Конрад, Николай Иосифович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Николай Иосифович Конрад»)
Перейти к: навигация, поиск
Николай Иосифович Конрад
Дата рождения:

1 (13) марта 1891(1891-03-13)

Место рождения:

Рига, Лифляндская губерния, Российская империя

Дата смерти:

30 сентября 1970(1970-09-30) (79 лет)

Место смерти:

Москва, СССР

Страна:

Российская империя Российская империяСССР СССР

Научная сфера:

востоковед

Место работы:

ИВ АН СССР

Учёное звание:

академик АН СССР (1958)

Альма-матер:

Петербургский университет

Известен как:

переводчик и востоковед

Награды и премии:

Никола́й Ио́сифович Ко́нрад (1 (13) марта 1891 — 30 сентября 1970) — советский востоковед, академик АН СССР (1958). Председатель редколлегии серии «Литературные памятники» (19621970)[1][2].





Биография

Родился в РигеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3441 день] (по другим данным в д. Жуковка Орловской губернииК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3441 день]). Отец Конрада был зажиточным инженером-железнодорожником и латышским немцем, мать являлась дочерью священника из Орловской губернии[3].

Окончил японско-китайский разряд факультета восточных языков Петербургского университета (1912) и японское отделение ПВА (Практической восточной академии). Преподавал в Киевском коммерческом институте (1912—1914). Стажировался в Японии (1914—1917), изучал в Токийском университете японский и китайский язык, культуру и классическую литературу Японии. По возвращении на родину вместе с Е. Д. Поливановым некоторое время работал в Наркоминделе РСФСР (перевёл, в частности, на японский язык «Обращение к народам Востока» и «Обращение к трудящимся и угнетенным всего мира»), был тесно связан с Китайским Советом рабочих депутатов в Петрограде.

В 1919—1922 преподавал в Орловском университете, был его ректором. С 1922 преподаватель, с 1926 профессор Ленинградского института живых восточных языков (до 1938). Одновременно преподавал в Географическом институте ЛГУ. В 1934—1936 читал лекции в Институте Красной Профессуры. С 1931 научный сотрудник Института востоковедения АН СССР, возглавил там работу по изучению японских исторических документов эпохи Мэйдзи, а также занимался вместе с Н. А. Невским составлением японско-русского словаря. В 1934 избран членом-корреспондентом АН СССР.

29 июля 1938 был арестован, обвинён по ст. 58-1а УК РСФСР (как японский шпион). Ведшие дело Конрада зам. нач. отдела УНКВД ЛО Голуб, следователь Трухин, нач. отдела Соловьев, сотрудники Гаркавенко, Слепнев и др. систематически избивали его, держали по нескольку часов в «стойке». Конрад дважды отказывался от данных под пытками показаний. 10 ноября 1939 ОСО при НКВД СССР приговорен к 5 годам ИТЛ; отправлен в Канск. Зимой 1939/40 работал в лагере на лесоповале. Благодаря хлопотам влиятельных лиц (в том числе президента АН СССР В. Л. Комарова) направлен в «шарашку», где работал с китайским и японским языками.

Достоверно известно, что в первой половине 1941 занимался научной работой непосредственно в Бутырской тюрьме, где находился в связи с пересмотром дела. Освобожден постановлением ОСО при НКВД СССР 8 сентября 1941. С тех пор жил в Москве.

Профессор Московского института востоковедения (1941—1950), МГУ. Действительный член АН СССР (с 1958).

Научные интересы — японская классическая и современная литература, социально-экономическая и политическая история японского средневековья, система японского образования, классическая японская и китайская философия, лингвистика. Издал переводы на русский язык ряда памятников японской классической литературы («Исэ-моногатари», «Ходзёки» и др.). Широкую известность получила книга «Запад и Восток» (1966), прослеживающая культурно-исторические параллели и способы разного выражения одних и тех же идей в культурах Запада и Востока. Автор «советского извода» концепции «Восточного Ренессанса». Как педагог воспитал много учеников, создал ряд учебных пособий. Редактор «Большого японо-русского словаря» (1970), по широте представленного в нём материала до сих пор не превзойденного.

Награды

Критика

Конрад, являвшийся идейным коммунистом и сотрудничавший с НКИД по вопросу пропаганды, вместе со своим окружением участвовал в пропагандистских гонениях на китаиста и действительного члена АН СССР В. М. Алексеева, критически относившегося к коммунизму. Как отмечает синолог А. И. Кобзев, данная деятельность Конрада всё равно не спасла его самого от приговора[3].

Библиография

  • Современная начальная школа в Японии. — СПб., 1913. — 156 с.
  • Япония. Народ и государство. Исторический очерк. — Пг., Наука и школа, 1923. — 168 с.
  • Японская литература в образцах и очерках. — Л., 1927. — 553 с.; Репринт. — М.: Наука, 1991. — 551 с., 5 000 экз. (Библиотека отечественного востоковедения)
  • Конрад Н. И. Театр Кабуки, его история и теория // Японский театр. — Л.-М.: Всесоюзное Общество культурной связи с заграницей, 1928. — 60 с. — 4 200 экз.
  • Краткий очерк грамматики японского разговорного языка. — Л.: Ленинградский восточный институт, 1934. — 65 с.
  • Синтаксис японского национального литературного языка. — М., 1937. — 375 с., 4 600 экз.
  • Запад и Восток: Статьи. — М.: Наука, 1966. — 520 с. 3 400 экз.; (2-е изд.) М.: Наука, 1972. — 496 с., 15 000 экз.
  • Очерки японской литературы. Статьи и исследования. — М.: Худож. литература, 1973. — 462 с., 6 000 экз.
  • Японская литература. От «Кодзики» до Токутоми. Очерки. — М.: Наука, 1974. — 568 с., 5 500 экз.
  • Избранные труды: История. — М.: Наука, 1974. — 472 с., 6 000 экз.
  • Избранные труды: Синология. — М.: Наука, 1977. — 622 с., 6 000 экз.; Репринт — М.: Ладомир, 1995. — 622 с., 2 000 экз.
  • Избранные труды. Литература и театр. — М.: Наука, 1978. — 462 с., 8 000 экз.
  • Очерк истории культуры средневековой Японии, 7-16 вв. — М.: Искусство, 1980. — 144 с., 30 000 экз.
  • Неопубликованные работы. Письма. — М.: Российская политическая энциклопедия, 1996. — 544 с., 2 000 экз.

Переводы.

  • Исэ-Моногатари. Лирическая повесть древней Японии. / Пер. Н. И. Конрада. — Пг.: Всемирная литература, 1923. — 169 с. ; М.: Наука, 1979. — 288 с., 100 000 экз. (Литературные памятники).
  • Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве. Перевод с кит. и исследование Н. И. Конрада. — М.-Л.: Изд-во АН, 1950. — 404 с., 3 000 экз.
  • У-цзы. Трактат о военном искусстве. / Пер. с кит. Н. И. Конрада. — М.: ИВЛ, 1958. — 131 с., 4 000 экз.

Напишите отзыв о статье "Конрад, Николай Иосифович"

Примечания

  1. [litpamyatniki.ru/2009-05-10-16-07-20/praesides Лит. памятники. Редколлегия]
  2. Б. Ф. Егоров. Полувековой юбилей «Лит. памятников» // Вестник РАН, 1998, т. 68, № 7, с. 650
  3. 1 2 Кобзев, 2013.

Литература

  • Брагинский И. С. Об основных чертах литературоведческой концепции академика Н. И. Конрада (к 80-летию со дня рождения) // Народы Азии и Африки. — 1971. — № 2. — С. 139—146.
  • Штейн В. М. Исследования академика Н. И. Конрада по истории древнекитайского военного искусства // Китай. Япония. История и филология. — М., 1961. — С. 39-44.
  • Зиганьшин P.M. Исследования академиком Н. И. Конрадом военной мысли древнего Китая // Восток. Афро-Азиатские общества: история и современность. — 2007. — № 2. — С. 211—221.
  • Бадаев Е. В. Роль Н. И. Конрада в развитии советского востоковедения в 1940-е годы // Вестник Кузбасского государственного технического университета. — 2006. — № 6. — С. 151—155.
  • Бадаев Е. В. Влияние дальневосточной философской традиции на мировоззрение востоковеда Н. И. Конрада // Вестник Томского государственного университета. История. — 2009. — № 2. — С. 67-69.
  • Бадаев Е. В. Формирование культурно-исторической концепции Н. И. Конрада / Е. В. Бадаев. — Кемерово: КемГУ, 2010.
  • Российские востоковеды: Д. М. Позднеев, Н. И. Конрад, Н. А. Невский, В. Д. Плотникова, А. Л. Гальперин, Г. И. Подпалова, А. Е. Глускина, В. Н. Маркова. Страницы памяти: сборник / Сост., предисл. Н. Ф. Лещенко. — М.: Муравей, 1998. — 232 с. — 1 000 экз. — ISBN 5-88737-015-X. (в пер.)
  • Балашов Н. И. Проблема возможности ренессансных процессов в различных культурных ареалах, споры вокруг неё и вопрос о преемственности взглядов академиков В. М. Алексеева и Н. И. Конрада. В кн: Россия-Восток-Запад. Ответственный редактор: академик Н. И. Толстой. М.: Наследие. 1998.
  • Кобзев А. И. [www.synologia.ru/a/Игрища_бесовские_в_АН_СССР Игрища бесовские в АН СССР] // Общество и государство в Китае: Т. XLIII, ч. 2 / Редколл.: А. И. Кобзев и др.. — М.: ИВ РАН, 2013. — С. 263—270. — 487 с.

Ссылки

Предшественник:
Волгин, Вячеслав Петрович
председатель редакционной коллегии серии
«Литературные памятники»

1962—1970
Преемник:
Лихачёв, Дмитрий Сергеевич

Отрывок, характеризующий Конрад, Николай Иосифович

– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.