Никитченко, Николай Степанович

Николай Степанович Никитченко (17 декабря 1901, Стародуб — 1975, Москва) — советский военачальник, генерал-майор.

Биография

Родился 17 декабря 1901 года в городе Стародубе Черниговской губернии (ныне Брянской области). В Красной Армии с октября 1918 года. Участник Гражданской войны в России.

В 1922 году окончил 27-е Орловские пехотно-пулеметные командные курсы, в 1925 году — повторное отделение комсостава при Московской пехотной школе имени Н. Ю. Ашенбренера, и в 1934 году — два курса вечерней Военной академии РККА имени Н. В. Фрунзе. Был на преподавательской работе. С июля 1940 года — начальник Камышловского пехотного училища.

В начале Великой Отечественной войны полковник Никитченко с июля 1941 года сформировал Уфимское пехотное училище, выполнил большую работу по организации учебного процесса, подготовке кадров комсостава для действующей армии. С марта 1942 года командовал 210-й курсантской стрелковой бригадой, сформированной на базе пехотного училища в Башкирии.

В 15 августа 1942 года вступил в командование 226-й стрелковой дивизией, которая прибыла в город Бугуруслан на укомплектование. В конце сентября дивизия убыла под Сталинград. После прибытия 18 октября 1942 года она была включена в состав 66-й армии Донского фронта. С 24 октября 1942 года по 2 февраля 1943 года участвовала в наступательных операциях против немцев под Сталинградом.

В январе, начале февраля 1943 года в ходе операции «Кольцо» 226-я стрелковая дивизия под командованием Никитченко, преодолевая упорное сопротивление противника, форсировала реку Мокрую Мечетку и 2 февраля полностью освободила территорию Сталинградского тракторного завода. За проявленные доблесть и мужество при нанесении противнику больших потерь в живой силе и технике, прорыв обороны в районе МТФ и овладение Сталинградским тракторным заводом, приказом народного комиссариата обороны СССР № 202 от 4 мая 1943 года 226-я стрелковая дивизия была преобразована в 95-ю гвардейскую стрелковую дивизию, а полковник Никитченко награждён орденом Красного Знамени.

После Сталинградской битвы дивизия была выведена в резерв Ставки ВГК, затем участвовала в тяжелых оборонительных боях в Курской битве, в августе — в Белгородско-Харьковской наступательной операции. За отличия в боях по освобождению Полтавы приказом Верховного главнокомандующего от 23 сентября 1943 года дивизии было присвоено почетное наименование «Полтавская», а генерал-майор Никитченко награждён орденом Кутузова II степени. Затем, продолжая наступление, части дивизии отвоевали Кременчуг, принимали участие в битве за Днепр. За форсирование Днепра южнее Кременчуга и расширение плацдарма на правом берегу реки Никитченко награждён вторым орденом Красного Знамени.

В ноябре он заболел и отправлен на лечение, потом в конце января 1944 года назначен начальником 5-го отдела Управления вузов ГУК НКО СССР, он же заместитель начальника управления по руководству суворовскими училищами.

После войны Николай Никитченко в апреле 1946 года был назначен начальником 3-го отдела Управления вузов стрелковых войск. С апреля 1948 года занимал должность начальника 4-го, потом с июля 1949 года — 3-го отдела Управления вузов стрелковых войск. С января 1950 года по август 1951 года был в распоряжении ГУК (находился на лечении), затем был назначен начальником курса факультета заочного обучения Военной академии имени М. В. Фрунзе. С октября 1952 года в запасе.

Умер в 1975 году в Москве

Награды

Награждён орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденом Кутузова II степени, медалями, а также иностранными орденами.

Память

В честь Николая Никитченко в Полтаве и Стародубе названы улицы.

Литература

• Сталинградская битва. Июль 1942 — февраль 1943: энциклопедия / под ред. М. М. Загорулько;
• Адм. Волг. обл., Волг. гос. Ун-т, Ин-т военной истории Мин. обор. РФ, ФГУК "Государственный историко-мемориальный музей-заповедник «Сталинградская битва». 2-е изд., испр. и доп. — Волгоград: Издатель, 2009. — 752.

Отрывок, характеризующий Никитченко, Николай Степанович

– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.