Нидершёнхаузен

Нидершёнхаузен
Герб
Панков
Площадь:	6,49 км²
Перепись населения:	30 июня 2010
Население:	27 526 чел.
Плотность населения:	4241 чел./км²
Почтовые индексы:	13156
Место района Нидершёнхаузен на карте административного округа Панков
www.kiezrunde-niederschoenhausen.de/

Ни́дершёнхаузен (нем. Niederschönhausen) — район Берлина, бывший самостоятельным сельским населённым пунктом в федеральной земле Бранденбург до образования Большого Берлина в 1920 году. После административной реформы 2001 года Нидершёнхаузен в статусе района включён в северо-восточный административный округ Берлина — Панков.

Наименование и расположение

Название сельского поселения на месте современного района Нидершёнхаузен первоначально было Шёнхаузен (нем. Schönhausen), что в переводе означает: schön — прекрасно, hausen — проживать. Добавление: nieder — нижний (в отличие от оber — верхний) объясняется тем, что до 1920 года Нидершёнхаузен входил в бранденбургский округ Ни́дербарним (нем. Landkreis Niederbarnim). Нижний и верхний Барним (Niederbarnim und Oberbarnim) — это цепь холмов на возвышенности Барним. Основание Шёнхаузена относят к началу XIII-го столетия, а первые документальные упоминания — к 1376 году.

Современный район Нидершёнхаузен расположен в западной части округа Панков и граничит с районами Панков, Францёзиш-Буххольц, Розенталь, Вильгельмсру, а также с соседним административным округом — Райниккендорф.

На языке сегодняшнего Берлина сокращённое название Шёнхаузен подразумевает именно район Нидершёнхаузен и не относится к двум другим районам Берлина, расположенным в административном округе Лихтенберг, со схожими названиями — Альт-Хоэншёнхаузен (нем. Alt-Hohenschönhausen) и Ной-Хоэншёнхаузен (нем. Neu-Hohenschönhausen).

Нидершёнхаузен включает в себя три микрорайона:

• Шёнхольц в западной части района

• Маяковскиринг в центре района

• Нордэнд в северной части района

Достопримечательности Нидершёнхаузена

Герб Нидершёнхаузена свидетельствует об исторической причастности этого района к сельскохозяйственным работам, а дерево символизирует лесные богатства бывшего муниципалитета.

К значительным строениям района относится бывшая сельская церковь Фриденскирхе (нем. Friedenskirche) на Оссетцкиплатц (нем. Ossietzkyplatz). Первоначально она была построена в XIV веке, затем в XVI веке перестраивалась, а в 1743 году к ней добавили башню. Но из-за обветшалости в 1869—1871 годы церковь пришлось разбирать и воссоздавать заново, при этом крепкие каменные блоки, валуны и булыжники были включены в новое здание церкви, а щебнем укрепили дно прилегающего деревенского пруда. На протяжении истории церковь неоднократно страдала от военных разрушений, но при последующем восстановлении приобретала что-то особенное: в 1926 году появился новый орга́н, после реставрации в 1964 году алтарная часть была украшена новым фризом.

Главной достопримечательностью района Нидершёнхаузен является Дворец Шёнхаузен в стиле барокко с дворцовым парком и протекающей здесь неширокой речкой Панке. Этот памятник архитектуры имеет непосредственное отношение к династии курфюрстов Бранденбурга, затем королей Пруссии. Кронпринц Фридрих II Великий (нем.  Friedrich der Große) (годы жизни 1712—1786) в качестве летней резиденции подарил дворец своей супруге — королеве Елизавете Кристине Брауншвейгской (нем. Elisabeth Christine von Braunschweig) (годы жизни 1715—1797), которая тратила много средств на уход за декоративным садом в стиле рококо.

</span>

В 1920 году дворец Шёнхаузен перешел в собственность государства. Во времена ГДР он был представительной резиденцией властей и местом для международных приёмов. После падения Берлинской стены и объединения Германии во дворце Шёнхаузен в 1994 году состоялся Учредительный конгресс Международного Дельфийского совета, принявший решение о проведении Международных Дельфийских игр нового времени.

В начале XXI века остро встал вопрос о необходимости капитальной реставрации, а в декабре 2009 года обновленный дворец Шёнхаузен вновь открылся для посетителей.

Район Нидершёнхаузен очень зелёный. Кроме дворцового парка (нем. Schloßpark), на территории района есть общественный Бюргерпарк (нем. Bürgerpark), народный парк Шёнхольцер-Хайде (нем. Volkspark Schönholzer Heide) и небольшой Брозепарк (нем. Brosepark), названный по имени банкира Кристиана Вильгельма Брозе (нем. Christian Wilhelm Brose) (годы жизни 1781—1870), среди друзей которого был знаменитый архитектор и художник Карл Шинкель.

Парковая архитектура</span>

Современная скульптура</span>

Общественный Бюргерпарк площадью около 12-ти гектаров один из самых притягательных для публики в районе Нидершёнхаузен. Создававшийся в 1856 году как частный, этот парк с 1907 года перешел в муниципальную собственность. Бурные и трагические периоды истории Берлина его почти не затронули. Несмотря на смену режимов и идеологий, этот ландшафтный парк, спроектированный по английскому образцу, во все времена оставался цветущим любимцем садоводов и обычных посетителей.

Вход в Бюргерпарк, напоминающий итальянскую триумфальную арку, был построен в 1865 году, очередная его реставрация завершилась в 2007 году. Через Бюргерпарк тоже протекает речка Панке, есть в нём свой «живой уголок» — просторные клетки для павлинов, фазанов и других экзотических птиц, открытые вольеры для горных козлов, баранов, овец на холмистом участке парка.

Зелёные газоны парка оживляют произведения современных скульпторов на повседневные темы, например, бронзовая «Газель» (1958 год) скульптора Вальтера Зутковски или бронзовая группа «Занимающиеся гимнастикой мальчики» (1965 год), созданная скульптором Герхардом Роммелем (нем. Gerhard Rommel). В праздничные дни для семейных развлечений в Бюргерпарке устанавливают различные аттракционы. Отдыхающим предоставляются напрокат книги, настольные игры, столы и стулья. В саду с розами летом нередко устраваются концерты.

Известные личности в произведениях скульпторов</span>

В Бюргерпарке с 1974 года установлен подарок от Чехословакии к X Всемирному фестивалю молодёжи и студентов, проходившему в 1973 году в Берлине. Это — созданный скульптором Зденеком Немечеком (годы жизни 1931—1991) бронзовый горельеф чешского писателя-публициста, убеждённого антифашиста, деятеля Движения Сопротивления Юлиуса Фучика (годы жизни 1903—1943) с его словами из «Репортажа с петлей на шее»:

Люди, я любил вас, будьте бдительны!

Памятник Карлу фон Осецкому (годы жизни 1889—1938), немецкому журналисту, радикальному пацифисту, антифашисту и лауреату Нобелевской премии мира 1935 года установлен поблизости от дворцового парка на улице, названной в его честь Осецкиштрассе (нем. Ossietzkystraße).

Есть в Бюргерпарке также памятники и другим немецким известным личностям: писателю и общественному деятелю Генриху Манну (годы жизни 1871—1950); поэту, автору слов гимна ГДР, министру культуры ГДР Йоганнесу Бехеру (годы жизни 1891—1958).

Шёнхольц

В микрорайоне Шёнхольц большой зеленый массив объединяет народный парк Шёнхольцер-Хайде и различные мемориальные захоронения. В одном из зданий этого парка разместилось стрелковое общество, которое организует соревнования по стрельбе из лука и т. п. В весенне-летнее время здесь проходят разнообразные районные праздники. Фестиваль «Ракатак» (нем. Rakatak), привлекает любителей ударных инструментов не только из Берлина.

Главной достопримечательностью народного парка Шёнхольцер-Хайде является Мемориал советским воинам. Этот строго-торжественный комплекс, посвященный погибшим в боях за Берлин солдатам, офицерам, полковникам, создан советскими архитекторами и скульпторами в годы 1947—1949. Выполненная из светло-серого сиенита центральная скульптура мемориала — «Родина мать» по композиции перекликается с христианской пьетой. Бронзовые горельефы на массивных пилонах из красного гранита отражают главную идею мемориала — идею борьбы со злом и скорби по погибшим.

Мемориал советским воинам в парке Шёнхольцер-Хайде </span>

На утопающем в зелени старинном 3-м Панковском кладбище (нем. Friedhof Pankow III) похоронены известные в Германии представители науки и искусства, лауреаты национальных и международных премий, например: профессор филологии и древней истории, избранный первым президентом Академии наук ГДР Йоханнес Штроукс (годы жизни 1886—1954); участник Движения Сопротивления художник Макс Лингнер; актер, певец и кабаретист Эрнст Буш и многие другие.

Маяковскиринг

Названный в честь советского поэта микрорайон Маяковскиринг в послевоенные годы стал престижным. Здесь в бывших виллах жили представители руководства Восточного Берлина — Вальтер Ульбрихт, Эгон Кренц и другие. Для обычных людей вход на территорию этого, так называемого «городка», до 1973 года был закрыт.

Считается, что короткое проживание здесь писателя Ганса Фаллады (годы жизни 1893—1947) повлияло на сюжет его романа «Кошмар» (нем. Der Alpdruck), опубликованного посмертно. На доме, где в 1947 году скончался Ганс Фаллада — настоящее имя Рудольф Дитцен (нем. Rudolf Ditzen), есть мемориальная доска с пояснениями, что это было здание школы, переоборудованное под больницу. Улица, где находится этот дом, получила в честь писателя своё название Рудольф-Дитцен-вег (нем. Rudolf-Ditzen-Weg).

Рядом с дворцовым парком находится одно из зданий гимназии имени лауреата Нобелевской премии Макса Дельбрюка, а другое более старое здание, строившееся в 1908—1910 годы в стиле позднего Возрождения, расположено возле Брозепарка на Кукхофштрассе (Kuckhoffstraße). На примере этой гимназии можно познакомиться с разветвлёнными программами деятельности учащихся, не только на уроках, но и во внеучебное время.

Память об известных личностях </span>

Нордэнд

К достопримечательностям микрорайона Нордэнд относится здание добровольной пожарной охраны Нидершёнхаузена, история которого прослеживается с 1897 года и напрямую связана с дворцом Шёнхаузен. Местные крестьяне и прислуга должны были в любой момент по сигналу колокола бросаться на помощь в случае возникавшей пожарной опасности, а уклонявшиеся наказывались штрафами. Сохранившееся с тех времён противопожарное оборудование экспонируется в музее истории и культуры (Меркишес-Музеум, нем. Märkisches Museum) земли Берлин.

Старинное трамвайное депо и стадион «Нордэндарена» (нем. Nordendarena) также входят в число достопримечательностей микрорайона.

Основанные около 1900 года три кладбища церковных общин из Пренцлауэр-Берга и из района Веддинг занимают обширную территорию с общей капеллой, проходами, окаймлёнными липами, и прилегающей рощей с захоронениями времён Первой мировой войны.

Достопримечательности Нордэнда</span>

Транспорт района

Настоящей «транспортной знаменитостью» этого района стала ироничная песня «Поезд особого назначения в Панков» (нем. Sonderzug nach Pankow) на мотив Чаттануга Чу-чу из кинофильма Серенада солнечной долины. Певец Удо Линденберг, исполняющий песню, в названии которой подразумевается резиденция властей ГДР во дворце Шёнхаузен, адресовал её лично Эриху Хонеккеру и даже получил опубликованное в прессе ответное послание.

Что касается реального общественного транспорта (BVG) в этом районе Берлина, то к нему относятся маршруты автобусов 107, 150, 155, 250, а также линия M1 Берлинского трамвая (нем. Straßenbahn Berlin), связывающая Нидершёнхаузен с центром восточного Берлина.

Ссылки

• [www.ansichtskarten-pankow.de/niederschoenhausen.htm Niederschönhausen]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Нидершёнхаузен

Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.