Николаевка (Белопольский район)
Поделись знанием:
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.
Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.
Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Посёлок городского типа
|
Николаевка (укр. Миколаївка, до 2016 г. — Жовтневое) — посёлок городского типа, Жовтневенский поселковый совет, Белопольский район, Сумская область, Украина.
Код КОАТУУ — 5920655300. Население по переписи 2001 года составляло 4272 человека[1].
Является административным центром Жовтневенского поселкового совета, в который, кроме того, входят сёла Аркавское, Бутовщина, Веселое, Вилки, Гостинное, Желобок, Пащенково, Самара, Стрельцово, Сушилино, Шевченковка, посёлки Зоряное, Калиновка и Тимирязевка.
Содержание
Географическое положение
Посёлок городского типа Николаевка находится на берегу реки Вир (в основном на правом), выше по течению примыкают село Павленково и посёлок Тимирязевка, ниже по течению примыкает село Шевченковка. На расстоянии до 1 км расположены сёла Веселое, Сушилино и Гостинное. По посёлку протекает безымянная речушка, на ней, а также на реке Вир, большие запруда. К посёлку ведёт отдельная железнодорожная ветка, станция Веринский Завод. Рядом проходят автомобильная дорога Т-1906 и Р-61.
История
- Основана Николаевка-Вировская (первоначальное название посёлка) в первой половине XVII в. выходцами из Правобережной Украины — крестьянами и казаками, которые, спасаясь от гнета польской шляхты и магнатов, переселились на территорию Русского государства.
- В 50-х годах XVII века село вошло в Сумский слободский полк. Большими земельными участками (до 40 десятин) владела казацкая старшина. Земельные наделы рядовых казаков не превышали 12 десятин. С годами их наделы уменьшались — зажиточная казацкая верхушка прибирала землю к своим рукам. Были в селе ещё и подданные крестьяне. Казацкая верхушка в течение второй половины XVII — первой половины XVIII в. сосредоточила в своих руках огромные земельные владения, заселенные зависимыми от них подданными крестьянами. В 1778 г. в Николаевке-Вировской насчитывалось 949 подданных. Из них сумскому полковнику Кондратьеву принадлежали 242 человека. Подданные крестьяне платили натуральные и денежные поборы на войско, выполняли подводную, почтовую и постойную повинности, а также строительные и ремонтные работы на военных объектах.
- В 1844 г. в селе начал действовать сахарный завод, где работали 183 мужчины, 58 женщин и 12 подростков. Спустя 2 года был сооружен небольшой кирпичный завод, на котором работали 8 человек. Продолжительность рабочего дня на сахарном заводе не регламентировалась. Наряду с земледелием жители Николаевки-Вировской занимались ещё и ремеслами — сапожным, ткацким, портняжным, гончарным и др. Развивались такие промыслы, как винокуренный и пивоваренный. Подавляющая часть населения жила в небольших хатках, крытых соломой. На фоне убогих крестьянских жилищ выделялись дома зажиточной прослойки Николаевки-Вировской, построенные из кирпича, под железными крышами. В предреформенный период здесь не было ни больницы, ни школы.
- Реформа 1861 года коснулась в Николаевке-Вировской 342 крепостных. Средний надел земли (усадьба и полевой надел) на ревизскую душу, за который крестьянин должен был внести выкуп, превышавший в три раза её рыночную стоимость, составлял 2,4 десятины.
- В начале XX века в Николаевке-Вировской проживало около 2 тыс. человек. Часть из них работала в помещичьей экономии, ухаживала за скотом, выращивала хлеб, сахарную свеклу, остальные — на сахарном заводе, построенном в 1880 году Харитоненко.
- В 1898—1899 годах в условиях нарастания революционного подъёма трудящихся на Веринском сахарном заводе возник марксистский кружок, в который вошли прогрессивно настроенные рабочие. Занятия проводились регулярно в помещении завода, во время обеденного перерыва. Члены кружка вели агитационную работу среди заводских и сельскохозяйственных рабочих. В годы первой русской буржуазно-демократической революции 1905—1907 годов в экономиях Харитоненко состоялось несколько рабоче-крестьянских выступлений.
- В 1911 году проведена железная дорога от станции Амбары до сахарного завода.
- В пореформенный период произошли некоторые изменения в культурной жизни села. Здесь в 90-е годы XIX в. открыли больницу на 15 коек, в которой работали врач и два фельдшера. С 1895 года в селе начала действовать одноклассная церковно-приходская школа, рассчитанная на 100 учеников. Но регулярно её посещали 35 детей, преимущественно из семей зажиточных крестьян. Дети крестьян-бедняков не имели возможности пройти полный курс обучения, поскольку в хозяйстве родителей ощущалась нехватка рабочих рук. В 1914 году земство открыло в селе трехклассную школу. Однако подавляющее большинство населения Николаевки-Вировской несмотря на это оставалось неграмотным.
- Первая мировая война принесла трудовому крестьянству новые бедствия. В начале войны 200 мужчин из Николаевки-Вировской были мобилизованы в царскую армию. Реквизиции тягла привели к сокращению поголовья рабочего скота, сорняками зарастали земельные наделы. Это, в свою очередь, привело к резкому сокращению производства сельскохозяйственной продукции. В результате ухудшилось и без того тяжелое экономическое положение большей части крестьянства. Подскочили цены на продукты питания, керосин и другие товары первой необходимости. Среди населения села росло недовольство. 15 сентября 1915 года забастовали рабочие сахарного завода. Администрация вынуждена была несколько увеличить зарплату, уменьшить штрафы.
- В июле 1917 года беднота Николаевки-Вировской захватила и разделила между собой 66 десятин земли, принадлежавшей Харитоненко. Однако местные власти отобрали у крестьян захваченную землю и возвратили сахарозаводчику. Большевистскую агитацию среди жителей села проводили возвратившиеся домой солдаты-фронтовики. В Николаевке-Вировской и на близлежащем хуторе Чёрном состоялись митинги.
- В конце декабря 1917 года в селе была установлена Советская власть. Ревком, созданный тогда же, приступил к разделу между безземельными и малоземельными крестьянами земли, отобранной у Харитоненко.
- В марте 1918 года австро-германская армия заняла село. Бывшим помещикам была возвращена земля, отобранная у них ревкомом. Начались расправы над советскими активистами. Из Николаевки-Вировской захватчики вывозили награбленный у крестьян хлеб, скот, сожгли 74 крестьянские хаты. После ухода из села оккупантов в конце 1918 года власть захватили петлюровцы.
- В начале января 1919 года они были изгнаны частями Красной Армии. В Николаевке-Вировской была восстановлена Советская власть. Совет крестьянских депутатов возглавил С. Л. Лисовенко, сын крестьянина-бедняка. Была образована земельная комиссия, приступившая к распределению земли между крестьянами. В январе 1919 года национализирован Виринский сахарный завод, а на бывших землях сахарозаводчика создан совхоз. Рабочие завода приступили к ремонту предприятия. С целью защиты завода от появлявшихся здесь банд был создан отряд красной охраны. Значительная работа проводилась в области культурного строительства. Открылись две хаты-читальни, где крестьяне имели возможность знакомиться с газетами, слушать лекции.
- В конце августа 1919 года Николаевку-Вировскую захватили деникинцы. Белогвардейцы восстановили буржуазно-помещичьи порядки. Для организации в селе партизанского отряда из Ульяновки прибыл большевик Я. С. Балдовский. Местные кулаки выдали его деникинцам. Белогвардейцы схватили Балдовского, привязали вожжами к седлу и погнали коней в Ульяновку. На площади в присутствии большого количества людей, Балдовского после нечеловеческих истязаний расстреляли.
- В начале декабря 1919 года части Красной Армии освободили село от деникинцев. Снова была восстановлена Советская власть.
- В 1921 году в Николаевке-Вировской были открыты детские ясли на 50 мест.
- В октябре 1929 году была создана сельскохозяйственная артель «3-й Інтернаціонал». К концу 30-х годов колхоз «3-й Інтернаціонал» настолько окреп и возрос, что в 1938 году его наибольшая бригада выделилась в самостоятельное хозяйство — сельхозартель им. Фрунзе. В 1940 году на животноводческих фермах содержалось 120 лошадей, 100 коров, 170 овец. В хозяйстве было пять рыбных прудов. Имелся образцовый колесный транспорт, кузница, зернохранилище, конюшня. Стал плодоносить фруктовый сад.
- Накануне войны в Николаевке-Вировской проживало 3700 человек. Была расширена больница. Количество коек в ней увеличилось с 21 до 41, в ней работало 10 медицинских работников. В селе работали семилетняя и средняя школы, в которых 42 учителя обучали 680 учеников. Для дошкольников открыли детский сад. Работали 2 клуба, при которых были кружки художественной самодеятельности. Здесь же читались лекции, проводились беседы. В селе действовала стационарная киноустановка.
- Первый бой под Николаевкой-Вировской состоялся 28 сентября 1941 года. 9 октября 1941 года гитлеровцы захватили Николаевку-Вировскую. Оккупанты насильно вывезли 175 юношей и девушек на каторжные работы в Германию. Осенью 1941 г. начала действовать подпольная партийная организация, возглавляемая бывшим заместителем директора Великооктябрьской МТС Т. С. Кошевым. Подпольщики проводили среди населения агитационную работу, собирали оружие и боеприпасы, готовясь к вооруженной борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Но в начале 1942 года гитлеровцы напали на след организации. Все подпольщики были схвачены и казнены.
- 3 сентября 1943 года части 180-й стрелковой дивизии освободили Николаевку-Вировскую от гитлеровских оккупантов. Мужественно сражались 600 жителей села на фронтах Великой Отечественной войны, 430 из них погибли, 517 — выжили и были награждены орденами и медалями СССР. Командир танка 1-го батальона 63-й гвардейской танковой бригады лейтенант И. Г. Гончаренко вместе с экипажем освобождал территорию Польши, его танк одним из первых ворвался в предместье Берлина. Затем участвовал в освобождении Праги. Машина Гончаренко шла во главе колонны и одной из первых начала бой с врагами. В этом бою командир танка погиб. В Праге па площади Штефанека установлен танк И. Г. Гончаренко с бортовым номером «23».
- В Жовтневом сооружен памятник односельчанам, погибшим в борьбе с гитлеровцами. На братской могиле, где похоронены советские воины — освободители села от оккупантов, воздвигнут монумент, на котором начертаны имена павших.
- К 1950 году в селе действовали больница на 35 коек, два медпункта. Медицинскую помощь населению оказывали 12 медработников, в том числе 4 врача. Работали средняя, семилетняя и три начальные школы (900 учеников и 70 учителей), клуб с залом на 350 мест, две библиотеки.
- В 1950 году местные сельскохозяйственные артели им. Фрунзе, «3-й Інтернаціонал» и им. Чапаева (с. Сушилино) объединились в колхоз им. Фрунзе.
- В 1957 году селу присвоено статус посёлок городского типа.
- Среди уроженцев Жовтневого — украинский советский писатель И. А. Манжара и др. На выделенные колхозом средства построен дворец культуры с залом на 450 мест. Танцевальному и хоровому коллективам присвоено звание народных.
- В центре сейчас размещены поселковый Совет, здание агрофирмы Виктория, музыкальная школа, торговый универмаг, Приватбанк, почта и сберкасса. К центру Жовтневого примыкает пруд. За прудом тянется улица-однорядка. По другую сторону от центра па возвышенности построен массив из трех- и двухэтажных домов. В Жовтневом действует библиотека, общий книжный фонд которой составляет 60 тыс. экземпляров.
Экономика
- Виринский сахарный завод.
- Велико-Октябрьский сахарный завод, АО.
- «Виктория», агрофирма.
- «Жовтневое», агрофирма, ООО.
- Молочно-товарная ферма.
- Сельхозтехника.
- «Вирынске», агропромышленное предприятие, ООО.
- Жовтневое ремонтно-транспортное предприятие.
- ООО, Селекционно-семенной центр «Евросорт».
Объекты социальной сферы
- Детский сад.
- Школа. По архивным данным Иоанно-Богословский храм в Жовтневом (на то время посёлок назывался Николаевка) строился в 1894—1905 годах на деньги прихожан. Церковно-приходская школа и несколько домов сводилось по проекту известного в то время архитектора Б. И. Мартина. С 1914 по 1927 год школа была трёхклассной земской, а с 1934 года становится семилетней. Директором на то время был Мамонов М. А. В 1969 году построено новое помещение школы (нынешний корпус старших классов) из красного кирпича. Новый корпус младших классов из белого кирпича был построен в 2007 году. Первый выпуск средняя школа осуществила в 1937 году, а всего на 2009 год их было было больше 64. За время работы заведение выпустило около 4000 выпускников. В школе есть два компьютерных компьютерных класса, большой спортзал, оранжерея, мастерская, столовая и два буфета. Старшеклассники учатся в специализированных классах. На данный момент в школе обучается 530 учеников[2]
- Стадион.
- Краеведческий музей.
- Музыкальная школа
- Дом культуры
Известные люди
- Манжара И.А. — писатель, родился в посёлке Жовтневое.
- Дериземля, Андрей Васильевич — украинский биатлонист.
- Вертиль Александр Васильевич — украинский поэт.
Религия
- Свято-Иоанно-Богословский храм.
- Церковь Евангельских Христиан Баптистов.
Достопримечательности
На центральной площади поселка в 2008 году открыт памятник И. Д. Мусиенку — председателю бывшего колхоза, депутату УССР, который благоустроил посёлок.
Напишите отзыв о статье "Николаевка (Белопольский район)"
Примечания
Ссылки
- [school-zh.at.ua/ Официальный сайт Жовтневого образовательного округа;]
- [schools.shodennik.ua/school.aspx?school=8375 Официальная страница Жовтневой специализированной школы на сайте Щоденник.ua]
| |||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Николаевка (Белопольский район)
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.
Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.
Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
