Нижегородский дворянский институт

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Нижегородский дворянский институт императора Александра II — среднее учебное заведение для детей потомственных и личных дворян, основанное в Нижнем Новгороде.





История

Нижегородское дворянство на основании Устава 1828 года, разрешившим создавать при гимназиях благородные пансионы для детей дворян, 7 февраля 1834 года постановило учредить при Нижегородской гимназии пансион на 30 воспитанников, а потребную для его организации сумму собрать со всех помещиков нижегородской губернии. Открытие пансиона при содействии почётного попечителя нижегородской гимназии Н. В. Шереметева состоялось 1 октября 1837 года. Для пансиона было куплено дворянством двухэтажное здание на Варварской улице.

В 1839 году дворянство подало просьбу об учреждении в Благородном пансионе отдельных от гимназии классов, с переименованием Пансиона в Дворянский институт, который именовать «в честь Августейшего имени Государя Наследника Цесаревича, Александровским»; 31 октября 1843 года в Государственный Совет был внесён проект «Устава Дворянского института». После высочайшего утверждения устава (1 марта 1844 года), состоялось торжественное открытие института (30 августа 1844 года). До этого помощник губернского архитектора Алексей Алексеевич Пахомов в 1843 году представил проект институтского комплекса, состоящего из трёхэтажного главного корпуса и двухэтажного дворового флигеля для квартир учителей, который был утверждён 13 апреля 1844 года. В главном корпусе в 1845 году была освящена институтская церковь, которая расписывалась Егоровым и Чмутовым.

Первым директором стал М. Ф. Грацинский.

С 1844 по 1862 годы в институт принимались только дети дворян и чиновников; начиная с 1862 года, приходящими учениками и своекоштными пансионерами, стали приниматься дети всех сословий и всех христианских исповеданий.

С самого начала институт приближался по типу к классическим гимназиям с пансионом. При открытии института в нём преподавались: 1)Закон Божий; 2)русская грамматика и словесность; 3)логика; 4)языки — латинский, немецкий и французский; 5)математика; 6)физика; 7)естественная история; 8)сельское хозяйство; 9)российское законоведение и судопроизводство; 10)география и статистика; 11)история; 12)чистописание, черчение и рисование; кроме этого — танцы, музыка, гимнастика.

В первом учебном году было 76 воспитанников, из них 42 перешли из пансиона, а остальные — вновь поступили; казённых было — 7, своекоштных — 47, остальные учились за счёт дворянства.

26 июня 1849 года, на место уволенного по болезни М. Ф. Грацинского был назначен инспектор Санкт-Петербургской Ларинской гимназии И. С. Сперанский.

В 1860 году появился проект превращения института снова в пансион. Это происходило на фоне уменьшения числа учащихся: если ранее количество учеников было от 68 до 96, то к 1861 году упало до 53; также преподаватели переходили в гимназии, где жалованье было выше. Однако открытие доступа в институт лицам всех сословий резко увеличило количество учеников: уже в 1863 году — 115, а в 1866—1868 годах — почти до 200.

В 1862—1864 году вместо ушедшего на пенсию Сперанского институтом руководил А. В. Тимофеев; 27 февраля 1864 года директором стал (до 1877) П. Н. Розинг. При нём, с 1866 года, институт начал функционировать по новому уставу — в соответствии с уставом классических гимназий[1].

До 1874 года институт находился в ведомстве попечителя Казанского учебного округа, затем переведён в ведомство Московского учебного округа.

В 1877 году временным директором был назначен инспектор института А. Г. Шапошников, с назначением которого (1 августа 1879) директором Тверского реального училища, руководить нижегородским дворянским институтом стал Г. Г. Шапошников.

В 1894 году в институте училось 252 человека. В это время окружным начальством было разрешено в виде опыта увеличение числа уроков по древним языкам и математике.

При Институте были 33 дворянских стипендии.

Учащиеся

См. также: Выпускники Нижегородского дворянского института

Окончившие с золотой медалью
  • Дивеев, Фёдор Александрович (1845)
  • Чугунов,Михаил Иванович (1846)
  • Цветков, Евгений Платонович (1851) — будучи студентом медицинского факультета казанского университета умер в 1853 году
  • Серебровский, Митрофан Алексеевич (1856)
  • Тархов, Александр Александрович (1860) — был врачом в Казани
  • Тархов, Фёдор Александрович (1861) — был земским начальником в Арзамасском уезде
  • Крындовский, Евгений Хрисанфович (1862)
  • Броницкий, Иван Александрович (1863) — окончил кандидатом права юридический факультет Санкт-Петербургского университета; с 1875 года был членом Тифлисского окружного суда
  • Орловский, Александр Николаевич (1864)
  • Черкасский, Владимир Васильевич (1865)
  • Михайлов, Константин Яковлевич (1866)
  • Баулин, Александр Васильевич (1867)
  • Васильев, Александр Васильевич (1868)
  • Софийский, Андрей Иванович (1868)
  • Шебуев, Георгий Николаевич (1868)
  • Моржов, Николай Петрович (1869) — кандидат филологии Казанского университета; преподавал древние языки в Симбирской и Царицынской гимназиях; в 1893 году вышел в отставку (по болезни) и уехал в Вятку
  • Рожанский, Тимофей Михайлович (1870) — окончил медицинский факультет Киевского университета (1876); был ординатором нижегородской губернской земской больницы
  • Рожанский, Василий Михайлович (1871) — окончил физико-математический факультет Казанского университета; преподавание в казанской учительской семинарии
  • Ромашев, Константин Ефимович (1880) — окончил в Санкт-Петербургском университете физико-математический и юридический факультеты; был мировым судьёй в Нижнем Новгороде
  • Гондатти, Николай Львович (1881)
  • Моржов, Александр Петрович (1882)
  • Кикин, Виктор Васильевич (1884) — окончив физико-математический факультет университета был земским начальником в Ардатовском уезде
  • Смоляр, Иван Иванович (1884) — окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета
  • Ищереков, Петр Петрович (1885) — окончил физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета; служил на Сормовском заводе
  • Аллендорф, Александр Александрович (1889)
  • Кузнецов, Филитер Павлович (1889) — окончил историко-филологический факультет Московского университета с дипломом 1-й степени
  • Крылов, Владимир Фёдорович (1889)
  • Цветков, Сергей Павлович (1891)
  • Аллендорф, Эрвин Александрович (1892)
Знаменитые воспитанники

Напишите отзыв о статье "Нижегородский дворянский институт"

Примечания

  1. Преподавание латинского языка начиналось не с IV класса, а с I-го; преподавание естественных наук стало необязательным; был увеличен оклад. Однако вместо классных наставников были оставлены воспитатели.
  2. Его отец, Виктор Васильевич Кикин (1865—1943), учился в этом же дворянском институте (1879—1884); окончил его с золотой медалью. Его старший брат, Василий Викторович Кикин (1897—1937) также окончил нижегородский дворянский институт с золотой медалью.
  3. После окончания московского университета преподавал математику, физику и космографию в лицее цесаревича Николая и московском Коммерческом училище.

Литература

Ссылки

  • [www.nlr.ru/nlr/div/nmo/zb/part/search.php?id=2172&r=2 Раскрытие коллекций ОУНБ. Выставка материалов по истории Нижегородского Дворянского института. 2009]
  • [www.teleobraz.nne.ru/spring/2011/1028/1700.html Нижегородский дворянский институт]

Отрывок, характеризующий Нижегородский дворянский институт

Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.