Никео-Цареградский Символ веры

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Нике́о-Царегра́дский Си́мвол ве́ры, Константинопо́льский Си́мвол ве́ры (др.-греч. Σύμβολον τῆς Κωνσταντινουπόλεως, лат. Symbolum Constantinopolitanum), Нике́о-Константинопо́льский Си́мвол ве́ры — строгая догматическая формула вероисповедания, введённая, видимо, на Втором Вселенском Соборе в 381 году, утверждённая на IV Вселенском Соборе как полное раскрытие учения о Троице, в основу которого легли терминология и труды Великих Каппадокийцев и Никейский Символ веры; используется в богослужении большинства исторических церквей.





История

На Первом Вселенском соборе в Никее в 325 году был составлен Никейский Символ веры.

На его основании уже, видимо, на Втором Вселенским соборе в 381 году в Константинополе, был зачитан — формально не совпадающий, но в смысле идей только расширенный и дополненный — другой Символ веры — впоследствии поэтому известный как Константинопольский или Символ веры Второго Вселенского собора, хотя этот собор не утвердил его обязательным. На Эфесском соборе под председательством критически относившегося к великим каппадокийцам Кирилла Александрийского требовали отказаться от любых символов веры, кроме Никейского. Усопшие Кирилл Александрийский и Блаженный Августин считались отцами Халкидонского собора, и именно на этом соборе был утверждён и принят символ веры для повсеместного использования, ныне известный как Никео-Цареградский, в соответствии с учением Блаженного Августина о непоминании всуе наиболее сакральных символов веры.[1] Вселенский Халкидонский Собор 451 г. не отменял Никейского Символа, не видоизменял его, но считал необходимым и Константинопольский символ: «Сохраняя порядок и все постановления о вере бывшего прежде в Эфесе святого собора… определяем, чтобы блистало преимущественно изложение правой и непорочной веры 318-ти святых и блаженных отцов, собиравшихся в Никее при благочестивой памяти Константине, бывшем императоре, но чтобы имело силу и то, что определено 150-ю святыми отцами в Константинополе для уничтожения возникших тогда ересей».

Оба Символа веры (Никейский и Константинопольский) долгое время использовали вместе; их оба, один после другого, торжественно читали на Вселенских и поместных соборах до X века. Символ веры Второго Вселенского собора в то время имел большее догматическое или вероучительное содержание в борьбе с ересями, которых не было во время Никейского собора, чем Никейский Символ веры, а его некоторая удручавшая Григория Богослова компромиссность в сравнении с Никейским символом веры привела к воссоединению с Константинопольской Церковью многих заблудших в разных течениях ариан и полуариан, хотя до Халкидонского собора весь Запад во главе с Римом и Александрийская церковь, в том числе, Кирилл Александрийский, Константинопольский символ не признавали[2]. На церковных соборах с Х века Константинопольский символ веры стал единственным читаемым Символом веры. Постепенно за ним закрепилось новое название — Никео-Константинопольский (Никео-Царьградский) Символ веры, или часто его неправильно называют Никейским символом веры (так как он является используемым в литургии символом веры христиан никейской веры).

Символу веры были посвящены труды многих выдающихся богословов, наиболее известным является трактат[3] Блаженного Августина, позднее епископа Гиппонского. Хотя он описывал Никейский символ веры с небольшим изменением, принятый в его африканской церкви, именно в его труде изложено православное учение о символах веры в целом.[4] Первое слово латинского текста символа «Кредо» («Верую») стало нарицательным.

Использование

Никео-Константинопольский символ веры читается (поётся) на литургических богослужениях в православии (в составе Литургии верных) и католицизме (в составе Литургии слова). Символ включён в Книгу общих молитв Англиканской церкви. Используется также как единственный символ веры, читаемый в литургии, практически всеми церквами, в том числе, не признающими Халкидонский собор, кроме Армянской апостольской церкви, где вместо него по многим дням по-прежнему читают Никейский символ веры с некоторыми добавлениями, а в некоторые дни всё же читают только Никео-Цареградский символ веры, и даже сектами. После полувековой борьбы с арианством Никейский символ был принят большей частью церкви, и в местные крещальные формулы были включены его основные определения. C Никейским символом веры связана крещальная формула, употреблявшаяся в Константинополе, восходящая, возможно, к начавшему свою деятельность как умеренный полуаринин (духобор) Мелетию Антиохийскому и его стороннику другу великих каппадокийцев Диодору Тарсийскому, и, вероятно, подтверждённая I Константинопольским собором (381), на котором они первенствовали, для употребления в столице империи, а не во всей Церкви. Этот Никео-Цареградский (Константинопольский) символ веры — отдельный символ веры. Он не является запрещённым Священным Преданием Святых Отцов, решениями III и IV Вселенских соборов изменением и дополнением Никейского символа веры. Утверждённый Халкидонским собором в борьбе с монофизитами как Символ веры всей Церкви Никео-Цареградский (Константинопольский) символ веры средствами несколько иной терминологии повторяет почти все идеи Никейского символа веры, кроме идеи о единосущности Святого Духа и, хотя и признаваемой и на Западе тоже, но являющейся центральной именно в православном богословии, идеи «Бог-Отец -Свет, а Сын — Свет от Света». Он дополняет и расширяет большинство идей Никейского символа веры рядом других общепризнанных христианами истин, актуальных для противостояния большинству тех ересей, которых не было во время Никейского собора, в частности, в нём — расширенная третья часть, в которой провозглашается божественность Духа Святого и его равенство Отцу и Сыну, но при этом, видимо, для возвращения в лоно Церкви части последователей константинопольского епископа Македония — духоборов-македониан, умалчивается о единосущности Духа Святого. В нём опущено анафематствование несогласных — видимо, в знак того, что христиане согласились с Никейским символом веры. Именно принятый Халкидонским собором Никео-Цареградский символ используется в литургии подавляющего большинства христиан, в том числе, называющих себя дохалкидонитами и миафизитами — и церквей, и даже сект. Константинопольский символ веры появился позже Никейского, который, подобно Халкидонскому символу веры, в литургии в настоящее время христианами (кроме Армянской апостольской церкви, где были сделаны дополнения, в основном, добавляющие положения Никео-Цареградского символа) не используется. Постепенно за Константинопольским символом закрепилось новое название — Никео-Константинопольский (Никео-Царьградский) Символ веры, или часто его неправильно вслед за, видимо, впервые высказавшим это ошибочное мнение Константинопольским архиепископом Несторием называют Никейским символом веры (так как он является используемым в литургии символом веры христиан никейской веры). По инициативе Нестория император закрыл храмы македониан, и отменой употребления Никейского символа веры в православной литургии Несторий добился того, что большая часть их воссоединилась с православной церковью. Слабостью Никео-Цареградского символа является то, что в нём Дух Святой не назван единосущным, и это используется в полемике различными отрицающими Никейский символ веры современными духоборами. Именно поэтому Святой Кирилл Александрийский считал всех отрицающих Никейский символ веры несторианами, а Нестория — необразованным и высказывающим мнения совершенно нехристианские. Православие, Католицизм и большинство протестантов исповедуют оба символа — и блистающий, согласно решениям Халкидонского собора, Никейский, и общий почти для всех современных христиан Никео-Цареградский (католики и протестанты признают также Апостольский и Афанасьевский символы веры, которые православная церковь не знает).[5]

Содержание

Включает 12 членов. Утверждает веру:

  • в Бога-Отца, Вседержителя и Творца (1-й член);
  • в Иисуса Христа — единосущного Бога-Сына, предвечно рождаемого от Бога-Отца, который воплотился от Девы Марии и Святого Духа, умер за людей на кресте при Понтии Пилате и воскрес в третий день, вознёсся на небеса и имеет славу, равную славе Бога-Отца, который придет второй раз, чтобы судить живых и мертвых и воцарится вовеки;
  • в дающего жизнь Святого Духа, говорившего через пророков (8-й член);
  • в единую Святую Соборную (Кафолическую) Апостольскую Церковь (9-й член)
  • в очищающее от грехов крещение, совершаемое лишь единожды (10-й член);
  • во всеобщее воскресение мертвых (11-й член) и новую вечную жизнь (12-й член).

Текст

Приведённый текст использует формы глагола в первом лице единственного числа, как то принято в богослужебной практике Церкви; текст, принятый на Соборе, использовал формы первого лица множественного числа (Πιστεύομεν, ὁμολογοῦμεν и т. д.)

Текст принятый в РПЦ

Текст на церковнославянском Транслитерация Современный русский текст
  1. Ве́рую во еди́наго Бо́га Отца́, Вседержи́теля, Творца́ не́бу и земли́, ви́димым же всем и неви́димым.
  2. И во еди́наго Го́спода Иису́са Христа́, Сы́на Бо́жия, Единоро́днаго, И́же от Отца́ рожде́ннаго пре́жде всех век; Све́та от Све́та, Бо́га и́стинна от Бога и́стинна, рожде́на, несотворе́на, единосу́щна Отцу́, И́мже вся бы́ша.
  3. Нас ра́ди челове́к и на́шего ра́ди спасе́ния сше́дшаго с небе́с и воплоти́вшагося от Ду́ха Свя́та и Мари́и Де́вы, и вочелове́чшася.
  4. Распя́таго же за ны при Понти́йстем Пила́те, и страда́вша и погребе́на.
  5. И воскре́сшаго в тре́тий день по Писа́нием.
  6. И возше́дшаго на небеса́, и седя́ща одесну́ю Отца́.
  7. И па́ки гряду́щаго со сла́вою суди́ти живы́м и ме́ртвым, Его́же Ца́рствию не бу́дет конца́.
  8. И в Ду́ха Свята́го, Го́спода животворя́щаго, И́же от Отца́ исходя́щаго, И́же со Отце́м и Сы́ном спокланя́ема и ссла́вима, глаго́лавшаго проро́ки.
  9. Во еди́ну Святу́ю, Собо́рную и Апо́стольскую Це́рковь.
  10. Испове́дую еди́но креще́ние во оставле́ние грехо́в.
  11. Ча́ю воскресе́ния ме́ртвых.
  12. И жи́зни бу́дущаго ве́ка. Ами́нь.
  1. Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого.
  2. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рождённого от Отца прежде всех веков, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, не сотворённого, одного существа со Отцом, через Которого всё сотворено;
  3. для нас людей и для нашего спасения сошедшего с небес, принявшего плоть от Духа Святого и Марии Девы и сделавшегося человеком,
  4. распятого за нас при Понтии Пилате, страдавшего и погребённого,
  5. воскресшего в третий день согласно с Писаниями (пророческими),
  6. восшедшего на небеса и сидящего одесную Отца,
  7. и снова грядущего со славою судить живых и мёртвых, Царству Его не будет конца.
  8. И в Святого Духа, Господа, дающего жизнь, исходящего от Отца, поклоняемого и прославляемого равночестно с Отцем и Сыном, говорившего чрез пророков.
  9. И во единую, Святую, Вселенскую и Апостольскую Церковь.
  10. Исповедую единое крещение во оставление грехов.
  11. Ожидаю воскресения мёртвых
  12. и жизнь будущую. Аминь.[6]

Данная редакция перевода на церковнославянский язык была принята Собором Русской православной церкви в 1654 году в результате в основном стилистической правки иеромонаха Епифания (Славинецкого). Правка перевода сделала следующие уточнения и изменения текста:

  • Из второго члена был убран бывший ранее союз-противопоставление «а» в словах о вере в Сына Божия «рождена, а не сотворена».
  • В седьмом члене формулировка «Егоже Царствию несть конца» была заменена на «Егоже Царствию не будет конца».
  • В третьем члене фраза «воплотившагося от Духа Свята, и Марии Девы вочеловечьшася» заменена «воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася»
  • В восьмом члене было исключено слово «истиннаго» из фразы «И в Духа Святаго, Господа истиннаго и животворящаго, иже от Отца исходящаго»
  • В одиннадцатом члене «мертвым» было исправлено на «мертвых»; внесено ещё несколько других незначительных корректив.

Частью Русской православной церкви новый перевод Символа Веры, сделанный в ходе реформ патриарха Никона, были воспринят как посягательство на основы веры (см. старообрядчество).

Современный католический текст

Русский католический текст с Filioque:

  1. Верую во единого Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого.
  2. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия Единородного, от Отца рождённого прежде всех веков, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, несотворённого, единосущного Отцу, через Которого всё сотворено.
  3. Ради нас, людей, и ради нашего спасения сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы и ставшего Человеком;
  4. распятого за нас при Понтии Пилате, страдавшего и погребённого,
  5. воскресшего в третий день по Писаниям,
  6. восшедшего на небеса и сидящего одесную Отца,
  7. вновь грядущего со славою судить живых и мёртвых, и Царству Его не будет конца.
  8. И в Духа Святого, Господа Животворящего, от Отца и Сына исходящего, Которому вместе с Отцом и Сыном подобает поклонение и слава, Который вещал через пророков.
  9. И во единую, Святую, Вселенскую и Апостольскую Церковь.
  10. Исповедую единое крещение во отпущение грехов.
  11. Ожидаю воскресения мёртвых
  12. и жизни будущего века. Аминь.[8].

Символ веры и Великий раскол христианской Церкви

Одним из формальных поводов к расколу Вселенской христианской Церкви на Католическую и Православную была добавка к Никео-Цареградскому Символу веры филиокве.

См. также

Напишите отзыв о статье "Никео-Цареградский Символ веры"

Примечания

  1. Никео-Цареградский символ. А. В. Карташев. Вселенские соборы // II Вселенский собор в Константинополе 381 г.(оглавление)taday.ru/lib/text/435092/
  2. [cyberleninka.ru/article/n/bogoslovskie-problemy-ii-vselenskogo-sobora-konstantinopolskogo БОГОСЛОВСКИЕ ПРОБЛЕМЫ II ВСЕЛЕНСКОГО СОБОРА КОНСТАНТИНОПОЛЬСКОГО. САВВИН АЛЕКСАНДР ВИКТОРОВИЧ Журнал Вестник Астраханского государственного технического университета Выпуск № 5 / 2006]
  3. [www.agnuz.info/library/books/Avgustin_O_Simvole_Very Августин. «О Символе веры»]
  4. [www.wco.ru/biblio/books/simvol/H00-T.htm СИМВОЛ ВЕРЫ Его происхождение и краткое содержание Редактор В. П. Ерохин. Издательство «Благовещение»]
  5. Карташёв А. В. Никео-Цареградский символ веры. lib.eparhia-saratov.ru/books/10k/kartashev/councils/52.html
  6. Цит. по: Протоиерей Магистр Петр Лебедев. Руководство к пониманию православного богослужения. СПб., 1898, стр. 10 — 11.
  7. Цит. по: [www.vatican.va/archive/catechism_lt/p1s1c3a2_lt.htm Cathechismus Catholicae Ecclesiae]
  8. Цит. по: о. Стефан Катинель. По благословению главы католического епископата России митрополита Тадеуша Кондрусевича. Краткий катехизис СПб., 1999, стр. 99 — 100.

Литература

  1. Гезен А. История славянскаго перевода символов веры. Санкт-Петербург, 1884, стр. 57 — 67.
  2. Архиепископ Василий (Кривошеин). [www.pravbeseda.ru/library/index.php?page=book&id=461 Символические тексты в Православной Церкви]. // Богословские труды, 1968, сб. 4.

Ссылки

  • [www.pravoslavieto.com/books/catechism_sv_filaret/index.htm Пространный христианский катихизис Православныя Кафолическия Восточныя Церкви, разсматриванный и одобренный Святейшим Правительствующим Синодом (адаптированная редакция)]
  • [pravoslav.at.tut.by/istiny/symvol.html Символ Веры]
  • [azbyka.ru/dictionary/17/simvol_very-all.shtml Символ Веры и его толкования]

Отрывок, характеризующий Никео-Цареградский Символ веры

– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!