Никитин, Николай Александрович (генерал-лейтенант)

Николай Александрович Никитин
Дата рождения	19 декабря 1900(1900-12-19)
Место рождения	село Михайловка, Воронежская губерния, Российская империя
Дата смерти	9 ноября 1984(1984-11-09) (83 года)
Место смерти	Москва, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	Пехота
Годы службы	1919 — 1959 годы
Звание
Командовал	186-й стрелковый полк 123-й стрелковый полк 153-я стрелковая дивизия 35-й стрелковый корпус 348-я стрелковая дивизия 120-я гвардейская стрелковая дивизия 35-й стрелковый корпус 17-й стрелковый корпус 45-й стрелковый корпус 79-й стрелковый корпус
Сражения/войны	Гражданская война в России Великая Отечественная война Советско-японская война
Награды и премии	Иностранных государств:

Никола́й Алекса́ндрович Ники́тин (19 декабря 1900, село Михайловка, Воронежская губерния — 9 ноября 1984, Москва) — советский военный деятель, генерал-лейтенант (1945 год).

Биография

Николай Александрович Никитин родился 19 декабря 1900 года в селе Михайловка (ныне — Бобровского района Воронежской области).

Гражданская война

В мае 1919 года вступил в ряды РККА, после чего служил красноармейцем в запасном батальоне, а затем был направлен на учёбу на курсы красных инструкторов при запасном батальоне Южного фронта, после окончания которых с февраля 1920 года служил красноармейцем 46-го тяжелого артиллерийского дивизиона (46-я стрелковая дивизия), в составе которого принимал участие в ходе боевых действий против войск под командованием П. Н. Врангель в районе Перекопского перешейка и Чонгарского полуострова, а затем в ликвидации десанта противника в районе Мелитополя, в оборонительных и наступательных боевых действиях в низовьях Днепра, Перекопско-Чонгарской операции и ликвидации бандитизма в Крыму.

Межвоенное время

После окончания боевых действий Никитин в августе 1921 года был направлен на учёбу на 1-е Воронежские командные курсы связи, по окончании которых в 1922 году был направлен в 4-ю Курскую пехотную школу, после окончания которой с сентября 1924 года служил в составе 11-го Туркестанского стрелкового полка (Туркестанский фронт) на должностях командира взвода, роты, исполняющего должность командира батальона, в декабре 1925 года был вновь назначен на должность командира взвода, а вскоре служил на должностях помощника начальника полковой школы и командира роты. В 1925 году принимал участие в боевых действиях против басмачества.

С ноября 1926 года служил в 8-м отдельном местном стрелковом батальоне (Среднеазиатский военный округ) на должностях командира роты, начальника школы младшего комсостава и адъютанта полка. В декабре 1930 года был назначен на должность командира роты 14-го горнострелкового полка, в декабре 1931 года — на должность помощника начальника штаба 6-го стрелкового полка 3-й стрелковой дивизии.

С октября 1937 года временно исполнял должность командира 186-го стрелкового полка (Киевский военный округ), с мая 1938 года был назначен на должность начальник штаба и временно исполнял должность командира 123-го стрелкового полка, в августе 1939 года был назначен на должность начальника 1-го отделения штаба 187-й стрелковой дивизии, в апреле 1940 года — на должность начальника 1-го отделения 130-й стрелковой дивизии, а в январе 1941 года — на должность начальника оперативного отдела штаба 27-го стрелкового корпуса.

Великая Отечественная война

С началом войны Никитин назодился на той же должности. 27-й стрелковый корпус принимал участие в ходе приграничных сражений на Юго-Западном фронте, а затем в Киевской оборонительной операции. С 24 сентября Никитин находился в окружении в районе Борисполя, из которого вместе с группой офицеров вышел 25 октября, сохранив при этом оружие, документы и форму.

В ноябре 1941 года Никитин был назначен на должность начальника отдела боевой подготовки штаба 40-й армии, а в феврале 1942 года — на должность командира 153-й стрелковой дивизии (63-я армия), которая отличилась в ходе оборонительных боевых действий на подступах к Сталинграду. За успешное выполнение боевых задач дивизия под командованием Никитина была награждена орденом Красного Знамени.

В ноябре 1942 года Никитин был направлен на учёбу на ускоренный курс при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, после окончания которого в июне 1943 года был назначен на должность начальника штаба 35-го стрелкового корпуса, который успешно участвовал во время Курской битвы и битвы за Днепр. В сентябре корпус был выведен в резерв Ставки Верховного Главнокомандования.

В июне 1944 года Никитин был назначен на должность командира 348-й стрелковой дивизии, которая принимала участие в ходе Бобруйской, Минской и Белостокской наступательных операций, а также при освобождении городов Бобруйск, Новогрудок, Волковыск и Ломжа.

В сентябре 1944 года был назначен на должность командира 120-й гвардейской стрелковой дивизии, которая в том же месяце освободила город Остроленка.

В декабре 1944 года был назначен на должность командира 35-го стрелкового корпуса, который в мае 1945 года в ходе Берлинской наступательной операции форсировал реку Одер, выйдя к реке Эльба северо-восточнее Магдебурга. За образцовое выполнение заданий командования и проявленные при этом мужество и героизм генерал-лейтенант Николай Александрович Никитин был награждён орденами Кутузова 1 и 2 степеней.

5 февраля 1945 года, за активное содействие в овладели городом Алленштайн — важным узлом железных и шоссейных дорог сильно укрепленным опорным пунктом немцев, прикрывающим с юга центральные районы Восточной Пруссии, командующим войсками 3-й армии генерал-полковником А. В. Горбатовым, Никитин был представлен к званию Героя Советского Союза, однако командующий войсками 2-го Белорусского фронта Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский понизил награду до ордена Ленина.

После окончания войны Никитин был направлен на Дальний Восток в распоряжение Военного совета Приморской группы войск и в августе 1945 года был назначен на должность командира 17-го стрелкового корпуса, который в составе 25-й армии (1-й Дальневосточный фронт) во время советско-японской войны принимал участие в ходе Харбино-Гиринской наступательной операции, а также при освобождении городов и портов Ванцин, Тумынь, Яньцзи, Чхонджин и Нанам.

Послевоенная карьера

После окончания войны генерал-лейтенант Николай Александрович Никитин продолжил командовать 17-м стрелковым корпусом, а в июле 1946 года был назначен на должность командира 45-го стрелкового корпуса в составе Приморского военного округа.

В марте 1947 года Никитин был направлен на учёбу на высшие академические курсы при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, которые окончил с отличием в апреле 1948 года и в июне того же года был назначен на должность командира 79-го стрелкового корпуса, в марте 1951 года — на должность помощника командующего 8-й гвардейской армией, в августе 1952 года — на должность заместителя начальника Главного управления боевой и физической подготовки Сухопутных войск, в июне 1956 года — на должность начальника Управления боевой подготовки общевойсковых соединений Главного управления боевой подготовки Сухопутных войск, а в апреле 1957 года — на должность старшего военного советника командующего войсками военного округа Румынской армии.

Генерал-лейтенант Николай Александрович Никитин в июле 1959 года вышел в запас. Умер 9 ноября 1984 года в Москве.

Награды

• Два ордена Ленина (21.02.1945, 10.04.1945);
• Четыре ордена Красного Знамени (27.03.1942, 30.09.1944, 03.11.1944, 1949);
• Два ордена Кутузова 1 степени (29.05.1945, 08.09.1945);
• Орден Суворова 2 степени (19.04.1945);
• Орден ордена Кутузова 2 степени (23.07.1944);
• Два ордена Отечественной войны 1 степени (17.08.1943, 09.09.1944);
• Орден Трудового Красного Знамени Таджикской ССР.;
• Медали, в том числе:
  • XX лет РККА (1938);
• Иностранные награды.

Литература

Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 1. — С. 396—398. — ISBN 5-901679-08-3.

Отрывок, характеризующий Никитин, Николай Александрович (генерал-лейтенант)

– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.