Низменное

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ни́зменное — крайняя степень безобразного, чрезвычайно негативная ценность, имеющая отрицательную значимость для человечества; сфера несвободы. Это еще не освоенные явления, не подчиненные людям и представляющие для них грозную опасность. Человечество не владеет собственными общественными отношениями. Это таит в себе источник бедствий и воспринимается как низменное (милитаризм, тоталитаризм, фашизм, атомная война)[1].





В античной философии

В античной философии можно проследить отношение мыслителей к животным инстинктам человека, как к низменным позывам.

Аристотель в "Никомаховой этике" выделяет три основных образа жизни:

  • жизнь, полная удовольствий и наслаждений;
  • государственный образ жизни;
  • созерцательный

Большинство людей, говорит Аристотель, сознательно выбирают жизнь, полную удовольствий и наслаждений, чем полностью обнаруживают свою низменность.
Распущенность Аристотель связывает с теми чувствами, которые являются общими с животными. Наслаждаться такими чувствами, т.е. иметь к ним исключительное пристрастие, значит жить по-скотски.

По учению Платона, человеческая душа состоит из трех частей, которые выражают:

  • идеально-разумную способность;
  • вожделяюще-волевую;
  • инстинктивно-аффективную.

В зависимости от того, какая из эти частей берет верх, зависит судьба человека, направленность его деятельности, смысл его жизни. Большинство людей находится во власти эмоций и страстей, руководствуется в своем поведении эгоистическими мотивами, а не истиной, справедливостью и разумом. Платон надеялся изменить природу человека, искоренить в нем "низменные" побуждения во имя "возвышенных", не считаясь с уже сложившейся в течение тысячелетий общественной жизни природой человека.

В религии и богословии

Христианство

В христианстве нарушение заповедей называют грехом. Для христиан такие поступки являются низменными, не достойными. По представлениям христианства все люди несут на себе печать "первородного греха". Человек изначально порочен и греховен.
Термин "первородный грех" предложил Блаженный Августин. После грехопадения люди лишились свободной воли, стали рабами своих желаний и уже не могли не грешить. Термин "первородный грех" повсеместно принят христианством.
Протестантизм
Лютер считал, что зло изначально присуще природе человека. Оно направляет его волю так, что ни один человек не способен совершить что-либо доброе. Убеждение в низменности и беспомощности человека, в его неспособности совершить что-либо доброе по собственной воле, согласно Лютеру, одно из главных условий ниспослания божьей благодати. Лишь если человек унизит себя, откажется от своей воли, от своей гордыни, только тогда снизойдет на него милость Господня. Еще более радикально Лютер выразил бессилие человека в памфлете "Рабство воли", который был направлен против Эразма Роттердамского, защищавшего свободу воли. Заставляя индивида признать и прочувствовать его ничтожность, никчемность всех его достоинств, заставляя его чувствовать себя безвольным орудием в руках Бога, Лютер лишал человека уверенности в себе, отнимал у него чувство собственного достоинства, а без этого невозможно никакое сопротивление светским властям, угнетающим человека.
Теология Ж.Кальвина аналогична теологии Лютера. Кальвин учит, что мы должны унизиться, что посредством этого самоуничижения мы и полагаемся на всесилие Божие. Он поучает, что человек не должен считать себя хозяином своей судьбы. Человек не должен стремиться к добродетели ради неё самой: это приведет лишь к суете.

В философии XIX в.

Развитием понятия безобразного занимался Иоганн Карл Фридрих Розенкранц, немецкий философ, ученик Гегеля. В своем труде "Эстетика безобразного" (1853), он указывает, что в развитии идеи прекрасного неизбежен анализ безобразного. Таким образом, понятие безобразного, как отрицательной формы прекрасного, становится частью эстетики.

Розенкранц разработал подробную ступенчатую классификацию безобразного:

  • I. Отсутствие формы
    • ...
  • II. Неточное (неправильное)
    • ...
  • III. Распад формы (деформация)
    • А. Ординарное
      • 1) низменное
      • 2) слабость
      • 3) ничтожное
    • Б. Отвратительное
      • ...
    • В. Карикатура

Ординарное является противоположностью возвышенного. Понятие величественного обусловливает понятие ординарного. К примеру, отдельное лицо может считаться ординарным тогда, когда в нем просвечивается зависимость конкретного человека от некоторого порока, поскольку такая зависимость противоречит понятию человека, достоинство которого она оспаривает.
Если возвышенная величина устраняет своей бесконечностью границы времени и пространства, жизни и воли, отличий воспитания и социального положения, то низменное, наоборот, устанавливает эти границы без необходимости их наличия. Если возвышенное реализует свободу, то низменное ограничивает свободу бытия там, где она не является необходимой.
В обычной жизни говорим, к примеру, что отдельный человек низменный, когда из-за педантичной сосредоточенности на несущественном он устанавливает препятствия существенному в его стремлении к самореализации — такой человек несвободен от мелочности, которую он не способен преодолеть.[2]

Людвиг Фейербах отстаивал идею антропологизма: понимание человека, как чисто природного, биологического существа. Духовное начало в человеке на может быть отделено от телесного, дух и тело - две стороны человеческого организма. Фейербах в своем труде "Сущность христианства" (1841) показал процесс возникновения понятия "Бог", как идеализирование, преувеличение, превращение в абсолют собственных, реальных человеческих качеств. Бог является неким рафинированным, избавленным от пороков, недостатков и слабостей человек. Но, чем могущественнее и совершенным становится Бог, тем более ничтожным становится сам человек. Собственная жизнь рассматривается религиозным человеком как нечто низменное, как испытание и подготовку к подлинной жизни "на том свете". Фейербах видит в этом большую угрозу для человеческих отношений. Принижение человека, отождествление его земной жизни с низменным в конце концов пагубно отражается на отношениях между людьми. И те низменные чувства (коварство, зависть, злоба, ненависть), от которых человек пытается отгородиться, все равно проявляются. Фейербах предлагает людям, избавленным иллюзорного религиозного сознания, понявшим истоки религиозных представлений, заменить поклонение Богу уважительным отношением друг к другу.[3]

В философии XX в.

Бертран Рассел обращает внимание на проблему человеческого восприятия взаимоотношения духа и материи. На протяжении веков дух отождествляли с чем-то возвышенным, благородным, а материю с низменным. Современные знания, полученные благодаря развитию науки и техники, дают возможность взглянуть на взаимоотношения духа и материи по-другому.

Это приводит нас к проблеме взаимоотношения духа и материи, поскольку восприятие обычно считается "психическим" событием, тогда как воспринимаемые объекты и стимулы к восприятию считаются "физическими". По-моему, в разрешении этой проблемы нет вообще никаких трудностей. Предполагаемые затруднения происходят от плохой метафизики и плохой этики. Говорят, что дух и материя являются двумя субстанциями, полностью разобщенными друг с другом. Дух есть нечто благородное и возвышенное, материя же - нечто низменное. Грех состоит в подчинении духа телу. Познание, будучи одним из самых возвышенных проявлений духовной активности, не может зависеть от чувств, так как чувство представляет собой форму подчинения материи и поэтому является низменным. Отсюда проистекает платоновский протест против отождествления познания с восприятием. Все это, скажете вы, устарело и отжило свой век, но это оставило пережитки труднопреодолимых предрассудков.

— Бертран Рассел. "Человеческое познание, его сферы и границы."


Рассел показывает как велика разница между восприятием и физическим объектом.

Пространственные отношения, устанавливаемые физикой, имеют место между электронами, протонами, нейтронами и так далее, которых мы не воспринимаем; пространственные отношения зрительных восприятий имеют место между вещами, которые мы воспринимаем, и в конечном счете между цветовыми пятнами. Между физическим пространством и зрительным пространством есть какое-то соответствие, но оно очень грубо. Во-первых, большие глубины неразличимы. Во-вторых, определение времени различно; место, где солнце зрительно находится сейчас, соответствует месту, где физическое солнце было восемь минут назад. В-третьих, восприятие подвержено изменениям, которые физик не приписывает изменениям в объекте, например восприятие изменяется в зависимости от облаков, телескопов, косоглазия или закрывания глаз. Соответствие между восприятием и физическим объектом является поэтому только приблизительным и, что касается пространственных отношений, оказывается не более точным, чем в других отношениях.

— Бертран Рассел. "Человеческое познание, его сферы и границы."

Напишите отзыв о статье "Низменное"

Примечания

  1. Борев, 2002.
  2. Шкепу, 2010.
  3. [do.gendocs.ru/docs/index-253799.html Введение в курс философии: Учебное пособие] / Под ред. акад. Ф. С. Файзуллина. — Уфа: УГАТУ, 1996.

Литература

  • Борев Ю. Б. Эстетика: Учебник. — Высшая школа, 2002. — 511 с. — ISBN 5-06-004105-0.
  • Бычков В. В. Эстетика: Учебник. — М.: Гардарики, 2004. — 556 с. — ISBN 8-8297-0116-2.
  • Шкепу М. А. [elib.nplu.org/view.html?id=1794 Эстетика безобразного Карла Розенкранца] / Инт проблем соврем. искусства Нац. акад. искусств Украины. — К.: Феникс, 2010. — 448 с. — ISBN 978-966-651-873-9. (содержит перевод работы Розенкранца "Эстетика безобразного").

См. также

Отрывок, характеризующий Низменное

Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.