Николаевский собор (Нью-Йорк)

Православный собор
Свято-Николаевский собор St. Nicholas Russian Orthodox Cathedral
Вид на храм
Страна	США
Город	Нью-Йорк, East 97 Street, 15
Конфессия	православие
Епархия	Русская православная церковь
Тип здания	Собор
Архитектурный стиль	московское барокко (свободная вариация)
Автор проекта	И. В. Бергессен
Строитель	Компания «John Downey and Son»
Первое упоминание	1870 год
Строительство	1901—1903 годы
Приделы	Главный — святителя Николая Чудотворца; правый — Рождества Пресвятой Богородицы
Статус	охраняется государством
Состояние	отличное
Сайт	[ruschurchusa.org/ru/25 Официальный сайт]

Собо́р святи́теля Никола́я Чудотво́рца (англ. St. Nicholas Russian Orthodox Cathedral) — православный храм в Нью-Йорке, главный собор Патриарших приходов в США. При соборе располагается представительство Московского Патриархата в США.

История

Первые храмы

Первое православное богослужение было совершено в Нью-Йорке 2 (14) марта 1865 года на английском языке.

Первый православный приход в Нью-Йорке был основан в 1870 году. Церковь была освящена в частном доме на 2nd Avenue, 951 (между 50th и 51st Street). Поскольку основную часть прихожан составляли сотрудники консульства, храм называли «консульским» или «посольским». При храме издавался небольшой журнал на английском языке. В 1880 году церковь была упразднена.

23 декабря 1894 (4 января 1895), по ходатайству епископа Николая (Зиорова), был устроен новый приход.

Вскоре был снят дом по адресу 2nd Avenue, 323, в бельэтаже которого была устроена Никольская церковь. Остальные помещения были отданы причту. Позднее в этом же здании была оборудована типография, выпускавшая «Американский православный вестник».

Николаевский собор

Со временем церковь перестала вмещать в себя всех прихожан, встал вопрос о поиске нового здания для церкви. Была создана Комиссия по приисканию и покупке земли для православного храма в г. Нью-Йорке, члены которой пришли к выводу, что необходимо строить отдельное церковное здание. 13 (25) августа 1899 года был приобретён участок земли размером около 700 м² на 97th Street, между Madison и 5th Avenue, на котором предполагалось построить храм на 900 человек, а также помещения для воскресной школы, праздничных собраний и квартиры священнослужителей.

Проект храма составил архитектор Иван Викторович Бергезен (Бергезен-Коллиандер). В 1900 году начался сбор средств на строительство церкви. Среди жертвователей был император Николай II, внёсший 5000 рублей.

Торжественная закладка храма состоялась 9 (22) мая 1901 года, а освящение — 10 (23) ноября 1902 года.

Во время строительства собора в мае 1902 года была закрыта Никольская церковь (в доме № 323 по 2nd Avenue), а богослужения проводились в арабской церкви, вместе с её причтом, и во временной церкви в здании по 15 Е. 97th Street; первая служба в подвальном помещении собора состоялась 20 июля (2 августа) 1902 года.

Придел в Нью-Йоркском соборе в честь Рождества Божией Матери был освящен архипастырями Тихоном Алеутским и Рафаилом Бруклинским 22 октября (4 ноября) 1904 года.

Первоначально в здании рядом с храмом размещался причт, но после того как 1 (14) сентября 1905 года в Нью-Йорк была переведена архиерейская кафедра, приходский дом отошёл под архиерейскую резиденцию. Тогда же храм становится кафедральным собором Северо-Американской епархии, именовавшейся с 1907 года Русской Православной Греко-Кафолической Церковью в Северной Америке под юрисдикцией священноначалия от Церкви Российской.

При кафедральном соборе существовали братства Рождества Пресвятой Богородицы (мужское) и Благовещения Пресвятой Богородицы (женское). К храму была приписана кладбищенская церковь святителя Василия Великого, построенная Надеждой Нефтель на могиле мужа и освященная 7 (20) сентября 1906 года архиепископом Тихоном (Беллавиным).

В послереволюционное время, в особенности в 1920-е годы, нормальная духовная жизнь в Свято-Николаевском храме нарушилась. Началась распродажа собственности собора для оплаты кредитов. Не довелось собору избежать и захвата обновленцами.

В 1924 году в Нью-Йорк прибыл обновленческий «митрополит» Иоанн Кедровский, который назвался официальным представителем Русской Церкви, направленным в Нью-Йорк из Москвы. Он через гражданский суд занял собор и владел им до своей кончины в 1934 году. После смерти Кедровского в соборе продолжали служить его дети, Николай и Иоанн: один в «епископском», другой в «священническом» сане. Оба также были связаны с обновленческой «Живой церковью». В мае 1944 году Николай Кедровский скончался.

Его брат Иоанн, потеряв юридическую поддержку и утратив иерархическое возглавление своей группы, присоединился к находившемуся в то время в США представителю Московской Патриархии митрополиту Вениамину (Федченкову).

В 1925 году был передан по судебному постановлению «Живой церкви». В 1945 году приход храма присоединился к Московскому патриархату.

В 1945 году возвращение собора в Московскую Патриархию было признано законным, но это признание еще не носило окончательного характера. Судебный процесс, начатый митрополитом Платоном (Рождественским), не принявшим распоряжений Святейшего Патриарха Тихона, продолжался, хотя самого митрополита уже не было в живых. Суд по делу о правах собственности на собор передавался из одной инстанции в другую и в итоге затянулся на 36 лет.

Однако, в 1947 году суд штата Нью-Йорк постановил передать собор Северо-Американской митрополии (де-факто независимой структуре, не подчинявшейся тогда ни Московскому Патриархату, ни Архиерейскому Синоду РПЦЗ). Настоятель и прихожане, верные Московскому Патриархату, продолжили совершать богослужения в помещении второй пресвитерианской церкви на West 96th Street, 6. Решение Верховного суда США от 23 ноября 1952 года возвратило собор Московской Патриархии. Однако Высший апелляционный суд штата Нью-Йорк оставил храм в юрисдикции Северо-Американской митрополии.

В 1954 году при митрополите Гермогене (Кожине) начались ремонтные работы по реставрации крыши, куполов и креста, продолженные при последующих архиереях.

Судебный процесс продлился до 6 июня 1960 года, когда решением Верховного суда США приговор суда штата был отменён.

В 1970 году Северо-Американская митрополия восстановила общение с РПЦ (Московским Патриархатом) и получила от последней автокефалию. Вместе с тем был урегулирован статус приходов Московского Патриархата в США. Та часть из них, которая не пожелала перейти в юрисдикцию новой автокефальной Церкви, образовала Патриаршие приходы в США, центром которых стал Свято-Николаевский собор в Нью-Йорке.

18 декабря 1973 году собор с приходским зданием был признан памятником архитектуры Нью-Йорка, в память чего к стене храма была приделана бронзовая мемориальная доска.

По воспоминаниями митрополита Павла (Пономарёва), прибывшего в Нью-Йорк в 1992 году:

В Николаевский собор в то время ходило очень мало людей. В 1992—1993 годах службы в соборе по будням проходили очень редко, и принимало в них участие только наше духовенство: отец Владимир Романов служил, диакон Владимир Тыщук и я пели на клиросе. Миряне в Америке по будням в храм не ходили, поскольку все работали в светских учреждениях. Новые этнические русские люди стали приезжать в Нью-Йорк начиная примерно с 1994 года.

В 2000 году начались реставрационные работы, которые были завершены в 2003 году. Храм был заново расписан московскими специалистами под руководством Евгения Максимова. Освящение обновлённого собора состоялось в ноябре 2003 года.

В ночь с 3 на 4 октября 2013 года в цокольном этаже Свято-Николаевского собора произошло самовозгорание электрической проводки, идущей из служебного помещения подвала в церковную лавку храма. Чтобы не дать возможности огню подняться по деревянным перекрытиям, их пробили пожарные, для чего было сделано несколько отверстий в стенах и потолках первого этажа собора (музей и коридор), а также второго этажа (церковной лавки и верхнего клироса). Все двери цокольного этажа собора, а также двери внутри административно-жилого корпуса в ходе тушения пожара, согласно служебным инструкциям пожарных, были взломаны.

Архитектура, убранство

Пятикупольный Николаевский собор построен в стиле свободной вариации московского барокко. Комплекс состоит из храма и приходского дома. Размер храма — 15 х 26 метров, приходского дома — 8 х 20 метров.

К входу ведут гранитные ступени. Портал украшен каменными главами ангелов.

Окна собора витражные. На фронтоне помещены три арочных окна.

Фасад собора состоит из нескольких материалов: снизу гранит, выше белый камень и цветной кирпич. Стены здания украшены майоликовыми и терракотовыми фресками. Кирпичные пилястры сбоку фасада увенчаны небольшими башнями с куполом.

В подвальном помещении ранее были размещены паровые котлы для отопления, а с октября 1905 года и епархиальный склад. Выше находились зал Консистории, братский зал, библиотека-ризница, архив, комнаты для сторожей и туалеты.

Церковь находится на верхнем этаже.

Главный престол освящён во имя святителя Николая Чудотворца; правый придел — в честь праздника Рождества Пресвятой Богородицы. По сторонам алтаря находятся две комнаты-ризницы.

Позолоченный одноярусный иконостас изготовлен из полированного дуба Санкт-Петербургским мастером Гордоном. Иконы для иконостаса написаны художником А. С. Славцевым.

Храм был расписан итальянским художником Сантино (орнаменты) и московским художником Соколовым (иконная роспись).

Святыни

В соборе особо почитаются святыни:

• Мощевик с частицами мощей разных святых, присланный в 1901 году с Афона;
• Икона святителя Тихона Московского, подаренная собору патриархом Алексием II;
• Запрестольный образ Воскресения Господня, поднесённый в 1907 году собору в память В. Н. Мак Гахан (урождённой Елагиной);
• Запрестольный крест с броненосца «Ретвизан»;

Настоятели храма

Известные имена настоятелей храма за всю историю
Даты	Настоятель
1870—1883	священник Николай Бьерринг (1831—1900)
26 января 1895 — декабрь1895	священник Евтихий Яковлевич Баланович (…—1914)
1896 — 26 февраля (11 марта) 1914	протоиерей Александр Александрович Хотовицкий (1872—1937)
31 сентября 1915 — 1917	священник Леонид Иеронимович Туркевич (1876—1965)
1917 — 1925	протоиерей Пётр Юрьевич Коханик (1880—1969)
1925—1934	«митрополит» Иоанн (Кедровский) (1879—1934)
1934 — 15 мая 1944	«митрополит» Николай (Кедровский) (ок. 1902—1944)
1944	священник Иоанн Иванович Кедровский
1946—1947	протоиерей Константин Васильевич Попов (1875—1965)
1 марта 1948—1958	протоиерей Иосиф Онисимович Дзвончик (1888—1966)
25 декабря 1958—1968	епископ Досифей (Иванченко) (1884—1984)
23 января 1968 — 7 августа 1973	протоиерей Матфей Саввич Стаднюк (род. 1925)
7 августа 1973 — 11 августа 1975	протоиерей Анатолий Серафимович Казновецкий (1926—1995)
11 августа 1975 — 16 июля 1982	протоиерей Аркадий Родионович Тыщук (1931—2012)
16 июля 1982 — 1985	протоиерей Лев Павлович Махно (род. 1940)
февраля 1985 — апрель 1987	протоиерей Сергий Родионович Суздальцев (род. в 1933)
1987—1992	протоиерей Геннадий Александрович Дзичковский (1936-2014)
1992 — 26 декабря 1995	протоиерей Владимир Николаевич Романов
26 декабря 1995 — 29 декабря 1999	епископ Павел (Пономарёв) (род. 1952)
6 февраля 2000 — 31 марта 2009	епископ Меркурий (Иванов) (род. 1964)
16 апреля 2009 — 5 марта 2010	протоиерей Александр Александрович Абрамов (род. в 1973)
5 марта 2010 — 25 июля 2014	архиепископ Юстиниан (Овчинников)

Литература

• [leagle.com/decision/1950303302NY1_1303.xml/ST.%20NICHOLAS%20CATHEDRAL%20v.%20KEDROFF ST. NICHOLAS CATHEDRAL v. KEDROFF] Court of Appeals of the State of New York. Decided November 30, 1950
• Казем-Бек А. Л. К десятилетию одного судебного процесса // Журнал Московской Патриархии. — 1957 — N 6. — С. 66-74; N 7. — С. 56-65.
• [old.glinskie.ru/common/mpublic.php?num=497 «Сие дело есть великой государственной важности»] // Журнал «Пастырь»: май 2008 г.

Ссылки

• [ruschurchusa.org/ru/25 Официальный сайт Свято-Николаевского Собора в Нью-Йорке]
• Константинов А. А. [www.glinskie.ru/common/mpublic.php?num=497 «Сие дело есть великой государственной важности»]
• [www.ruschurchusa.org/ru/25/60/78/40 Ведомость о церкви Святителя Николая Чудотворца при Русском Кафедральном Соборе в г. Нью-Йорке за 1911 год]

Отрывок, характеризующий Николаевский собор (Нью-Йорк)

– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.