Никитские Ворота (площадь)

Площадь Никитские Ворота Москва
Вид со стороны Большой Никитской, от центра
Общая информация
Страна	Россия
Город	Москва
Округ	ЦАО
Район	Пресненский
Ближайшие станции метро	Арбатская (Филёвская линия), Арбатская (Арбатско-Покровская линия) - 700 м, Александровский сад, Библиотека им. Ленина - 900 м, Тверская (Замоскворецкая линия) - 1 км
Номера телефонов	+7(495)ХХХ-хх-хх
[www.openstreetmap.org/?lat=55.75750&lon=37.59833&zoom=15&layers=M на OpenStreetMap]
[maps.google.com/maps?ll=55.75750,37.59833&q=55.75750,37.59833&spn=0.03,0.03&t=k&hl=ru на Картах Google]

Никитские Ворота (площадь)Никитские Ворота (площадь)

Пло́щадь Ники́тские Воро́та; Никитские ворота (название с XVIII века), — площадь на территории Пресненского района в Центральном административном округе Москвы. Площадь расположена на пересечении Бульварного кольца и Большой Никитской улицы.

История

Происхождение названия

Название площади, а также примыкающего бульвара и улиц, происходит от Никитских ворот, которые были одними из 11 проезжих ворот Белого города. В свою очередь, Никитские ворота получили название от Никитского монастыря, основанного в 1582 году Никитой Захарьиным — отцом патриарха Филарета и дедом царя Михаила Фёдоровича.

XV—XVIII века

Через центр современной площади по направлению Большой Никитской улицы в XV—XVI веках проходила Волоцкая, или Новгородская дорога (впервые упоминается в 1486 году), которая вела к Волоку Ламскому и далее к Новгороду. После основания Никитского монастыря с конца XVI века она стала называться Никитской.

Дорогу пересекал ручей Черторый, вытекавший из Козьего болота (ныне Малая Бронная улица) в сторону Пречистенки. По правой стороне дороги в черте Белого города в XVI веке возникла Новгородская слобода, где селились выходцы из Новогорода и Устюга. В 1634 году в слободе заложена посадская церковь Вознесения Господня, после строительства храма у Никитских ворот получившая название «Малое Вознесение».

Территория внутри будущих стен Белого города с XIV века относилась в Занеглименью («за Неглинной»), за стеной — к Сполью (Всполью — отсюда Вспольный переулок), то есть к незастроенной окраине города. Позднее окраина стала Земляным городом. Около будущей площади располагалось село Хлыново (на месте Хлыновского тупика), далее (на месте нынешней Кудринской площади) — село Кудрино.

Городская застройка в районе Никитской улицы начала выходить за линию будущего Бульварного кольца только к концу XV—началу XVI века. На новых территориях располагались дворцовые слободы: бронники, гнездники, хлебники, трубники, кречетники и др.

Первые дерево-земляные укрепления по линии будущего Бульварного кольца появились в 1572 году, после нашествия крымского хана Девлет-Гирея и пожара Москвы 1571 года. В 1585-1593 годах они были заменены каменными стенами. Таким образом, название «Никитские ворота» появилось в конце XVI века. Вскоре (в 1591-1592 годах) были возведены и деревянные стены Скородома, сожженные польскими интервентами в 1611 году. В 1630 году вместо них были возведены валы Земляного города (на месте нынешнего Садового кольца).

После строительства по повелению царицы Натальи Кирилловны Вознесенского храма с конца XVII века прилегающая часть улицы стала называться Вознесенской или Царицынской. В XVIII веке основной транспортный поток переместился на Тверскую улицу, к улице вернулось первоначальное название.

Кирпичные стены Белого города приходилось постоянно ремонтировать. В 1750 году часть стен пришлось разобрать из-за опасности обрушения. К 1775 году стены Белого города, простоявшие 180—190 лет, были разобраны, так как потеряли оборонное значение и обветшали. Одновременно были разобраны ворота, кроме Никитских, Всехсвятских и Арбатских. Никитские ворота были снесены ориентировочно в 1782—1784 годах. Разбивка Бульварного кольца началась с Никитских ворот в 1783 году в сторону Петровких ворот, и закончилась на соседних Арбатских воротах в 1792 году. На их месте образовались площади. В 1816-1820 годах были снесены и валы Земляного города, простояв также почти 190 лет.

XIX—XX века

Во время пожара 1812 года деревянные здания, окружавшие площадь, сгорели. В XIX веке вокруг площади строились преимущественно каменные здания. В начале XIX века на Никитском и Тверском бульварах, выходящих на площадь, были построены каменные двухэтажные гостиницы по проекту архитектора В. П. Стасова.

В XIX веке кварталы у Никитских ворот были населены московским дворянством, купечеством, а также студенческой молодёжью. В отличие от соседнего Арбата, здесь было значительно меньше лавок и магазинов.

С 27 октября по 3 ноября 1917 года площадь стала ареной кровопролитных боев между красногвардейскими отрядами, с одной стороны, и юнкерами Александровского военного училища, с другой. Отряд Курашова, сформированный в Сущевско-Марьинском районе, численностью около 300 человек при поддержке артиллерии наступал со стороны Страстной площади вдоль Тверского бульвара. Юнкера обороняли Никитские Ворота при поддержке пулемётов. Погибло около 30 человек, десятки были ранены. Юнкера сдались и были разоружены у кинотеатра «Унион», затем отпущены.. Погибших юнкеров отпевали в церкви Вознесения Господня. Многие дома на площади были разрушены.

В 1940 году в рамках разработки генерального плана Москвы был создан проект (неосуществлённый) реконструкции площади, предусматривавший снос церкви Вознесения Господня и ряда других зданий. На месте сквера должен был быть возведен большой дом с помпезной башенкой..

Во время войны на площади располагалась огневая позиция зенитчиков.

После войны конфигурация площади не менялась. В разные годы были снесены малоэтажные здания, окружавшие площадь.

Имеются данные о перестрелке между военнослужащими ОМОН и Таманской дивизии, произошедшей на площади в октябре 1993 года.

Примыкающие улицы

Большая Никитская улица

Соединяет Манежную площадь с Кудринской площадью, проходит через площадь Никитские Ворота с востока на запад. Протяженность около 1,8 км.

В древности носила названия Волоцкой, Новгородской, Царицинской. До XIX века называлась Никитской, с появлением Малой Никитской получила современное наименование. В 1920-1994 годах называлась «Улица Герцена» в память о писателе А. И. Герцене.

В 1980—1990-х годах проведена реконструкция улицы около площади Никитские Ворота. По нечётной стороне в 1971 году снесены двухэтажные строения по Большой Никитской улице 27-29, в их числе продовольственный магазин, называвшийся в народе «У трёх поросят», так как в витрине мясного отдела были выставлены муляжи поросят. До революции участок принадлежал купцу 2-й гильдии И. И. Соколову. Ранее по чётной стороне были снесены дома 32-34.

Малая Никитская улица

Соединяет площадь Никитские Ворота с Садовым кольцом. Длина около 0,8 км.

В XVII—XVIII веках улица доходила до Впольного переулка, где стояла «Церковь Георгия великомученика на Всполье за Никитскими воротами», известная (в деревянном исполнении) с 1631 года. Прихожанами этой церкви были князья Волконские, Гагарины и другие известные семьи. В начале XIX века улица была продолжена до Садового кольца и получила название Малой Никитской. В 1948—1994 годах носила название «Улица Качалова» в честь проживавшего на ней актёра В. И. Качалова.

На углу Малой Никитской и Тверского бульвара (Тверской бульвар, 1) расположен шестиэтажный дом с двухэтажным мезонином, построенный в 1949 году (архитекторы К. Д. Кислова и Н. Н. Селиванов). Первые два этажа облицованы рустикой. На первом этажа до 2000-х годов размещался известный магазин «Ткани», теперь расположен ювелирный магазин.

Тверской бульвар

Соединяет площадь Никитские Ворота с Пушкинской площадью (до 1918 года — Страстная площадь, в 1918—1931 годах — площадь Декабрьской революции). Длина около 0,9 км (точнее, 872 м — самый длинный на Бульварном кольце). Устроен в 1796 году, был первым бульваром кольца, повторяющего контур стен Белого (Царёва) города.

До 1917 года в начале Тверского бульвара стоял двухэтажный дом с аптекой и магазинами, принадлежавший князю Г. Г. Гагарину. Во время боёв дом был разрушен. На этом месте 4 ноября 1923 года открыт памятник К. А. Тимирязеву (скульптор С. Д. Меркуров, архитектор Д. П. Осипов). Гранитные кубы в основании памятника символизируют микроскопы, линии на пьедестале — кривые фотосинтеза, исследованные учёным. На пьедестале начертано «К. А. Тимирязеву. Борцу и мыслителю».

Во время Великой Отечественной войны при бомбёжке в октябре 1941 года памятник был сброшен с пьедестала, но быстро восстановлен. Реставрирован в 1997 году. На граните до сих пор остались следы осколков.

Никитский бульвар

Соединяет площадь Никитские Ворота с Арбатской площадью Длина около 0,5 км. Является частью Бульварного кольца. Разбит около 1820 года на месте бывшей стены Белого города. В 1950-1994 годах назывался «Суворовский бульвар» в честь полководца А. В. Суворова, проживавшего на Большой Никитской, в доме Гагмана (ныне 42), в 1775-1800 годах.

В начале бульвара стояло здание, как и на многих московских бульварах. В начале XX века участок принадлежал коллежскому секретарю Н. А. Колокольцеву, затем располагалась лечебница и аптека (см. фотографии в разделе «XIX-XX века»). В 1956 году здание снесено.

Примечательные здания и сооружения

Церковь Вознесения Господня

Церковь Вознесения Господня, известная также как «Большое Вознесение» (Большая Никитская, 36) построена на месте, издавна использовавшемся для православных богослужений. Деревянная церковь «Вознесения Господня, что в сторожах», впервые упоминающаяся в летописях XV века, сгорела в 1629 году. Возможно, название «в сторожах» связано с предпольным деревянным укреплением на опасном западном направлении — острогом.

В 1685—1689 годах царицей Натальей Кирилловной Нарышкиной, чей двор находился неподалёку, на месте нынешнего Столового переулка, был построен каменный Вознесенский храм «о пяти каменных главах» с приделами Владимирской иконы Божией Матери и Святителя Николая — чуть западнее ныне стоящего. В XVIII веке участок перешёл в собственность князя Г. А. Потёмкина, который заказал в 1790 году, незадолго до своей смерти, строительство новой, более крупной каменной церкви.

Кому принадлежал первоначальный эскиз основного здания, доподлинно неизвестно: называются имена В. И. Баженова, М. Ф. Казакова, И. Е. Старова. Строительство началось в 1798 году с трапезной по проекту М. Ф. Казакова. Трапезная имеет примыкающую галерею и два придела. Во время пожара 1812 года недостроенное здание выгорело и было завершено в 1816 году. В этой трапезной 18 февраля 1831 года состоялось венчание А. С. Пушкина с Н. Н. Гончаровой.

К 1831 году старая церковь была разобрана, за исключением колокольни. Строительство центральной части храма началось в 1827 году архитектором Фёдором Михайловичем Шестаковым (1787—1836). В 1830 году О. И. Бове переработал проект, дополнив его ионическими портиками на северном и южном фасадах, которые усиливают элементы классицизма в здании. Иконостасы выполнены в 1840 году архитектором М. Д. Быковским. Окончательно строительство было закончено только в 1848 году А. Г. Григорьевым.

Хотя официально храм назывался «Церковь Вознесения Господня за Никитскими Воротами», в народе широко распространилось название «Большое Вознесение», в отличие от «Малого Вознесения» — более старой церкви, построенной в 1634 году, у которой официальное название было «Церковь Вознесения Господня на Никитской в Белом городе» (ныне — Большая Никитская улица, 18).

Здание в целом относится к стилю ампир. Основой является монументальный прямоугольный объём (четверик), украшенный боковыми портиками, в которых находятся боковые престолы. Четверик завершается цилиндрическим световым барабаном с полусферическим золоченым куполом. Со стороны площади примыкает полукруглая апсида. Внутренняя часть церкви обладает прекрасной акустикой. Ныне здание является архитектурной доминантой площади.

Прихожанами церкви были многие представители интеллигенции, дворянства и купечества, жившие рядом. В ней в 1863 году отпевали М. С. Щепкина, в 1928 году — М. Н. Ермолову. 5 апреля 1925 года в храме отслужил свою последнюю литургию Патриарх Московский и всея Руси Тихон.

В 1931 году церковь была закрыта. В 1937 году снесена колокольня XVII века. Хотя здание было оставлено как памятник пушкинской эпохи, многое из убранства церкви было утрачено. До 1987 года в помещении церкви размещались склад тары и лаборатория Научно-исследовательского института им. Кржижановского, планировалось открыть концертный зал. В 1987—1990 годах прошла реставрация храма, после чего он был передан Московской Патриархии. Богослужения возобновлены 23 сентября 1990 года.

В 2002—2004 годах с западной стороны храма была заново построена колокольня (архитектор-реставратор Олег Игоревич Журин). Она была освящена Патриархом Алексием II 20 мая 2004 года.

Фонтан-ротонда «Наталья и Александр»

Между Большой Никитской и Малой Никитской улицами с восточной стороны Церкви Вознесения Господня расположен небольшой сквер, клином выходящий на площадь. Ещё в XVIII веке на этом месте была жилая застройка, повторяющая форму клина. В конце XIX века здесь было землевладение графа А. И. Лыжина, часть участков принадлежала храму. До 1965 года на этом месте (Большая Никитская, 32, в то время — улица Герцена) простоял двухэтажный дом с мезонином, на первом этаже которого располагался продовольственный магазин, называемый в окру́ге «Бакалея».

После сноса зданий здесь был разбит сквер. В 1997 году, в год празднования 850-летия Москвы, в сквере, близ церковной ограды был установлен подарок Армении Москве, гранитный памятник «Единый крест», посвященный дружбе христианских народов Армении и России: скульпторы Фридрих Мкртичевич Согоян (рожд. 1936) и Ваге Фридрихович Согоян (рожд. 1970). На постаменте выбиты слова «Благословенна в веках дружба народов России и Армении». Иногда скульптуру именуют таким названием.

6 июня 1999 года, в день двухсотлетней годовщины со дня рождения А. С. Пушкина, был открыт фонтан-ротонда «Наталья и Александр» в память о его венчании с Н. Н. Гончаровой, проживавшей неподалеку, в деревянном особняке на углу Большой Никитской улицы и Скарятинского переулка (ныне на этом месте посольство Испании).

Проект фонтана разработан известными московскими архитекторами Михаилом Анатольевичем Беловым (рожд. 1956), руководителем авторской «Мастерской Белова», профессором МАрхИ, и Максимом Алексеевичем Харитоновым (рожд. 1961), директором ООО «Аркада». На гранитном постаменте установлены дорические колонны из серого каррарского мрамора, привезённого из Италии. На высоком антаблементе установлен золотистый купол, символизирующий купол Церкви Вознесения Господня. Внутри ротонды — скульптуры Н. Н. Гончаровой и А. С. Пушкина, выполненные Михаилом Викторовичем Дроновым (рожд. 1956).

Имеются и критические отзывы о памятнике: отмечается шаржированность и непропорциональность архитектурного сооружения, с некоторых ракурсов скульптуры плохо видны . Фонтан-ротонду относят также к проявлениям «лужковского стиля» в архитектуре Москвы.

Полусферический цельносварной купол диаметром 3 м полностью собран на Опытно-экспериментальном производстве Института физики высоких энергий в Протвино. Ребристо-кольцевая основа купола и 2400 лепестков покрытия выполнены из нержавеющей стали. Лепестки толщиной 2 мм формовались на прессе с лазерным контролем, обрабатывались высокотемпературным отжигом, травлением и электрохимической полировкой, а затем покрывались нитридом титана. Электросварка выполнялась аргоно-дуговым методом.

Общий вес купола, включая внутреннюю полусферу, составил около 1 тонны. В ночь с 28 на 29 мая 1999 года купол был доставлен на специальном тягаче в Москву и установлен в проектное положение. Были также смонтированы элементы водоотвода диаметром 4,5 м вокруг купола и бронзовые декоративные цепи вокруг ротонды.

Храм преподобного Феодора Студита

«Церковь преподобного Феодора Студита, что за Никитским воротами», расположена чуть южнее площади (Никитский бульвар, 25а / Большая Никитская, 29).

Деревянная часовня на этом месте была сооружена ещё в конце XV века, при Иване III, и посвящена Феодору Студиту, так как в день памяти святого (11 ноября 1480 года) окончательно закончилось татаро-монгольское иго. Церковь сгорела в московском пожаре 21 июня 1547 года.

Считается, что на этом месте в 1619 году царь Михаил Федорович встречал своего отца, патриарха Филарета, возвращавшегося из польского пленения в результате обмена пленными. Каменное здание церкви построена около 1626 года и входило в состав Патриаршьего монастыря, который просуществовал здесь до 1709 года. Колокольня храма Феодора Студита отличается также восемью фронтонными «слухами» (резонансными проемами) в восьмискатном шатре. «Восьмерик звона» поставлен на четверик первого яруса колокольни. В этой церкви, как и в церкви Вознесения Господня, колокольни стоят отдельно: в большинстве московских храмов они надвратные.

В XVIII веке церковь стала приходской. Прихожанином, а, возможно, и певчим церкви был А. В. Суворов. На погосте церкви погребены его родственники. Во время пожара 1812 года здание храма серьёзно пострадало и было перестроено, были утрачены 4 из 5 глав. В 1865—1873 здание ещё раз подверглось перестройке.

Около 1927 года храм был закрыт, колокольня снесена в 1929 году, из храма изъяты драгоценности и украшения. В здании разместился научно-исследовательский институт Министерства пищевой промышленности. Загороженное соседними домами, оно было практически не видно с улицы.

В 1984-1994 годах проведена реставрация церкви и благоустройство прилегающей территории. Храм восстановлен в первоначальном виде, с пятью главами. Восстановлена также колокольня со звонницей. В 1991 году церковь передана Русской Православной Церкви, службы возобновились.

В настоящее время церковь относится в Центральному благочинию Москвы. Церковь носит также название «Смоленской иконы Божьей Матери» по названию наиболее почитаемой из икон, Песчанской Одигитрии, список которой хранится в Главном престоле церкви. Кроме неё, в церкви устроены престолы преподобного Феодора Студита Исповедника и Святого Равноапостольного Аверкия, епископа Иеропольского.

Театр «У Никитских ворот»

Дом на углу Большой Никитской улицы и Никитского бульвара (Большая Никитская, 23/9) построен около 1820 года. В середине XVII века этот участок принадлежал княгине Г. О. Путятиной, затем коллежскому советнику С. Е. Молчанову, тайному советнику Н. Н. Салтыкову, дочь которого вышла замуж за князя Я. И. Лобанова-Ростовского. В начале XIX века участок приобретает министр внутренних дел князь Д. И. Лобанов-Ростовский, который и заказывает строительство каменного двухэтажного особняка. В 1820 году за 95 тысяч рублей его приобретает историк и чиновник Д. Н. Бантыш-Каменский, в 1824 году дом переходит к П. Б. Огарёву, отцу поэта Н. П. Огарёва. В этом доме в 1826-1833 годах проходили встречи поэта с А. И. Герценом, собрания студенческого кружка.

В 1838 году у сестры Н. П. Огарёва Анны дом приобрёл князь А. А. Голицын, у того в 1868 году — штаб-ротмистр А. М. Миклашевский. Его дочь продала дом Скоропадским, которым он принадлежал до начала XX века. В 1883 году был надстроен третий этаж, фасад был украшен лепниной. В здании разместился торгово-промышленный музей, просуществовавший здесь до 1903 года. В музее были первоначально размещены экспонаты Всероссийской промышленно-художенственной выставки 1883 года в Москве. В здании размещались также Художественно-промышленная школа, высшие женские курсы, хоровые классы, позже — Музыкальный техникум имени А. Н. Скрябина.

В 1913 году второй этаж был переоборудован в зрительный зал одного из первых кинотеатров города «Унион». При этом парадная лестница старинного особняка была сохранена. На фасаде здания установлен горельеф в память событий 1917 года. В 1939 году кинотеатр получил название «Кинотеатром повторного фильма» и специализировался на старых фильмах, а также на зарубежных фильмах, у которых заканчивался лицензионный срок проката в СССР. Кинотеатр пользовался большой популярностью у москвичей. В здании на первом этаже находилась также фотостудия.

В начале 1990-х годов кинотеатр закрылся, здание было поставлено на капитальный ремонт, растянувшийся на годы. По решению Правительства Москвы от в 1999 году дом был отдан Театру «У Никитских ворот» под управлением Марка Розовского, здание которого расположено рядом, на Никитском бульваре, дом 14. После ремонта сцена на 250 зрителей станет у театра основной.

В подвальчике дома функционирует ресторан грузинской кухни «У Никитских Ворот».

ИТАР-ТАСС

Здание Информационного Телеграфного Агентства России (Леонтьевский переулок, 1) построено в 1977 году по проекту архитекторов В. С. Егерева, А. А. Шайхета, З. Ф. Абрамовой, Г. Н. Сироты. В разработке проекта, выполненного в Моспроекте-2, в Управлении по проектированию общественных зданий и сооружений, участвовали инженеры Б. С. Гурвич, Ю. С. Маневич, А. Я. Коганов.

Иногда приводятся данные, что по первоначальному проекту здание должно было быть вдвое выше. На самом деле по проекту здание было бы примерно вдвое длиннее вдоль Тверского бульвара.

Особенностью фасада здания являются декоративные двухэтажные экраны, символизирующие, очевидно, «Окна РОСТА» (РОСТА — сокращенное название Российского Телеграфного агентства в 1918—1935 годах) — известную серию плакатов, выставлявшихся в витринах. Благодаря этому девятиэтажное здание не кажется чрезмерно высоким и удачно вписывается в окружающую застройку, не теряя выразительности.

Фасад со стороны Большой Никитской подчеркивает входной портал с подвешенным к нему бронзовым глобусом и буквами «ТАСС». В Леонтьевский переулок выходит четырёхэтажная часть здания.

Площадь в произведениях литературы и искусства

• А. И. Цветаева вспоминала: «У Никитских ворот был Бартельс. Его мы ужасно любили: небольшой, невысокий, уютный. Круглые столики. Мы пили чай, кофе, иногда шоколад» .
• К. Г. Паустовский в 1917 году снимал комнату в доме на углу Большой Никитской и Тверского бульвара — на этом месте сейчас площадка перед зданием ТАСС. Он стал свидетелем октябрьских боев и чудом спасся: красногвардейцы хотели его расстрелять якобы как участника студенческой дружины.
• В. П. Катаев, поселившийся в Москве в 1922 году, в биографической повести «Алмазный мой венец» описывал «два многоэтажных обгоревших дома с зияющими окнами на углу Тверского бульвара и Большой Никитской, сохранившуюся аптеку, куда носили раненых» .
• В 15-й главе «Окончание» романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» Юрий Андреевич едет в трамвае по Никитской улице, мимо Никитских Ворот. Это последние минуты жизни героя романа.
• В романе Алексея Толстого "Хождение по мукам" Дарья Дмитриевна останавливается у Никитских Ворот, когда бежит на свидание с Мамонтом.
• Вблизи Никитских Ворот происходит и действие романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: «И не успел поэт опомниться, как после тихой Спиридоновки очутился у Никитских ворот». Здесь же Иван Бездомный «в неподвижности застыл у бакалейного магазина на углу» — очевидно, это бакалея в доме 32 по Большой Никитской — см. фото выше.
• Член Союза писателей России Владимир Геннадьевич Дагуров (рожд. 1940) в 1979 году написал стихи, которые так и называются «Никитские ворота»:

Нет ворот у Никитских ворот,

но ведь были когда-то же, были -

и опричники зорю трубили,

и Никита стерег сей оплот.

Гончаровых здесь дом был и сад,

и, хмелея от страсти и счастья,

на свиданье летел Александр

мимо церкви, где будет венчаться!

• В 1995 году вышел альбом «Белый теплоход» вокально-инструментального ансамбля «Синяя птица». В нём прозвучала песня Т.Ефимова и М.Любезнова «В семь часов у Никитских ворот»:

В семь часов у Никитских ворот

Пусть сегодня начнётся наш вечер,

Завтра снова назначим мы встречу

В семь часов у Никитских ворот,

В семь часов у Никитских ворот.

• Кисти художника Валерия Изумрудова (рожд. 1945) принадлежат картины «Никитские ворота» (2003 год) и «Никитские ворота#2» (2004 год). Картины передают вид на сквер с ротондой «Наталья и Александр» и Малую Никитскую с одной и той же точки в зимний и в летний солнечный день.
• У группы Автоматические Удовлетворители, песня "Юнкера"

Светлый день, белый день, белый лед, Веселится, ликует народ! Посмотри, посмотри: юнкера! Где? Да там, у Никитских ворот. Посмотри, посмотри: юнкера! Где? Да там! Где? Да вон там, у Никитских ворот!

Литература

• Романюк С. К. Из истории московских переулков. — М.: Сварог и К, 2000.
• Фехнер М. В. Москва и её ближайшие окрестности в XV и начале XVI века. // Материалы и исследования по археологии СССР; Материалы и исследования по археологии Москвы, т. II, № 12. — М.-Л., 1949.
• По Москвѣ. Прогулки по Москвѣ и ея художественнымъ и просвѣтительнымъ учреждениямъ. Подъ редакціей Н. А. Гейнике, Н. С. Елагина, Е. А. Ефимовой, И. И. Шитца. — М.: Изданіе М. и С. Сабашниковыхъ, 1917. — 680 с.

Ссылки

• [maps.yandex.ru Карты Яндекс] — [maps.yandex.ru/map.xml?mapID=2000&mapX=4185428&mapY=7474950&scale=11&distance=1230%2C-6250%3B950%2C-6450%3B780%2C-7010%3B950%2C-7230%3B1340%2C-7410%3B1840%2C-7600%3B2360%2C-7800%3B3090%2C-8110%3B Никитские Ворота]
• [maps.google.com Google Maps] — [maps.google.com/maps?f=q&source=s_q&hl=en&geocode=&q=%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%B8%D1%82%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5+%D0%92%D0%BE%D1%80%D0%BE%D1%82%D0%B0+%D0%BF%D0%BB%D0%BE%D1%89%D0%B0%D0%B4%D1%8C&sll=55.758032,37.606158&sspn=0.017024,0.038624&ie=UTF8&ll=55.757709,37.598364&spn=0.002128,0.004828&t=h&z=18 Никитские Ворота]

Отрывок, характеризующий Никитские Ворота (площадь)

– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.