven. — М.: Изд-во Эксмо, 2005. — С. 448. — ISBN 5-699-10691-X. (1980 г.)
3. Ситчин З. Войны богов и людей = The Wars of Gods and Men. — Новая Планета, 2000. — С. 384. — ISBN 5-89776-005-5. (1985 г.)
4. Ситчин З. Потерянные царства = The Lost Realms. — М.: Изд-во Эксмо, 2004. — С. 416. — ISBN 5-699-07895-9. (1990 г.)
5. Ситчин З. Назад в будущее = Genesis Revisited: Is Modern Science Catching Up With Ancient Knowledge? — М.: Изд-во Эксмо, 2004. — С. 416. — ISBN 5-699-06717-5. (1991 г.)
6. Ситчин З. Армагеддон откладывается = When Time Began. — М.: Изд-во Эксмо, 2004. — С. 448. — ISBN 5-699-06996-8. (1993 г.)
7. Ситчин З. Божество 12-й планеты = Divine Encounters: A Guide to Visions, Angels and Other Emissaries. — М.: Изд-во Эксмо, 2007. — С. 400. — ISBN 978-5-699-18584-9. (1995 г.)
8. Ситчин З. Космический код. Генная инженерия богов = The Cosmic Code. — М.: Изд-во Эксмо, 2005. — С. 320. — ISBN 5-699-10740-1. (1998 г.)
9. Ситчин З. Колыбели цивилизаций = Jorneys to the Mythical Past. — М.: Изд-во Эксмо, 2008. — С. 316. — ISBN 978-5-699-18258-9. (2004 г.)
10. Ситчин З. Боги Армагеддона = The End of Days. — М.: Изд-во Эксмо, 2009. — С. 352. — ISBN 978-5-699-34899-2. (2007 г.)
11. Ситчин З. Потерянная книга Энки: Воспоминания и пророчества неземного Бога = The Lost Book of Enki: Memoirs and Prophecies of an Extraterrestrial god. — М.: АСТ, Астрель, 2010. — С. 352. — ISBN 978-5-17-067155-7, 978-5-271-27874-7. (2010 г.)

См. также

• Пояс астероидов
• Мардук

Ссылки

• [www.sitchin.com/ Официальный сайт Захарии Ситчина (англ.)]

Отрывок, характеризующий Ситчин, Захария

В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.