Нидерландская литература

Нидерландская литература — художественная литература на нидерландском языке, создававшаяся и создающаяся не только в Нидерландах, но и в Бельгии, французской части Фландрии, Суринаме, Южной Африке (до развития африкаанс как особого языка), на Антильских островах, в Индонезии.

Средневековье

Единого литературного языка до XVII века не существовало, а в Средние века границу между нидерландскими и нижненемецкими диалектами часто провести сложно. Так, переводы псалмов — «Вахтендонкские псалмы» — IX века и творчество миннезингера Генриха фон Фельдеке (XII век) считаются общим наследием нидерландской (тогдашнее название duits, откуда английское название Dutch) и немецкой (deutsch) литературы.

В Средневековье литература создавалась в основном на южных диалектах — лимбургском, фламандском, брабантском. Был популярен рыцарский эпос, фаблио (нидерландская версия Романа о Лисе «Van den vos Reynaerde», около 1250 г.). Одним из крупнейших поэтов был Якоб ван Марлант (ок. 1235—1300), автор морально-сатирического «Цветка природы» и «Зеркала истории». Фламандский мистик Иоганн Рюйсбрук считается основателем нидерландской прозы. К XV веку относится деятельность гильдии «риторов», создававших моралите, где действовали аллегорические персонажи, большую популярность в Европе получило (переводы и переделки) моралите «Elckerlijc» («Обычный человек»). Поэтесса-монахиня Анна Бейнс писала инвективы против лютеран и описывала собственный мистический опыт.

Первые сведения о светской драматургии на нидерландском языке относятся к середине XIV века. Именно этим временем датируются дошедшие до нас так называемые абеле спелен — романтические пьесы о куртуазной любви.

Возрождение и Золотой век

В эпоху Возрождения литература в Нидерландах развивалась прежде всего на латинском языке; крупнейшим латиноязычным прозаиком был Эразм Роттердамский, автор знаменитой «Похвалы глупости», поэтом — Иоанн Секунд, автор «Поцелуев».

XVI век, ознаменованный реформацией и революцией в Нидерландах, оставил и важные поэтические памятники великих событий на нидерландском языке — протестантские гимны и песни гёзов. В это время сочинён и нынешний нидерландский гимн Wilhelmus, воспевающий Вильгельма I Оранского. Его приписывают Филипу ван Марниксу (1538—1598), одному из главных интеллектуалов Нидерландской революции и другу Вильгельма, начавшему первый полный перевод Библии на нидерландский язык, завершённый уже после его смерти, в XVII в. «Перевод Провинций» (Statenvertaling) основывался на нескольких диалектах и заложил основы литературного нидерландского языка, подобно роли Библии Лютера в формировании общенемецкого.

Гуманист Дирк Коорнгерт создал философский трактат «Искусство этики» (1586). Гуманизм проявился в творчестве Яна ван дер Нота (nl).

События войны за независимость Нидерландов (1581—1648) привели к политическому размежеванию северных (ныне собственно Нидерланды) и южных провинций (ныне в составе Бельгии). Север завоевал независимость (Республика Соединённых Провинций), в то время как Юг остался под властью испанцев. Основные события истории литературы в это время переносятся на Север, в независимые Нидерланды (туда эмигрируют многие интеллектуалы с Юга), меняется и диалектная окраска литературного языка. В южных провинциях большую роль начинает играть французский язык.

В период «Золотого века Голландии» (XVII век) в Амстердаме формируется «Мёйденский кружок», названный так по месту, где жил его крупнейший деятель Питер Корнелисон Хофт. Хофт написал прозаическую «Историю Нидерландов» в подражание Тациту, стремясь к максимально экономному стилю; другие деятели кружка — дочь мецената Румера Фиссера (nl) поэтесса Мария Тесселсхаде Фиссер (nl) и комедиограф Гербранд Бредеро. В орбите кружка был остроумный афористичный поэт Константейн Хёйгенс (1596—1687), отец физика Хр. Гюйгенса.

Величайшим нидерландским поэтом и драматургом XVII в. был Йост ван ден Вондел (1587—1679), автор трагедий на библейские и исторические темы. Его библейская трагедия «Люцифер» повлияла на Мильтона, его исторические пьесы способствовали дальнейшему формированию национального самосознания и ставятся до сих пор.

В Мидделбурге, в Зеландии, возникла иная школа, которую возглавил Якоб Катс (1577—1660), автор дидактических поэм «Долг девиц» и «Образы Аллегории и Любви», считающихся воплощением типично голландского духа.

С 1637 года под французским влиянием в Нидерландах развивается роман. Иоганн ван Хемскерк (nl), вдохновлявшийся прециозной литературой, написал роман «Батавская Аркадия», вызвавший много подражаний. Николай Хейнзиус создал плутовской роман «Мирандор» (1675).

Упадок

После смерти великих классиков в 1660—1680-е годы наступает быстрый упадок нидерландской литературы. Последующее столетие (примерно до французской оккупации в 1790-е годы) в основном копирует достижения Золотого Века и ходовые французские образцы. В этот период нидерландская литература на современной территории Бельгии исчезает почти полностью, за единственным крупным исключением комедиографа и поэта Михиля де Свана (en, 1654—1707), который писал в Дюнкерке, перешедшем от испанцев Франции. Заметные писатели XVIII века — Юстус ван Эффен (en), писавший большую часть жизни по-французски, но в последние годы издававший под английским влиянием журнал «Нидерландский зритель» на родном языке, и особенно писательницы-соавторы Бетье Вольф (en, 1738—1804) и Агье Декен (en, 1731—1804), написавшие несколько романов в письмах.

XIX век

Сентименталист Рейнвис Фейт и писатели «пробуждения» (Het Réveil, характерен французский термин) рубежа веков, в чьём творчестве отразился романтизм и события наполеоновских войн — Виллем Билдердейк и Хендрик Толленс — не имели крупных продолжателей; в XIX веке господствовала кальвинистская школа, проповедовавшая аскетические добродетели. В этот период оживает фламандская литература; идеолог фламандского движения и автор «Тиля Уленшпигеля» Шарль де Костер писал по-французски, но его преемники, из которых самым выдающимся был поэт Гвидо Гезелле, использовали фламандский язык, иногда чрезмерно архаичный. Стала развиваться нидерландская литература и в колониях; именно там (Ост-Индия, современная Индонезия) явился один из крупнейших нидерландских талантов всех времён — Эдуард Доувес Деккер (псевдоним Мультатули), автор знаменитого романа «Макс Хавелаар» (1860). 1880-е годы ознаменованы в Нидерландах движением лириков- «восьмидесятников» (tachtigers), отрицавших эстетические каноны и защищавших «искренний» стиль, их лидером был Виллем Клос. В те же годы на сцену выходит Луис Куперус, начинавший как «восьмидесятник», но вскоре перешедший на прозу в духе Уайльда.

XX век

После Первой мировой войны в Нидерландах и Бельгии сложилось деление общества на группы по религиозному и идеологическому принципу (т. н. «столпы»). У каждой группы — протестантов (только в Нидерландах), католиков, сторонников социал-демократии и либералов — были свои газеты, школы, радио- (и позже теле-) каналы. Это явление повлияло и на развитие литературных течений, так как писатели объединялись под эгидой литературных журналов своего «столпа».

Нацистская оккупация Германии привела к созданию ряда патриотических и психологически глубоких произведений, документирующих это время. Самым известным из них стал писавшийся по-нидерландски дневник Анны Франк — записки еврейской девочки, родившейся в Германии и скрывавшейся в Амстердаме от нацистов; дневник Анны был переведён на несколько языков и отличается, помимо документальных, и художественными достоинствами (Франк вела литературную обработку своих записей и рассчитывала на публикацию его в будущем).

Современная Нидерландская литература (после Второй мировой войны)

В пятидесятые годы в нидерландскоязычных странах появилось литературное движение так называемых «эксперименталистов» или «пятидесятников» (nl или нидерл. Beweging van Vijftig — Движение Пятидесятых), объявивших разрыв с прошлым, с литературной традицией и в первую очередь против поэтов и писателей предыдущего десятилетия, таких как Бертус Аафьес (nl). Среди них — такие писатели, как Люсеберт, Ханс Андреус (nl), Ремко Камперт, Геррит Каувенар и Ян Элбург (nl). Тема Сопротивления нацистской оккупации занимает важное место в произведениях Симона Вестдейка и Тейн де Фриза.

В 1970-е годы писатели нового поколения подвергали критике формализм эксперименталистов и призывали писать языком, понятным более широкому кругу читателей.

Герард Реве вместе с Харри Мулишем и Виллемом Фредериком Хермансом образуют так называемую «большую тройку» послевоенной нидерландской литературы. Поэтику Реве и Херманса критики описывают как «шокирующий реализм», причисляя сюда Анну Бламан (nl).

Из наиболее заметных традиционалистов можно назвать Мариет Мейстер (nl), автора художественной прозы и нон-фикшн. Важнейшей темой её сочинений критика считает оппозиции культура/природа, жизнь/смерть, мужчина/женщина. На русском языке в 2002 году выходил роман Мариет Мейстер «Козлиная песнь» (нидерл. Bokkezang).

Ссылки

• [mosktelegraf.ru/node/96 Обозрение голландской словесности, Московский телеграф, 1826 г.]

Отрывок, характеризующий Нидерландская литература

Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.