Николаева, Александра Тимофеевна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александра Тимофеевна Николаева
Дата рождения:

30 апреля 1908(1908-04-30)

Место рождения:

с. Каймары, Казанская губерния

Дата смерти:

25 мая 1988(1988-05-25) (80 лет)

Место смерти:

Москва

Научная сфера:

история России, источниковедение

Место работы:

МГИАИ

Научный руководитель:

А. Н. Сперанский

Известные ученики:

Е. И. Каменцева, С.М. Каштанов, А. И. Комиссаренко, О. М. Медушевская

Известна как:

специалист в области вспомогательных исторических дисциплин

Алекса́ндра Тимофе́евна Никола́ева (30 апреля 1908, с. Каймары — 25 мая 1988, Москва) — советский историк, специалист в области дипломатики, палеографии, источниковедения, истории России, доктор исторических наук, профессор кафедры вспомогательных исторических дисциплин МГИАИ.





Биография

Ранние годы

Родилась 30 апреля 1908 г. в селе Каймары Арского уезда Казанской губернии в многодетной семье. Отец Тимофей Петрович после революции 1917 г. перебрался в Казань, где работал на заводе № 40 им. В. И. Ленина. В 1925 г. она окончила Казанскую Советскую школу I и II ступени № 10. После средней школы А. Т. Николаева поступила в Восточный педагогический институт (ВПИ), созданный в 1922 г. на основе нескольких учебных заведений Казани — Восточной академии, Высшего института народного образования, факультета общественных наук (ФОН) Казанского университета. В институте преподавали Н. Н. Фирсов (1864—1935) — известный специалист в области экономической истории России XVIII в., изучения массовых народных движений, истории Поволжья, исторической биографики; В. И. Анучин (1874—1941) — историк, этнограф, тюрколог, специалист по истории и этнографии Сибири; Г. А. Ильинский (1876—1937) — известный языковед и педагог, член-корреспондент АН СССР; Е. Ф. Будде (1859—1929) — крупный языковед и педагог, член-корреспондент АН СССР; В. А. Богородицкий (1857—1941) — выдающийся языковед и педагог, создатель лаборатории экспериментальной фонетики, член-корреспондент АН СССР; К. И. Сотонин (1893—1944) — философ и психолог; В. Т. Дитякин (1896—1956) — историк-славист, филолог; С. П. Сингалевич (1887—1954) — историк, педагог, ректор ВПИ; М. Г. Худяков (1894—1936) — историк, археолог, этнограф, и многие другие.

А. Т. Николаева училась на литературно-лингвистическом отделении, получила «квалификацию педагога по русскому языку и литературе в трудовых школах II ступени и аналогичным им по программе учебных заведениях».

Среди теоретических курсов — психология и биология, стрелковое дело, инженерное (военное) дело, тактика пехоты, военная гигиена и языки — русский, немецкий, татарский. Но значительное место в подготовке все же занимали русский язык и русская литература XIX—XX вв. Александру Тимофеевну всегда отличали четкая, ясная речь (устная и письменная), хорошее знание русской художественной классики и умение наглядно представить суть изучаемого явления. В двадцать с небольшим А. Т. Николаева — преподаватель русской литературы и языка и завуч в средних школах Спасска и Казани, ФЗУ при заводе им. В. И. Ленина.

В 1931 г. она окончила 2-й курс химического отделения Вечернего индустриального техникума при заводе № 40. В 19321933 гг. училась в Химико-технологическом институте. Но в 1934 г. её направили на обучение в аспирантуру по кафедре истории СССР Историко-архивного института, потому что «стране нужны именно такие специалисты» (15 мая 1934 г. было принято постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школах СССР»).

Учёба в аспирантуре МГИАИ

В Историко-архивном институте (открыт при ЦАУ СССР в сентябре 1930 г.) занятия с аспирантами начались с середины 1932 г. Аспирантура должна была готовить высококвалифицированные кадры для научно-организационной и научно-исследовательской работы в системе архивных учреждений СССР. Среди отраслей подготовки выделялись «архивно-вспомогательные дисциплины (дипломатика, сфрагистика, палеография и др.)» . А. Т. Николаева попадает во второй прием в аспирантуру «в школу учеников-аспирантов А. Н. Сперанского» (выражение А. Т.), среди которых — Д. С. Бабурин (в 1944—1947 гг. директор ИАИ), В. З. Джинчарадзе, Н. П. Каллистратов, А. В. Чернов.

В аспирантуре приходилось не только заниматься подготовкой письменных работ и сдачей экзаменов. Аспиранты обучались по специальным программам по источниковедению, дипломатике, палеографии, истории государственных учреждений . Занятия вели П. Г. Любомиров, А. Н. Сперанский, их Александра Тимофеевна считала своими учителями, «научившими её работать» . Её аспирантский учебный план включал экзамены по истории СССР (три экзамена по периодам), палеографии и дипломатике, источниковедению, диалектическому и историческому материализму, немецкому языку, два письменных доклада . Они вели практические занятия (А. Т. Николаева — по палеографии и дипломатике), участвовали в заседаниях кафедры, Совета института, подготовке программ, учебно-методических пособий.

Большинство аспирантов, не успевало защищаться в срок. Не успевала защититься и Александра Тимофеевна. В январе 1938 г. кафедра истории СССР заслушивала отчеты руководителей о ходе работ над диссертациями: А. Н. Сперанский отметил, что А. Т. Николаева работает над темой «Дипломатический анализ таможенных уставных грамот Русского государства» по плану, который «установился не сразу и только в ноябре 1937 г.»; изучены все изданные таможенные грамоты, проведены архивные изыскания для выяснения наличности неизданных памятников, «закончен формальный дипломатический анализ памятников» и начато изучение на основе опубликованных и неопубликованных источников общих условий, определявших внутреннюю торговую политику Русского государства в конце XVI — первой половине XVII в. (по 1653 г. — год реформы таможенного обложения).

А. Н. Сперанский просил продлить срок пребывания в аспирантуре на 3-4 месяца: «Причинами, в силу которых работы не были представлены к установленному сроку, были, во-первых, характер тем, посвященных совершенно неразработанным вопросам; во-вторых, необходимость длительных архивных разысканий, не поддающихся точному планированию; в-третьих, случайные причины, разные для отдельных товарищей (болезнь тов. Николаевой…) и, в-четвертых, стремление товарищей к изучению поставленных вопросов в полном объёме…» . В конце 1930-х гг. получить продление срока было делом нелегким, разрешение так и не было полученно.

Военные годы

В 1938 г. А. Т. Николаева переходит на работу в Центральный архив Октябрьской революции, затем старшим научным сотрудником партархива Института Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК ВКП(б). К этому времени она уже замужем. Муж — Лев Евгеньевич Якобсон (1904—1966), юрист по образованию (окончил Харьковский институт советского государства и права, учился в Харьковском институте народного образования на социально-историческом отделении), преподаватель ряда московских вузов (Коммунистический университет, Военная академия, истфак МГУ и др.), известный в Москве лектор, знаток XIX в., собиратель книг, специалист по новой истории Запада, доцент. В 1939 г. родился сын Миша. Начинается война и в сентябре 1941 г. А. Т. Николаева вместе с сыном эвакуируется в Уфу, работает там заместителем заведующего партархивом и хранителем фондов в Партархиве ОК ВКП(б) Башкирии. В Москву вернулись в октябре 1943 г. А. Н. Сперанского уже не было в живых (он скончался в ночь 9 янв. 1943 года от сердечного приступа в здании Историко-архивного института на 52-м году жизни).

Защита кандидатской диссертации и работа на кафедре вспомогатальных исторических дисциплин

Александра Тимофеевна принимает решение — уйти с работы и закончить диссертацию, тематика которой осталась неизменной и далекой от «актуальных» проблем тех лет — «Уставные таможенные грамоты Московского государства XVI—XVII вв. (до 1653 г.)». С января 1946 года по сентябрь 1947 года работала и. о. доцента на кафедре истории партии в Московском энергетическом институте.

В октябре 1946 года Совет Московского городского педагогического института им. В. П. Потёмкина присудил ей учёную степень кандидата исторических наук. Официальными оппонентами на защите выступили известные историки — профессор П. П. Смирнов и тогда ещё доцент Н. В. Устюгов. А в январе 1947 года А. И. Андреев (заведавший кафедрой вспомогательных исторических дисциплин после А. Н. Сперанского) взял А. Т. Николаеву на работу для занятий по дипломатике. По научному потенциалу кафедра — одна из самых сильных в ИАИ (здесь работают Л. В. Черепнин, Е. А. Василевская, В. К. Яцунский, И. Ф. Колесников). В 1947 году на кафедру приходит А. А. Зимин, в 1948 — М. Н. Черноморский, в 1949 — С. О. Шмидт). И в то же время кафедра — одна из самых «проблемных». А. И. Андреев — «непререкаемый авторитет», но «буржуазный ученый», не марксист, ученик А. С. Лаппо-Данилевского, несмотря на все усилия администрации и парторганизации не отрекающийся от своего учителя и его идей и оказывающий «влияние чуждое нам на других преподавателей».

С развертыванием кампании против низкопоклонства и космополитизма нападки на кафедру учащаются. А. Т. Николаева как молодой коммунист (она вступила в партию в ноябре 1942 г.) и член партбюро попала в колесо партийных разборок и обсуждений. Особенно бурным было закрытое партийное собрание ИАИ, длившееся три дня (12-14 окт. 1948 г.), посвященное итогам известной сессии ВАСХНИЛ. Её выступление в защиту кафедры было квалифицировано как «хладнокровное отношение к нашим идеологическим врагам». В той ситуации она исходит из убеждения, что источниковедение и другие вспомогательные исторические дисциплины необходимо разрабатывать в жестком соответствии с основными теоретическими положениями марксистской теории. После ухода А. И. Андреева и Л. В. Черепнина кадровый состав кафедры был «укреплен» В. И. Самойловым, лекции которого «увязаны с вопросами современности и содержат разоблачения буржуазной идеологии». Самойлов руководил кафедрой более двух лет (1949—1952). Главные усилия кафедры были сосредоточены на разработке программ по источниковедению и создании учебных пособий.

Источниковедение как метод выходило за рамки составных частей курсов различных дисциплин: истории (история и её источники), права (источники права), археологии (вещественные источники), библиографии (библиографическое источниковедение) и др. Вышедшие в 1920—1940-е гг. как известные учебные пособия Г. П. Саара, С. Н. Быковского, М. Н. Тихомирова, С. А. Никитина, так и остающиеся до сих пор малоизвестными, как например, лекции учителя А. Н. Сперанского И. П. Козловского не могли удовлетворить всех потребностей ни исторической науки, ни преподавания, ни практики работы с архивными документами, с массовой ретроспективной информацией. В течение нескольких лет на кафедре велись дискуссии о принципах разработки программ, а, следовательно, и лекционного курса, в которых принимали участие М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин, А. А. Новосельский, В. К. Яцунский. Важная и нужная работа проходила под идеологическим прессом, административным давлением и попытками упразднить ненужные «дополнительные» дисциплины, в число которых попала и дипломатика.

Заведование кафедрой вспомогательных исторических дисциплин

Следующий период жизни А. Т. Николаевой (с 1952—1960 гг.) связан с должностью заведующей кафедры, где ей приходилось защищать позицию ученых кафедры перед партийными структурами и администрацией. Во многом благодаря её самоотверженным усилиям кафедра осталась в составе ИАИ как структурное подразделение. В том же 1952 г. администрация решила перевести курсы вспомогательных исторических дисциплин в число факультативных. Александре Тимофеевне пришлось обращаться в Министерство высшего образования, Институт истории АН СССР. Ей как заведующему кафедрой надо было думать не только о развитии научных направлений аспирантуры, учебных пособиях, но и решать организационные вопросы. Приходилось отбиваться от обвинений, что кафедра не перестраивается в духе решений XX съезда КПСС, игнорирует политико-воспитательную работу, проводит феодально-буржуазную идеологию. На кафедре была одна из самых высоких в ИАИ аудиторных нагрузок, помимо заседаний кафедры необходимо присутствовать на заседаниях партячейки, партбюро, партсобраниях, профкоме, собраниях со студентами, участвовать в демонстрациях, проводить политико-воспитательную работу в качестве лекторов/консультантов в различных учреждениях и организациях.

В 1954 г. проект программы курса «Источниковедение истории СССР» санкционированный МВО СССР, был опубликован, став первой в стране программой, которой пользовались истфаки вузов. На кафедре шла работа по подготовке учебных пособий по всем дисциплинам кафедры. Они выходили отдельными книжечками по отдельным видам источников с особым вниманием к методике работы с ними.

А. Т. Николаева, ранее планировавшая подготовить докторскую диссертацию «Крестьяне южных уездов во второй половине XVII в.», обращается к истории развития источниковедения в России в XVIII в. Одновременно на кафедре разрабатываются проблемы (она принимает в этом активное участие) теоретического источниковедения. В 1957 г. прошло знаменитое совещание «О научной критике исторических источников», была издана лекция А. Ц. Мерзона «Основные задачи критики исторических источников». Отчет об этом совещании А. Т. Николаева публикует в «Историческом архиве» (1957. № 5).

А. Т. Николаева являлась автором и редактором программ по вспомогательным историческим дисциплинам и источниковедению. Ею был подготовлен целый ряд учебных пособий, программ курсов и лекций.

Работа над докторской диссертацией и последние годы жизни

Конец 1950-х гг. был очень тяжёлым для Александры Тимофеевны, трагедия, произошедшая с сыном, не нашла необходимого человеческого понимания у многих её коллег. В 1960 г. она уходит с заведования кафедрой. Она усиленно работает над докторской диссертацией (первый вариант представлен на кафедру в 1963 г.). Читает курсы палеографии и источниковедения, ведет практические занятия, семинары, спецсеминары («Источники к социально-политической истории дореволюционной России», «Основные этапы развития отечественного источниковедения XVIII—XX вв.», «Источниковедческие школы советских историков» и др.). В 1966 г. умер муж Лев Евгеньевич, позднее эмигрировал сын, которого она увидела только через 16 лет, за несколько месяцев до смерти.

В 1968 г. она защитила докторскую диссертацию «Русское источниковедение XVIII в.», в которой развернула картину становления научного источниковедения в России в XVIII в. в трудах В. Н. Татищева, М. В. Ломоносова, Г. Ф. Миллера, М. М. Щербатова, И. Н. Болтина, Н. И. Новикова, И. И. Голикова, П. И. Рычкова, В. В. Крестинина, А. Л. Шлецера.

В своих отзывах официальные оппоненты — крупные историки Л. Г. Бескровный, А. А. Зимин, Н. И. Павленко — отмечали значимость работы, не имевшей предшественников, филигранность анализа, его конкретно-историческую полноту, высокое источниковедческое мастерство автора, рассмотревшего русскую историю источниковедения «не в статике, а в динамике» . Но и эта работа А. Т. Николаевой полностью не опубликована. Экземпляр её докторской диссертации с отзывами оппонентов хранится в её личном фонде . [isaran.ru/isaran/isaran.php?page=fond&guid=826D4D09-C961-E19F-ACE4-2DFE0C16826E&ida=1 В фонде] из 144 дел фонда — около 100 дел — рукописи её трудов, статьи, доклады, отзывы, рецензии. Среди них планы и проспекты неосуществленных проектов — «Очерков по русским источникам XVIII в.», коллективного учебного пособия в 2 книгах по «Теории и методике советского источниковедения», альбомы по палеографии, тексты докладов, в том числе и коллективного доклада для Ученого совета о дипломатике, о структуре лекционных курсов по источниковедению, о методике проведения семинарских занятий и др. Ещё в 1950-е гг. А. Т. Николаева стала заниматься историей кафедры, написав «Краткий очерк развития кафедры вспомогательных исторических дисциплин»; под её руководством защищены две дипломных работы по истории кафедры Н. Л. Карповой, В. И. Мосиной. В 1980 г. она написала «Историю кафедры вспомогательных исторических дисциплин», посвятив её своему учителю А. Н. Сперанскому.

А. Т. Николаева работала на кафедре до 1984 г. С 1985 г. из-за перелома верхней части бедра она из дома не выходила. До самых последних дней сохраняла ясность мысли, была в курсе кафедральных дел, помогала своими советами по лекционным курсам. Умерла А. Т. Николаева 25 мая 1988 года в г. Москве.

Многолетний и плодотворный труд А. Т. Николаевой был отмечен рядом почетных грамот и благодарностей по Главному архивному управлению при Совете Министров СССР, Главному управлению университетов, экономических и юридических вузов Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР и др.

А. Т. Николаева была выдающимся ученым, исследователем, полностью отдавала себя науке, работе на кафедре. По её пособиям и учебным программам училось несколько поколений советских историков.

Основные работы

Учебные пособия, подготовленные А. Т. Николаевой

По источниковедению
  • Краткий очерк развития источниковедения в XVIII в. М.: МГИАИ, 1962.
  • Вопросы историографии русского источниковедения XVIII—XX вв. М.: МГИАИ, 1970.
  • Теория и методика советского источниковедения: М.: МГИАИ, 1975.
  • Основные этапы развития отечественного источниковедения XVIII—XX веков. М.: МГИАИ, 1976.
  • Теория и методика источниковедения истории СССР. М.: МГИАИ, 1988.
По палеографии
  • Русская палеография: (конспект курса). М.: МГИАИ, 1956.
  • Русская скоропись XVI—XVIII вв. М.: МГИАИ, 1959.
  • Русская скоропись XV—XVIII вв. М.: МГИАИ, 1974.
  • Русская палеография. М.: МГИАИ, 1980.

Программы курсов подготовленные А. Т. Николаевой или совместно с ней

По палеографии
  • Программа курса «Русская палеография» — М.: Б. и., 1950.
По метрологии
  • Программа курса «Русская метрология». — М.: Б. и., 1951.
По хронологии
  • Программа курса «Русская хронология». — М.: Б. и., 1951.
По источниковедению
  • Программа курса «Источниковедение истории СССР (для МГИАИ): проект». — М.: Б. и., 1954.
  • Программа курса «Источниковедение истории СССР». — М.: Б. и., 1957.
  • Программа курса «Источниковедение истории СССР (для МГИАИ)». — М.: Б. и., 1963.
  • Программа курса «Источниковедение истории СССР». — М.: Б. и., 1975.
  • Программа курса «Источниковедение истории СССР». — М.: Б. и., 1983.
По вспомогательным историческим дисциплинам
  • Вспомогательные исторические дисциплины: программа курса для МГИАИ- М: Б. и., 1962.
  • Программа курса по вспомогательным историческим дисциплинам: (для ист. фак. гос. ун-тов): проект. — М.: МГУ, 1968.
  • Программа курса «Вспомогательные исторические дисциплины» для специальности 2009 — архивоведение (исторические архивы). — М.: Б. и., 1971.
  • Программа курса «Вспомогательные исторические дисциплины»: для ист. фак. гос. ун-тов: специальность — история. М.: МГУ, 1977.
  • Программа курса «Вспомогательные исторические дисциплины» : для гос. ун-тов: специальность 2008 — история : программа подгот. каф. вспомогат. ист. дисциплин Моск. гос. ист.-арх. ин-та.- М.: Изд-во МГУ, 1981.
  • Программа курса «Вспомогательные исторические дисциплины»: для гос. ун-тов: специальность 2008 — история : программа подгот. каф. вспомогат. ист. дисциплин Моск. гос. ист.-арх. ин-та — М.: МГУ, 1987.
  • Вспомогательные исторические дисциплины: программа курса: специальность 2009 — историко-архивоведение — М.: Б. и., 1988.

Напишите отзыв о статье "Николаева, Александра Тимофеевна"

Литература

  • Простоволосова Л. Н. А. Т. Николаева (1908—1988 гг.) Работа и жизнь. // Вестник РГГУ. М., 2009. Вып. 4
  • Николаева А. Т. История кафедры вспомогательных исторических дисциплин // История кафедры вспомогательных исторических дисциплин: Материалы и док. / Сост.: Л. Н. Простоволосова, М. Ф. Румянцева; отв. ред. О. М. Медушевская. М., 1991. С. 30.
  • История кафедры вспомогательных исторических дисциплин: Учебное пособие / Простоволосова Л. Н., Станиславский А. Л.; Предисловие Афанасьева Ю. Н.; Отв. ред. О. М. Медушевская. М., 1990.

Отрывок, характеризующий Николаева, Александра Тимофеевна

Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.