Рерих, Николай Константинович

Николай Рерих
Николай Рерих (1940-е годы)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Место смерти:	Наггар, Химачал-Прадеш, Индия
Учёба:	Императорская Академия художеств, Санкт-Петербургский университет
Награды:
Звания:	Академик Императорской Академии художеств
Подпись:

Никола́й Константи́нович Ре́рих (Рёрих) (27 сентября (9 октября) 1874, Санкт-Петербург — 13 декабря 1947, Наггар, Химачал-Прадеш, Индия) — русский художник, сценограф, философ-мистик, писатель, путешественник, археолог, общественный деятель.

В течение жизни создал около 7000 картин, многие из которых находятся в известных галереях мира, и около 30 томов литературных трудов, включая два поэтических. Автор идеи и инициатор Пакта Рериха, основатель международных культурных движений «Мир через культуру» и «Знамя Мира». Кавалер нескольких российских и иностранных наград.

В российский период жизни и творчества занимался археологией, коллекционированием, как художник успешно выставлялся, участвовал в проектировании и росписи церквей, работал директором школы Императорского общества поощрения художеств, возглавлял художественное объединение «Мир искусства», успешно работал как сценограф («Русские сезоны»), активно участвовал в проектах по защите и возрождению русской старины, в деятельности благотворительных организаций.

С 1917 года жил в эмиграции. Организовал и участвовал в Центрально-Азиатской и Маньчжурской экспедициях, много путешествовал. Основал Институт Гималайских исследований «Урусвати» и более десятка культурных и образовательных учреждений и обществ в различных странах. Вёл активную общественную деятельность, был связан с политическими и экономическими проектами, имел связи с большевиками и масонством.

Состоял членом многих организаций. Был женат на Елене Рерих. Имел двоих сыновей — Юрия и Святослава.

С 1920-х годов в разных странах мира существуют общества и музеи Рериха. Сообщества последователей его идей и религиозно-философского учения Живая этика (Агни-йога) формируют рериховское движение. Идеи Рериха оказали значительное влияние на формирование и развитие нью-эйджа в России.

Жизнь и творчество

Российский период

Его отец — Константин Фёдорович — был известным нотариусом и общественным деятелем. Мать — Мария Васильевна Калашникова, происходила из купеческой семьи. Братья — Владимир и Борис Рерихи. Среди друзей семьи Рерихов были такие видные деятели, как Д. Менделеев, Н. Костомаров, М. Микешин, Л. Ивановский и многие другие.

С детских лет Николая Рериха привлекали живопись, археология, история и богатое культурное наследие России и Востока.

В 1893 году по окончании гимназии Карла Мая Николай Рерих одновременно поступает на юридический факультет Петербургского университета (закончил в 1898 году, диплом «Правовое положение художников Древней Руси») и в Императорскую Академию художеств. С 1895 года занимается в студии знаменитого художника А. И. Куинджи. В это время он тесно общается с известными деятелями культуры того времени — В. В. Стасовым, И. Е. Репиным, Н. А. Римским-Корсаковым, Д. В. Григоровичем, С. П. Дягилевым. При подготовке к дипломной работе Рерих напишет: «В древней и самой Древней Руси много знаков культуры: наша древнейшая литература вовсе не так бедна, как её хотели представить западники». Открытие, сохранение и продолжение знаков исконной русской культуры на долгие годы станет кредо Н. К. Рериха.

С 1892 г. Рерих начал проводить самостоятельные археологические раскопки. Уже в студенческие годы он становится членом Русского археологического общества. С 1898 года начал сотрудничать с Петербургским Археологическим институтом. В последнем учреждении в 1898—1903 гг. он был лектором специального курса «Художественная техника в применении к археологии», организатором и одним из руководителей учебных археологических раскопок, а также редактором-составителем «Археологической карты Петербургской губернии». Проводит многочисленные раскопки в Петербургской, Псковской, Новгородской, Тверской, Ярославской, Смоленской губерниях. В 1897 г. Рерих стал первым археологом, которому удалось найти погребальный комплекс Води в Петербургском регионе. В 1904 году совместно с князем Путятиным Рерих обнаружил несколько неолитических стоянок на Валдае (в окрестностях озера Пирос). С 1905 г. начинает собирать коллекцию древностей каменного века, которая на Французском Доисторическом конгрессе в Перигё (1905) получила высокую оценку. К 1910 г. в коллекции насчитывалось более 30 тыс. экспонатов из России, Германии, Италии, и Франции (в н. в. экспонируется в Эрмитаже). Летом 1910 г. Рерих совместно с Н. Е. Макаренко провел первые археологические раскопки в Новгороде. В 1911 г. при деятельном участии Рериха была создана Комиссия по регистрации памятников старины в Санкт-Петербургской губернии при Обществе защиты и сохранения в России памятников искусства и старины.

В 1897 году Н. К. Рерих окончил Петербургскую Академию художеств. Его дипломная картина «Гонец» была приобретена П. М. Третьяковым. Стасов В. В., известный критик того времени, высоко оценил эту картину: «Непременно вы должны побывать у Толстого… пусть сам великий писатель земли русской произведёт вас в художники». Встреча с Толстым для молодого Рериха стала судьбоносной. Обращаясь к нему, Лев Толстой сказал: «Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесёт. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше — жизнь всё снесёт. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывёт!»

Также духовным напутствием для Рериха стали слова о. Иоанна Кронштадтского, часто посещавшего дом родителей Рериха: «Не болей! Придётся для Родины много потрудиться».

Н. К. Рерих много работает в историческом жанре. В раннем периоде творчества создаёт полотна: «Утро богатырства Киевского» (1895), «Вечер богатырства Киевского» (1896), «Сходятся старцы» (1898), «Идолы» (1901), «Строят ладьи» (1903) и др. В этих работах проявляются самобытный талант художника и новаторский поиск в искусстве. «Уже в первых картинах вырисовывается своеобразный стиль Рериха: его всеохватывающий подход к композиции, ясность линий и лаконизм, чистота цвета и музыкальность, великая простота выражения и правдивость». Картины художника построены на глубоком знании исторического материала, передают ощущение духа времени и насыщены философским содержанием.

В 24 года Н. К. Рерих становится помощником директора музея при Императорском обществе поощрения художеств и одновременно помощником редактора художественного журнала «Искусство и художественная промышленность». Через три года он занимает должность секретаря Императорского общества поощрения художеств.

В 1899 году Рерих знакомится в поместье князя Путятина с Еленой Ивановной Шапошниковой; 28 октября 1901 года в церкви при Императорской Академии художеств они были венчаны. Елена Ивановна стала для Николая Рериха верной спутницей и вдохновительницей, всю свою жизнь они пройдут рука об руку, творчески и духовно дополняя друг друга. В 1902 году у них родится сын Юрий, будущий учёный-востоковед, а в 1904 — Святослав, будущий художник и общественный деятель.

С 1894 по 1902 год Рерих много путешествует по историческим местам России, а 1903—1904 годах Н. К. Рерих уже вместе с женой совершает большое путешествие по России, посетив более 40 городов, известных своими древними памятниками старины. Целью этой «поездки по старине» было изучение корней русской культуры. Результатом путешествия стала большая архитектурная серия картин художника (около 90 этюдов), коллекция фотографий старины, вошедшая частью в «Историю русского искусства» Грабаря, и статьи, в которых Рерих одним из первых поднял вопрос об огромной художественной ценности древнерусской иконописи и архитектуры.

…Пора русскому образованному человеку узнать и полюбить Русь. Пора светским людям, скучающим без новых впечатлений, заинтересоваться высоким и значительным, которому они не сумели ещё отвести должное место, что заменит серые будни весёлою, красивою жизнью.

— Рерих Н. К. По старине, 1903

После масштабного путешествия по городам России, Рерих продолжает путешествия-исследования по русским городам, и уже в 1904 году посещает города вдоль Волги, Можайск, Саввино-Старожевский монастырь, заканчивая своё путешествие в селе Талашкино под Смоленском (владение Марии Тенишевой), где совместно с Малютиным, Врублем, Бенуа, Коровиным, Репиным и т. д. на практике реализует проекты по возрождению древнерусских традиций в искусстве и народных русских промыслов. Сотрудничество с Тенишевой продлится вплоть до 1917 года, а дружба — до самой кончины Марии Клавдиевны. Вместе с тем, в 1912—1915 годах Рерих активно участвует ещё в одном крупном проекте возрождения русского искусства — возведении Фёдоровского городка. При этом с 1907 является сотрудником журнала «Старые годы», с 1910 по 1914 год выступает ведущим редактором многотомного издания «История русского искусства» под общей редакцией Грабаря, а в 1914 году — редактором и соавтором большого издания «Русская икона». В исторической концепции Рериха важнейшее значение имеет соотношение прошлого, настоящего и будущего. Прошлое и настоящее измеряется будущим: «…когда зовём изучать прошлое, будем это делать лишь ради будущего». «Из древних чудесных камней сложите ступени грядущего».

Как художник Рерих работал в области станковой, монументальной (фрески, мозаика) и театрально-декорационной живописи. В 1906 году он создаёт 12 эскизов для церкви Покрова Богородицы в имении Голубевых в Пархомовке под Киевом (арх. Покровский В. А.), а также эскизы мозаик для церкви во имя Святых апостолов Петра и Павла на Шлиссельбургских пороховых заводах (арх. Покровский В. А.) (1906) и Троицкого собора Почаевской лавры (1910), иконостас для церкви Казанской Божией Матери Успенского женского монастыря в Перми (1907), изображение св. Георгия для домовой церкви Ю.С. Нечаева-Мальцова (1911), 4 эскиза для росписи часовни Св. Анастасии у Ольгинского моста в Пскове (1913), 12 панно для виллы Лившиц в Ницце (1914), эскиз росписи «Святая Ольга» (1915). В 1910—1914 годах им была оформлена церковь св. Духа в Талашкине (композиции «Царица Небесная», «Спас Нерукотворный с предстоящими ангелами»). В монументальной живописи художник тесно сотрудничает с архитектором Щусевым. Некоторые мозаики, созданные по эскизам Рериха мастерской В. А. Фролова, сохранились до наших дней. Для Дома Бажанова в Санкт-Петербурге художник создал монументальный фриз из 19 полотен на темы древних русских былин. В 1913—1914 годах Рерих создает два монументальных панно — «Сеча при Керженце» и «Покорение Казани» для оформления Казанского вокзала в Москве (не сохранились). В 1909—1915 годах участвует в строительстве и оформлении Санкт-Петербургского буддийского храма.

Многогранный талант Николая Рериха проявился также в его работах для театральных постановок: «Снегурочка», «Пер Гюнт», «Принцесса Мален», «Валькирия» и др. Он был в числе создателей реконструктивного «Старинного театра» (1907—1908; 1913—1914) — уникального явления в культурной жизни России начала XX века, причём участвовал Н. Рерих выступал и как создатель декораций, и как искусствовед. Во время знаменитых «Русских сезонов» С. Дягилева в Париже (1909—1913) в оформлении Н. К. Рериха проходили «Половецкие пляски» из «Князя Игоря» Бородина, «Псковитянка» Римского-Корсакова, балет «Весна священная» на музыку Стравинского, в котором Рерих выступил не только как создатель костюмов и декораций, но и как либреттист.

С 1905 года в творчестве Рериха, наряду с древнерусской темой, начинают появляться отдельные восточные мотивы. Публикуются очерки о Японии и Индии («Девассари Абунту» 1905, «На Японской выставке» 1906, «Границы царства» 1910, «Лакшми-победительница» 1909, «Индийский путь» 1913, «Заповедь Гайатри» 1916), пишутся картины на индийские мотивы («Девассари Абунту» 1905, «Девассари Абунту с птицами» 1906, «Граница царства» 1916, «Мудрость Ману» 1916 — для теософского центра в Петербурге). Кроме собираемой Рерихом коллекции картин «малых голландцев», появляется коллекция японского искусства. Рерих, помимо русской философии, изучает философию Востока, труды выдающихся мыслителей Индии — Рамакришны и Вивекананды, творчество Тагора, теософскую литературу. Древние культуры России и Индии, их общий источник, интересуют Рериха как художника и как учёного. С 1906 года Рерих дружит и имеет переписку с индологом В. В. Голубевым. В 1913 они обсуждают планы совместной экспедиции в Индию с целью изучения общности русской и индийской культур, проект создания музея индийской культуры в Санкт-Петербурге. Сотрудничает с Агваном Доржиевом и другими российскими буддистами.

С 1906 по 1918 год Николай Рерих является директором Школы Императорского общества поощрения художеств, одновременно занимаясь преподавательской работой. Приняв назначение, он увлечённо принимается за работу: расширяет территорию школы, открывает новые отделения и классы, восстанавливает в правах педагогический совет, создаёт при Школе Музей русского искусства, мечтает о реорганизации Школы ОПХ в Свободную народную академию, или Школу Искусств. При школе организуется ряд мастерских (рукодельная и ткацкая (1908), иконописная (1909), керамики и живописи по фарфору (1910), чеканки (1913) и др.). Иконописную мастерскую возглавил известный иконописец из Мстёры Д. М. Тюлин. При Рерихе увеличилось число женских классов, был создан женский этюдный класс. Были созданы: старшее отделение, класс графики, литографская мастерская, медальерный класс, класс обсуждения эскизов. Введены лекции по анатомии, древнерусскому искусству и зодчеству, занятия хора. Произошли существенные изменения и в учебных программах. Своеобразным отчётом полугодовой деятельности иконописной мастерской стал акт поднесения императору Николаю II 6 декабря 1909 г. иконы, выполненной учениками.

С 1906 года художник постоянно участвует в зарубежных выставках. В 1907 году во Франции избирается членом Общества осенних салонов, впоследствии — членом Национальной академии в Реймсе и членом французского Доисторического общества. С его творчеством познакомились Париж, Венеция, Берлин, Рим, Брюссель, Вена, Лондон. Картины Рериха приобрели музей Люксембурга, Римский национальный музей, Лувр и другие европейские музеи. В 1900-х — начале 1910-х годов Рерих, наряду с некоторыми другими участниками «Мира искусства», был одним из самых известных русских художников во Франции. Именно с творчеством Рериха многие французские критики связывали свои представления о «новом русском национальном искусстве».

Примерно с 1906 года отмечается новый период в творчестве Рериха. В его искусстве сочетаются реализм и символизм, усиливается поиск мастера в области цвета. Он почти отказывается от масла и переходит к темперной технике. Много экспериментирует с составом красок, использует метод накладывания одного красочного тона на другой. Самобытность и оригинальность искусства художника была отмечена художественной критикой. В России и Европе за период с 1907 по 1918 год было издано девять монографий и несколько десятков художественных журналов, посвящённых творчеству Рериха. В 1914 году издается первый том собраний сочинений Рериха.

В 1908 г. Рерих избирается членом Правления Общества Архитекторов-Художников, в 1909 г. - членом Совета «Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины» и Председателем «Комиссии Музея до-Петровского искусства и быта» при Обществе Архитекторов-Художников. В 1909 году Н. К. Рерих был избран академиком Российской Академии художеств.

С 1910 года Рерих возглавляет художественное объединение «Мир искусства», членами которого были А. Бенуа, Л. Бакст, И. Грабарь, В. Серов, К. Петров-Водкин, Б. Кустодиев, А. Остроумова-Лебедева, З. Серебрякова и др. В 1914 г. Рерих избирается Почётным Председателем Совета Женских Курсов Высших Архитектурных Знаний, в 1915 г. - Председателем «Комиссии художественных мастерских для увечных и раненых воинов».

«Величайший интуитивист века», по определению А. М. Горького, Н. К. Рерих в символических образах выразил накануне Первой мировой войны свои тревожные предчувствия: картины «Пречистый град — врагам озлобление», «Ангел Последний», «Зарево», «Дела человеческие» и др. В них показана тема борьбы двух начал — света и тьмы, проходящая через всё творчество художника, а также ответственность человека за свою судьбу и весь мир. Николай Рерих не только создаёт картины антивоенного характера, но и пишет статьи, посвящённые охране мира и культуры.

В 1910 году Рерих активно участвует в судьбе Спаса на Нередице и Рюрикова Городища в Великом Новгороде, его беспокоили грубые реставрации и ремонты в ярославских, псковских и костромских храмах. В 1912 году Рерих совместно с А. К. Лядовым и С. М. Городецким выступает против переименования исторических мест России, а в 1915 году Н. К. Рерих делает доклад Императору Николаю II и Великому князю Николаю Николаевичу (младшему) с призывом принять серьёзные государственные меры по всенародной охране культурных сокровищ, рассмотреть возможность законодательного утверждения Положения об охране исторических памятников в России. Проект данного Положения станет прообразом будущего международного Пакта о защите культурных ценностей.

…Точно неотпитая чаша стоит Русь. Неотпитая чаша — полный, целебный родник. Среди обычного луга притаилась сказка. Самоцветами горит подземная сила. Русь верит и ждет.

— Рерих Н. К. Не отпитая чаша, Сменцово, 1916

В 1916 году из-за тяжёлой болезни лёгких Н. К. Рерих по настоянию врачей вместе с семьёй переезжает в Великое княжество Финляндское под Сердоболь (Вуорио), на побережье Ладожского озера. Близость к Петрограду позволяла заниматься делами Школы Общества поощрения художеств.

4 марта 1917 года, через месяц после Февральской революции, Максим Горький собрал у себя на квартире большую группу художников, писателей и артистов. Среди присутствовавших были Рерих, Александр Бенуа, Билибин, Добужинский, Петров-Водкин, Щуко, Шаляпин. На совещании избрали Комиссию по делам искусств. Её председателем назначили М. Горького, помощниками председателя — А. Бенуа и Н. Рериха. Комиссия занималась делами по развитию искусства в России и сохранению памятников старины.

Культурно-просветительская деятельность в Европе и Америке

После революционных событий 1917 года Финляндия закрыла границы с Россией, и Н. К. Рерих с семьёй оказался отрезанным от Родины.

В 1918 году, получив приглашение из Швеции, Николай Рерих с грандиозным успехом проводит персональные выставки картин в Мальмё и Стокгольме, а в 1919 году — в Копенгагене и Хельсинки. Рериха избирают членом Художественного общества Финляндии, награждают шведским королевским орденом «Полярной Звезды» II степени. Леонид Андреев образно называет творимый художником мир — «Державой Рериха». На общественном поприще Рерих совместно с Леонидом Андреевым организует кампанию против большевиков, захвативших власть в России. Входит в руководство Скандинавского Общества помощи Российскому воину, которое финансирует войска генерала Н. Н. Юденича, после вступает в эмигрантскую организацию «Русско-Британское 1917 г. Братство».

В Финляндии Рерих работает над повестью «Пламя», пьесой «Милосердие», сочиняет основную часть будущего поэтического сборника «Цветы Мории», пишет статьи и очерки, создает серию картин, посвященную Карелии.

В том же 1919 году, Рерих с семьей приезжает в Лондон, рассчитывая оттуда осуществить свою давнюю мечту — отправиться в Индию. Однако, из-за финансовых трудностей ему приходится задержаться в Лондоне. Осенью 1920 года года по приглашению С. П. Дягилева Рерих оформляет в Лондоне русские оперы на музыку М. П. Мусоргского и А. П. Бородина. Рерих близко знакомится с Рабиндранатом Тагором, поддерживает теплые отношения с Гербертом Уэллсом, Джоном Голсуорси, с деятелями культуры и искусства Х. Райтом, Ф. Брянгвиным, А. Котсом, Б. Боттомлеем и др. В Англии Рерих успешно проводит персональные выставки под общим названием «Очарования России» — в Лондоне, а затем в Уортинге.

В Лондоне Рерих налаживает контакты с членами Теософского общества и в июле 1920 года месте с женой вступает в его английское отделение. В Лондоне же, по утверждениям членов семьи Рерихов, происходит первая встреча Рерихов с их будущим духовным руководителем — Махатмой Востока и появляются записи первой книги будущего учения «Агни-Йога».

В 1920 году Н. К. Рериху приходит предложение от директора Чикагского института искусств организовать масштабное трехлетнее выставочное турне по 30 городам США, а также в создании эскизов костюмов и декораций для Чикагской оперы. Рерихи переезжают в Америку. Первая персональная выставка Рериха в США была открыта в декабре 1920 года в Нью-Йорке. После Нью-Йорка жители ещё 28 городов США, в том числе Чикаго, Бостона, Буффало, Филадельфии, Сан-Франциско, увидели картины Рериха. Выставки имели исключительный успех. В Америке Рерих предпринял несколько путешествий по Аризоне, Новой Мексике, Калифорнии, на остров Монхеган и создал серии картин «Новая Мексика», «Сюита океана», «Мечты мудрости». В Америке Рерихом также была написана серия картин «Санкта» (Святые) о жизни русских святых и подвижников.

Вместе с проведением выставок Рерих читает лекции о русском искусстве, об этическом и эстетическом воспитании, а в ноябре 1921 года в Нью-Йорке открывает «Мастер-Институт объединённых искусств», главной целью которого было сближение народов через культуру и искусство. Определяя задачи Института, Рерих писал:

Искусство объединит человечество. Искусство едино и нераздельно. Искусство имеет много ветвей, но корень един… Каждый чувствует истину красоты. Для всех должны быть открыты врата священного источника. Свет искусства озарит бесчисленные сердца новой любовью. Сперва бессознательно придёт это чувство, но после оно очистит всё человеческое сознание. Сколько молодых сердец ищут что-то прекрасное и истинное. Дайте же им это. Дайте искусство народу, куда оно принадлежит.

— Рерих Н. К. Об искусстве

Почти одновременно с Институтом объединённых искусств в Чикаго было учреждено объединение художников «Cor Ardens» («Пылающие сердца»), а в 1922 году создается Международный культурный центр «Corona Mundi» («Венец Мира»). В 1923 году совместно Георгием Гребенщиковым Рерих создает издательство «Alatas» («Алатас»), совместно с нью-йоркским предпринимателем Л. Хоршем учреждает «Roerich Museum» (Музей Рериха), а также коммерческие предприятия «World Service. Pancosmos Corporation», «Beluha Corporation».

В 1921 году в Берлине выходит сборник стихов Н. К. Рериха — [magister.msk.ru/library/roerich/roerih07.htm «Цветы Мории»], в 1922 году в Нью-Йорке издается книга «Adamant» («Адамант»), в 1924 году в Париже и Риге — книга «Пути Благословения», а также альбом картин. В 1922—1923 годах издаются две новые монографии о жизни и творчестве Рериха — «The World of Roerich: A Biography» (1922 год) и «Рерих» (1923 год). В 1924 году в Париже выходит первая книга Агни Йоги — «Листы сада Мории», написанная при участии Рериха.

8 мая 1923 года Рерих с супругой и младшим сыном покидает Америку и следует в Париж, а затем — в Индию, где под руководством Рериха организуется масштабная Центрально-Азиатская экспедиция. После этого Рерих трижды — в 1924, 1929 и в 1934 годах — посещал США на очень короткое время.

Центрально-Азиатская экспедиция

Общая информация

События первой Центральноазиатской экспедиции нашли отражение в дневниках Н. К. Рериха «Алтай-Гималаи» и Ю. Н. Рериха «По тропам Срединной Азии», а также дневниках других участников Тибетского путешествия, в которых обращено внимание на особую «буддийскую миссию» экспедиции в Лхасу (Рябинин, Портнягин, Кордашевский). Имеется также ряд рассекреченных документов советской, английской и немецкой разведок о деятельности Рерихов в период экспедиции.

2 декабря 1923 года Н. К. Рерих с семьёй прибывает из Парижа в Индию, где налаживает культурные и деловые связи. Рерихи преодолевают свыше трех тысяч километров, посещая Бомбей, Джайпур, Агру, Сарнатх, Бенарес, Калькутту и Дарджилинг (Сикким). В Сиккиме Рерихи определяют будущий маршрут экспедиции и в сентябре 1924 года Рерих с младшим сыном совершает поездку в Америку и Европу для оформления необходимых разрешений и документов (официально экспедиция была заявлена как американская). После Европы, в начале 1925 года, Рерих посещает Индонезию, Цейлон, Мадрас. И далее начинается основной этап экспедиции, который проходил через Кашмир, Ладак, Китай (Синьцзян), Россию (с заездом в Москву), Сибирь, Алтай, Монголию, Тибет, по неизученным областям Трансгималаев. Экспедиция продолжалась до 1928 года.

Во время экспедиции были проведены археологические и этнографические исследования в неизученных частях Азии, найдены редкие манускрипты, собраны лингвистические материалы, произведения фольклора, сделаны описания местных обычаев, написаны книги («Сердце Азии», «Алтай — Гималаи»), создано около пятисот картин, на которых художник отобразил живописную панораму экспедиционного маршрута, начата серия полотен «Гималаи», созданы серии «Майтрейя», «Сиккимский путь», «Его страна», «Учителя Востока» и др.

В процессе подготовки экспедиции Рерихи совместно с американским бизнесменом Луисом Хоршем создали в Нью-Йорке две деловые корпорации — «Ур» и «Белуха», которые имели целью проводить широкое деловое предпринимательство на территории Советского Союза. Находясь во время экспедиции в Москве, Николай Рерих хотел добиться регистрации, в соответствии с советскими законами, корпорации «Белуха» для разработки месторождений. Рерихи посетили Алтай с научно-разведывательной и этнографической экспедицией, проводя подбор мест под предполагаемые концессии и изучая возможность «организации в районе горы Белухи культурно-промышленного центра».

Первая Центральноазиатская экспедиция Н. К. Рериха проходила в несколько этапов. По прибытии в Монголию она переросла в самостоятельное Тибетское путешествие, известное теперь как Миссия Западных буддистов в Лхасу (1927—1928 гг.). По своему характеру тибетская экспедиция являлась не просто художественно-археологической, но, по заявлению её руководителя, Рериха, имела статус дипломатического посольства от имени «Союза Западных буддистов». Своим окружением в экспедиции Рерих рассматривался в качестве «Западного Далай-ламы».

Осенью 1927 года под давлением английской разведки экспедиция была задержана тибетскими властями на подступах к Лхасе и пять месяцев находилась в снежном плену высоко в горах при минусовой температуре на плато Чантанг. Экспедиция так и не была допущена в Лхасу и была вынуждена ценой неимоверных трудностей и потерь пробиваться в Индию. Завершилась Центрально-Азиатская экспедиция в Дарджилинге, где развернулась научная работа по обработке её результатов.

Версии и интерпретации

Существует несколько версий того, что являлось главной целью поездки Рерихов в Центрально-азиатскую экспедицию, и единства мнений нет.

• Художественные и этнографические цели
  Версия об исключительно художественных и этнографических целях центрально-азиатской экспедиции Рериха описана в работах Павла Беликова и Людмилы Шапошниковой. Беликов написал биографию Рериха в 1972 году, когда ещё не были доступны дополнительные источники об экспедиции.
• Выполнение агентурных заданий ОГПУ
  Существует распространённая версия о том, что Рерих был агентом Коминтерна и ОГПУ, а экспедиция была организована на деньги советской разведки, целью которой было свержение Далай-ламы XIII. Эта версия была впервые изложена Олегом Шишкиным в его серии статей и в книге «Битва за Гималаи». В настоящее время данная версия считается спорной.
• Политические цели. Строительство «Новой Страны»
  В соответствии с версией Владимира Росова, Рерих был вовлечён в большую политику, пытаясь осуществить утопическую мечту о «Новой Стране». По утверждению Росова, Рерих вырабатывал общий план «Единой Азии», главный тезис которого состоял в том, чтобы в государственном масштабе объединить учение буддизма с коммунистической идеологией.
• Поиск Шамбалы
  По этой версии Рерихи отправились в центрально-азиатскую экспедицию, чтобы найти Шамбалу, а не изучать растения, этнологию и языки. Версии об одновременно духовных и политических целях поисков Шамбалы придерживается историк Андрей Знаменский в своей книге «Red Shambhala».

Спиритические сеансы. «Автоматическое письмо»

В светской среде Петербурга было распространено увлечение спиритизмом, и уже с 1900 года Николай Рерих участвовал в спиритических опытах. С весны 1920 года в доме Рерихов проводятся спиритические сеансы, на которые приглашались друзья и высокопоставленные сановники. Осваивался метод «автоматического письма».

Непосредственные записи методом автоматического письма делал главным образом Н. К. Рерих, а отчасти и его сын Юрий. Рерих сделал в трансе серию карандашных портретов, на которых изображены восточные Учителя — Будда, Лао-цзы, Сестра Ориола, Учитель Рерихов Аллал-Минг и другие. По утверждению Е. И. Рерих, статья мужа «О свободе передвижения предметов искусства» (1924) «дана» автоматическим письмом.

Вот как описывает В. А. Шибаев (впоследствии секретарь Рериха) их первый совместный спиритический сеанс:

Я был приглашён к художнику академику Н. К. Рериху вечером 2 июня 1920 года и, как обыкновенно, сидел с его сыном в комнате последнего, разговаривая о разных научных темах. Я не знал, что рядом Николай Константинович и его супруга вместе с младшим сыном занимались спиритическими опытами. Я также не знал, что они спрашивали своих руководителей позволить мне вступить в кружок. Но заручившись положительным ответом, меня попросили войти и сесть за столик. В комнате был полный свет, и я ясно видел, что всякая возможность обмана была исключена. Столик нервно вздрагивал и подскакивал, и когда его спросили, кто это (был условный стук: раз — да; два раза — нет; три раза — усиленное да), не Учителя ли, — то столик подскочил и ударил раз. Потом было последовательное сообщение букв. А именно, один из присутствующих называл в беспрерывном порядке алфавит и, когда буква была произнесена, то последовал стук. Так было собрано несколько фраз.

О спиритических сеансах Рерихов известно также из их внутрисемейной переписки и дневниковых записей, где есть свидетельства того, что на сеансах со столом Рерихи вызывали «души умерших людей».

Во время спиритических сеансов «столоверчения», которые не были самоцелью, Рерихи пытались установить контакт с Учителями (Махатмами), что, по их представлению, им удалось сделать со второй половины 1921 года. Позже Рерихи стали запрещать своему окружению использовать спиритические сеансы, а для представления своих «собеседников» и для их «слышания» семье Рерихов уже не нужна была помощь стола. Исследователи, участвующие в рериховском движении, считают, что имели место реальные встречи Рерихов с Махатмами. Достаточные доказательства существования махатм отсутствуют..

По мнению некоторых^{[уточнить]} советских исследователей, у Рериха после посещения спиритических сеансов выработалось резко отрицательное отношение к спиритизму, и мировоззрение Рериха не имеет корней в оккультно-спиритических «откровениях». Сам Рерих себя мистиком не считал (так же, как и некоторые его сотрудники), полагая, что стремление к «познаванию тончайших энергий» является не мистицизмом, а поиском истины.

Слияние буддизма с коммунизмом. «Махатма Ленин»

После октябрьской революции Рерих стоял в открытой оппозиции к Советской власти, писал обличительные статьи в эмигрантской прессе. Однако вскоре его взгляды неожиданно переменились, и большевики оказались в разряде идеологических союзников Рериха. Осенью 1924-го года он отправился из Америки в Европу, где посетил представительство СССР в Берлине, встретился с полпредом Н. Н. Крестинским и затем — с его помощником Г. А. Астаховым.

Идеологическая близость к коммунизму проявилась у Рерихов в литературе. Монгольское издание «Общины» (1926), одной из книг Агни-Йоги, содержало частые упоминания о Ленине и проводились параллели между коммунистической общиной и буддийской. По сути в ней давались указания Советскому правительству на необходимость немедленного проведения в жизнь преобразований, начатых Лениным (что не было сделано), одухотворения коммунизма буддийским учением, а также давались указания о недопустимости насильственной общины. Позже была издана «универсальная» версия книги (2-е изд., Рига, 1936 г.) — без упоминания имён Ленина и Маркса, а слово «коммуна» было заменено словом «община». Например, в параграфе 64 «Общины» 1936 года уже нет тех слов, которые были в издании 1926 года: «Появление Ленина примите как знак чуткости Космоса».

В Хотане у Рерихов появилось знаменитое письмо Махатм для передачи Советскому правительству и ларец с гималайской землёй на могилу «Махатмы Ленина». Все дары Рерих вручил лично наркому Чичерину в июне 1926 года, а тот передал их в Институт Ленина. Также в Хотане 5 октября 1925 года художник задумал картину «Гора Ленина», которая хранится сейчас в Нижегородском государственном художественном музее. На картине чётко прорисован легко узнаваемый образ Ленина. Позже Рерих переименовал картину в «Явление срока», однако в Москве она фигурировала под своим первоначальным названием, о чём в дарственной Рерих собственной рукой написал: «Гора Ленина».

Гора Ленина высится конусом между двух крыльев белого хребта. Лама шепчет: «Ленин не был против истинного буддизма»

— Из рукописи экспедиционного дневника Н. К. Рериха «Алтай-Гималаи», сохранившегося в архиве Внешней политики РФ (Москва), запись от 02.10.1925.

Наркому просвещения А. В. Луначарскому Рерих передал картины серии «Майтрейя», которые не принял ни один советский музей, так как художественная комиссия посчитала их некоммунистическими и декадентскими, и они долгое время висели на даче у А. М. Горького.

В 1934 году Рерих стал испытывать сильную неприязнь к коммунистам. В публичных выступлениях в Харбине он противопоставлял себя как фашистам, так и коммунистам: «Большевизм — темная, разрушительная сила». В 1935 году он опубликовал в эмигрантской прессе эссе «Охранение», в котором выразил возмущение относительно актов вандализма в Советской России.

Институт Гималайских исследований «Урусвати»

Обширный научный материал, собранный Рерихами во время экспедиции, требовал систематизации и обработки, и по окончании экспедиции 12 июля 1928 года в Нью-Йорке был основан Институт Гималайских исследований, а затем в Западных Гималаях, в долине Куллу Н. К. Рерих основывает Институт «Урусвати», что в переводе с санскрита означает «Свет Утренней звезды». Здесь же, в Куллу, пройдёт последний период жизни художника. Директором Института становится Юрий Рерих, старший сын Николая Рериха, учёный-востоковед. Он же руководил этнолого-лингвистическими исследованиями и разведкой археологических памятников.

В институте работали медицинская, зоологическая, ботаническая, биохимическая и многие другие лаборатории. Проводилась большая работа в области лингвистики и филологии Востока. Собирались и переводились на европейские языки редкие письменные источники многовековой давности, изучались полузабытые наречия. Приглашённые специалисты и временные сотрудники собирали ботанические и зоологические коллекции.

С институтом сотрудничали десятки научных учреждений Европы, Америки и Азии. Научные материалы он посылал в Мичиганский университет, Нью-Йоркский ботанический сад, Пенджабский университет, Парижский музей естественной истории, Гарвардский университет, Ботанический сад Академии наук СССР. Академик Н. И. Вавилов, известный советский ботаник и генетик, обращался в институт «Урусвати» за научной информацией, а также получал оттуда семена для своей уникальной ботанической коллекции. Сотрудничали с институтом и такие выдающиеся учёные как Альберт Эйнштейн, Луи де Бройль, Роберт Милликен, Свен Гедин и др. С 1931 года при институте издавался ежегодник, в котором публиковались результаты научной деятельности его сотрудников. В научных и периодических изданиях Азии, Европы и Америки выходили статьи по специальным вопросам, разрабатывающимся в «Урусвати».

Вскоре разразился мировой кризис, затем мировая война. Институт Гималайских исследований был лишён возможностей к деятельности и был законсервирован. В настоящее время существует также критическое мнение о деятельности института как не имевшей независимой научной оценки, неподтверждённой специалистами в области медицины, психологии и антропологии.

Мастер-Билдинг и конфликт с Луисом Хоршем

В 1922 году Рерих познакомился с преуспевающим нью-йоркским брокером Луисом Л. Хоршем (Louis L. Horch). Хорш и его жена Нетти (Nettie) попали под сильнейшее влияние личности Рериха и в результате стали самыми щедрыми из его последователей.

В 1925 году, в то время как Рерих находился в Азии, Хорш начал реализацию самого масштабного проекта Рериха в США — строительство Мастер-Билдинга (The Master Building, название может быть переведено как Дом Учителя или Дом Мастера). Мастер-Билдинг представлял собой 29-этажный небоскрёб в стиле ар-деко, на первых двух этажах которого размещались Музей Рериха (The Roerich Museum) и Институт объединённых искусств Мастера (The Master Institute of United Arts), а на верхних — апартмент-отель. Для строительства здания в 1923 году была учреждена общественная организация — Музей Рериха, управлявшаяся Президентом Л. Хоршем и Советом поверенных (The Board of Trustees), Н. К. Рерих был избран Почётным президентом. Источниками финансирования являлись пожертвования Хорша и облигационный заём.

Дом Мастера был торжественно открыт в ноябре 1929 года. В коллекции музея было более тысячи полотен Рериха (большая часть из которых была куплена для музея Хоршем), произведения искусства Тибета, библиотека тибетских манускриптов. Для проведения публичных мероприятий была предназначена аудитория на 300 мест. Институт объединённых искусств организовывал классы по живописи, скульптуре, архитектуре и дизайну. С открытием Дома Мастера популярность Рериха в США достигла высшей точки.

Хорш помогал Рериху и в других его начинаниях — финансировал экспедиции «Гуру» и организовываемые им предприятия, прежде всего концессии «Ур» и «Белуха». С 1929 года все коммерческие начинания Рериха и Хорша шли неудачно. Маньчжурская экспедиция Рериха 1934-35 годов (см. далее) превратилась, как это воспринималось из США, в сплошной скандал; американская пресса обвиняла Рериха в «унижении правительства США». Доверие Хорша к Рериху, первоначально безграничное, постепенно оказывалось всё более и более подорванным. В августе 1935 года разразился кризис — Хорш окончательно вышел из повиновения Рериху.

Хорш, как Президент Музея Рериха и его кредитор, имел значительное влияние на Совет поверенных. Как оказалось, контроль над Домом Мастера по существу принадлежал Хоршу, а Рерих распоряжался им постольку, поскольку Хорш был готов добровольно ему повиноваться. В результате череды скандалов, арестов имущества и судебных процессов Музей Рериха и Институт к 1938 году были закрыты, здание попало под контроль Хорша.

Хорш инициировал проверку налоговой службы США, в результате которой была выявлена неуплата Н. К. Рерихом подоходного налога на сумму 48 000 долларов, а также выиграл в суде иск к Рериху на сумму 200 000 долларов. Вкупе с разрывом Рериха с Г. Э. Уоллесом, претензиями к Рериху Правительства США, критическим отношением к Рериху американской прессы данные задолженности привели к тому, что Рерих никогда более не смог вернуться в США. Рерих и Хорш так и не примирились.

Маньчжурская экспедиция

Рерих разделял распространённые среди русской интеллигенции начала XX века идеи евразийской роли России и панмонголизма, и проанализировав тенденции мировой политики и собранные в Центральноазиатской экспедиции пророчества, приходит к выводу, что середина 1930-х годов может ознаменоваться разворачиванием процесса «единения Азии», который начнётся с Монголии, Маньчжурии, северного Китая и южной и юго-восточной Сибири. Желая по возможности принять участие в этом процессе, он организует через американский Сельскохозяйственный Департамент долгосрочную экспедицию в Маньчжурию и северный Китай. В 1930 году Рерих подружился с Г. Э. Уоллесом, который, став министром сельского хозяйства в администрации Франклина Рузвельта, отправил Рериха в экспедицию с целью сбора семян растений, предотвращающих разрушение плодоносных слоёв почвы.

Экспедиция стартовала 28 апреля 1934 года из Сиэтла в Иокагаму (Япония), откуда 24 мая 1935 Рерих с старшим сыном отбыли в Киото. В Японии Рерихов принимают на высшем правительственном уровне. Рерих присутствует на многочисленных культурных мероприятиях, читает лекции, встречается с членами правительства. С японской стороной было заключено соглашение о проведении выставки картин Рериха, которая открылась в Киото в этом же году. Одновременно в Японии был организован «Комитет Пакта Рериха и Знамени Мира» под руководством Г. И. Черткова.

30 мая 1934 Рерих с сыном прибыли в Харбин, откуда стартовала научная часть экспедиции, состоящая из двух маршрутов. Первый маршрут включал Хинганский хребет и Баргинское плато (1934), второй — пустыни Гоби, Ордос и Алашань (1935). Эти маршруты проходили по территории Внутренней Монголии, расположенной в северной и северо-восточной части современного Китая. Художник написал много этюдов, проводил археологические исследования, собирал материалы по лингвистике и фольклору. Рерих в течение 17 месяцев написал 222 очерка для «Листов дневника», которые отражают экспедиционную работу, затрагивают научные и философские темы. В результате экспедиции было найдено около 300 видов засухоустойчивых трав, собраны лекарственные растения. В Америку было направлено 2000 посылок семян. Результаты изысканий один из участников экспедиции, ботаник Й. Л. Кенг, опубликовал в «Журнале Вашингтонской Академии наук». Он указал в статье на пять неизвестных науке трав, одна из которых была названа в честь Рериха — Stipa roerichii. Также были представлены доклад ботаника [myharbin.name/personalii/182-gordeev-taras-petrovich Т. П. Гордеева], посвященный описанию растительности в районе Барги и Большого Хингана и отчеты Ю. Н. Рериха о проведении изысканий в Северной Маньчжурии и Внутренней Монголии. Министр сельского хозяйства Генри Уоллес, инициировавший экспедицию, впоследствии сообщил, что почти все найденные семена обладают либо низкой ценностью, либо вообще ей не обладают.

Однако во время экспедиции Рерих, игнорируя по большей части порученную ему миссию, погрузился в азиатскую политику, тщетно побуждая буддийские массы к революции. Первая деловая встреча Рериха после отъезда из США в экспедицию была в Японии с военным министром Хаяси Сэндзюро, и целью встречи было исследование возможностей создания нового государства на северо-востоке Азии. Во время экспедиции Рерих и его сын Юрий не только формально сотрудничали с эмигрантскими организациями, такими как Военно-Монархический Союз, Военно-Казачий Союз, Легитимисты, но и предпринимали конкретные шаги, например, оказывали финансовую помощь Сибирскому Казачьему войску и купили газету «Русское Слово» для Российского Общевоинского Союза.

В Харбине Рерих основывает «Русский Комитет Пакта Рериха в Харбине» и сельскохозяйственный кооператив «Алатырь», издательский отдел которого выпустил новую книгу Рериха «Священный Дозор», а также книги «Знамя Мира. Русский Комитет Пакта Рериха в Харбине» и «Религиозное творчество академика Н. К. Рериха» М. Шмидта.

Рерих вёл самую активную деятельность среди многочисленной русской эмиграции, став заметным культурным лидером. Это вызвало недовольство властей США, от чьего имени и на чьи средства проводилась экспедиция. Также это привлекло внимание белогвардейской контрразведки, которая, установив факт посещения Рерихом Москвы и его теософские увлечения, раздула скандал в прессе. Японские власти, поддержанные прояпонскими кругами, были недовольны работой Рериха по объединению эмиграции на Дальнем Востоке и провели кампанию в харбинской прессе по дискредитации культурной миссии Рериха. Японская цензура арестовала весь тираж отпечатанной в типографии книги Н. К. Рериха «Священный дозор». После публикации скандальной статьи в газете «Чикаго Трибьюн» в июне 1935 года, где сообщалось о военных приготовлениях экспедиции у границ Монголии, министр Уоллес прервал отношения с Рерихами, поскольку они могли испортить ему репутацию в глазах избирателей.

Экспедиция была досрочно прекращена в Шанхае 21 сентября 1935 года. Лишение поддержки со стороны Г. Уоллеса и бизнесмена Л. Хорша в конце 1935 года привело к разрушению деятельности всех рериховских учреждений в США.

Пакт Рериха и Знамя Мира

Понятие культуры у Рериха

В своих философско-художественных очерках Рерих создаёт новую концепцию Культуры, основанную на идеях Живой Этики. Культура, по мнению Н. К. Рериха, тесно связана с проблемами космической эволюции человечества и является «величайшим устоем» этого процесса. «Культура покоится на Красоте и Знании», — писал он. И повторял известную фразу Достоевского с небольшой поправкой: «Осознание Красоты спасёт мир». Красота познаётся человеком лишь через Культуру, неотъемлемой частью которой является творчество. Об этом говорится и в книгах Живой Этики, непосредственное участие в создании которых принимали Рерихи. Елена Ивановна записывала, а Николай Константинович отображал идеи Живой Этики в художественных образах.

В широкое понятие Культуры Н. К. Рерих включал синтез лучших достижений человеческого духа в области религиозного опыта, науки, искусства, образования. Николай Рерих сформулировал принципиальное отличие Культуры от цивилизации. Если Культура имеет отношение к духовному миру человека в его творческом самовыражении, то цивилизация есть лишь внешнее обустройство человеческой жизни во всех её материальных, гражданских аспектах. Отождествление цивилизации и Культуры, утверждал Николай Рерих, приводит к путанице этих понятий, к недооценке духовного фактора в развитии человечества. Он писал о том, что «Богатство само по себе ещё не даёт Культуры. Но расширение и утончение мышления и чувство Красоты дают ту утончённость, то благородство духа, которым и отличается культурный человек. Именно он может строить светлое будущее своей страны». Исходя из этого, человечество не только должно развивать Культуру, но и обязано её защищать.

Создание и подписание Пакта

В 1928 году Н. К. Рерих в сотрудничестве с доктором международного права и политических наук Парижского университета Г. Г. Шклявером подготавливает проект Договора о защите культурных ценностей (Пакт Рериха). Вместе с Договором Н. К. Рерих предлагает отличительный знак для идентификации объектов охраны — Знамя Мира, представляющее собой белое полотнище с красной окружностью и вписанными в неё тремя красными кругами, символизирующими единство прошлого, настоящего и будущего в круге вечности, по другой версии — религия, искусство и наука в круге культуры.

За международную культурную деятельность и инициативу Пакта в 1929 году Рерих был выдвинут соавтором Пакта Шклявером Г. Г. на Нобелевскую премию мира. В 1929 году текст проекта Договора с сопроводительным обращением Н. К. Рериха к правительствам и народам всех стран публикуется в прессе и рассылается в правительственные, научные, художественные и образовательные учреждения всего мира, проводятся международные конференции. В результате, в ряде стран были образованы комитеты в поддержку Пакта, а также учреждена Всемирная Лига Культуры. Проект Пакта был одобрен Комитетом по делам музеев при Лиге Наций, а также Панамериканским союзом.

Рерих надеялся, что Пакт будет иметь воспитательное значение. «Пакт для защиты культурных сокровищ нужен не только как официальный орган, но как образовательный закон, который с первых школьных дней будет воспитывать молодое поколение с благородными идеями о сохранении истинных ценностей всего человечества», — говорил Николай Рерих. Идею Пакта поддержали Ромен Роллан, Бернард Шоу, Рабиндранат Тагор, Альберт Эйнштейн, Томас Манн, Герберт Уэллс и др.

Государственный департамент США счёл пакт «бесполезным, слабым и неисполнимым». 30 августа 1933 года правительство сообщило о ненужности Пакта Рериха, поскольку все пункты этого документа уже включены в Гаагскую конвенцию 1907 года, принятую Соединёнными Штатами на государственном уровне. Однако одобрение договора президентом Ф. Рузвельтом и пропаганда Пакта со стороны министра Генри Уоллеса, считавшего в тот период Рериха своим Гуру, возобладали над оппозицией Госдепартамента. Подписание Пакта состоялось 15 апреля 1935 года в Белом Доме в Вашингтоне при личном участии Франклина Рузвельта. Документ был ратифицирован 10 из 21 стран американского континента.

Подписание Пакта Рериха получило большой резонанс и в Америке, и в Европе. Это позволило Рериху предпринять вторую попытку добиться Нобелевской премии Мира, о чём сотрудники Музея Рериха в Нью-Йорке получили соответствующее задание, отправившись в Европу с пакетом рекомендательных писем. Генри Уоллес на следующий день после подписания Пакта обратился с письмами к 15 адресатам, в том числе к вице-президенту Комитета по Нобелевским премиям мира Бернарду Хансену, а также к самому президенту доктору Фредерику Стэнгу, выразив официальное мнение, что «профессор Рерих мог бы стать наиболее предпочтительным кандидатом на Нобелевскую премию мира».

Однако Нобелевскую премию Рерих снова не получил, а 23 июня в Америке разразился скандал, спровоцированный статьёй пекинского журналиста Джона Пауэлла в газете «Чикаго Трибьюн», и касавшийся Маньчжурской экспедиции Рериха. В результате скандала Генри Уоллес досрочно прекратил экспедицию Рериха и сделал всё, чтобы аннулировать Пакт. Для этого 24 октября 1935 года он разослал серию писем официальным лицам и послам латиноамериканских государств и практически всех европейских держав, сообщая о «тех, кто фанатично продолжает свою политику, возвышая имя, а не идеал» (всего в 57 стран). Разуверившись в Рерихе, Уоллес даже попытался переименовать Пакт Рериха.

Пакт Рериха стал первым международным актом, специально посвящённым охране культурных ценностей, единственным соглашением в этой сфере, принятым частью международного сообщества до Второй мировой войны. В 1949 году на 4-й сессии Генеральной конференции ЮНЕСКО было принято решение приступить к работе по международно-правовой регламентации в области защиты культурных ценностей в случае вооружённого конфликта. В 1954 году Пакт Рериха лёг в основу Гаагской «Международной конвенции о защите культурных ценностей в случае вооружённого конфликта».

Идеи Пакта нашли отражение и в искусстве Николая Рериха. Эмблему «Знамени Мира» можно видеть на многих его полотнах тридцатых годов. Специально Пакту посвящена картина «Мадонна-Орифламма».

Индийский период

С конца 1935 года Рерих постоянно живёт в Индии (Северные Гималаи, долина Куллу, Наггар). Этот период является одним из самых плодотворных в творчестве Рериха. За 12 лет художником написано более тысячи картин, две новые книги и несколько томов литературных очерков. В 1936 году в Риге выходят в свет книги «Врата в Будущее» и «Нерушимое», а в 1939-м году — одна из самых крупных монографий о творчестве Рериха с очерками Всеволода Иванова и Эриха Голлербаха. Кроме того в Риге, США и Индии выходят не менее восьми крупных исследований по творчеству Рериха. В 1936 году в Нью-Йорке проходит защита первой докторской диссертации о педагогическом методе Рериха.

Продолжается сотрудничество с культурными центрами Америки и Европы. В 1937 году официально открывается музей Николая Рериха в Риге, в котором экспонировалось более 40 полотен художника, а также проходит Первый конгресс Балтийских обществ Рериха. 16 июня 1938 года Русский культурно-исторический музей в Праге открывает отдельный рериховский зал, в котором представлены более 15-ти крупных работ художника. Успешно работает музей Николая Рериха в Брюгге при созданном фонде «Рерих Фаундейшен», где экспонируются 18-ть картин Рериха. Король Леопольд жалует музею титул «в память короля Альберта». В Белградском музее Принца Павла с 1932 года под патронажем югославского короля Александра I экспонируется 21 картина Н. К. Рериха. С 1933 года в Загребе в музее Академии наук проходит постоянная выставка 10-ти картин Н. К. Рериха. Работает музей Николая Рериха в Париже (в Пале Рояль, где выставлены не менее 19-ти картин).

В США в 1936 году ученики Рериха организуют Центр искусств «Арсуна» (Санта-Фе), а в 1937 году основывают Ассоциацию Содействия Культуре «Фламма» (Либерти, штат Индиана), которая привлекала к сотрудничеству широкий круг деятелей культуры и начала выпуск книг и одноименного журнала. Журнал издавался в Индии, а редактировался из Индии и США. В 1938 году в Нью-Йорке открывается «Академия искусств имени Н. К. Рериха», продолжившая традиции «Института объеденных искусств».

С особым почитанием творчество Рериха пользуется в Индии. С 1932 по 1947 год в разных городах Индии было проведено 18 крупных выставок картин Рериха (Бенарес (1932), Аллахабад (1933), Люкноу (1936), Тривандрам (1938), Хайдарабад (1939), Тривандрам (1939), Ахмадабад (1939), Майсур (1939), Лахор (1940), Бомбей (1940), Тривандрам (1941), Индор (1941), Барода (1941), Ахмадабад (1941), Мадрас (1941), Майсур (1942), Хайдарабад (1943–1944), Дели (1947)). Картины приобретаются индийскими музеями и коллекционерами. С 1932 года в индийском Аллахабаде работает Рериховский центр искусства и культуры. Центр проводит многочисленные выставки индийских художников, занимается издательской и лекционной деятельностью. Работа центра не прекращается даже в годы Второй мировой войны. В 1932 году отдельный зал 12-ти картин Н.К. Рериха был организован в музее «Бхарат Бхала Бхаван» (Варанаси). 19 февраля 1934 года специальный зал Рериха был открыт в Аллахабадском муниципальном музее, собрание которого пополняется вплоть до 1937 года и составляет 19 картин художника. В 1940 году в галерее им. Шри Читралайама (Тривандрум) под картины Н. К. Рериха был выделен отдельный флигель из двух залов. Там же в Тривандруме издаются две монографии о творчестве Н. К. Рериха, претерпевших несколько переизданий.

Попытки возвращения на Родину

С 1936 года, Рерих стремится вернуться на Родину: «В 1926 году было уговорено, что через десять лет и художественные, и научные работы будут закончены. С 1936 года начались письма, запросы. Г. Г. Ш[клявер] извещал, что Суриц предложил пожертвовать для музеев четыре картины. Наше французское общество писало Верховному Совету о Пакте. Писали в Комитет по делам искусства. Посылали книги. Ждали вестей». В 1937 году Рерих сначала через Парижский центр Рериха, а после и лично, обращается к советскому руководству о возможности присоединения СССР к Пакту Рериха — «полный мыслью о служении Родине», обсуждает через посла СССР во Франции Сурица пути возвращения на Родину. По совету посла в 1938 году Рерих обращается в Комитет по делам искусств СССР с просьбой принять в дар три картины. В том же 1938 году Рерих пишет письмо в Наркомат иностранных дел СССР: «…Я и члены моей семьи стремятся теперь же принести свои познания и творчество в пределы Родины». Однако, все предпринятые усилия не увенчались успехом. Рерих не получил ответа на посланные обращения.

В 1938 году нарком НКИД СССР М. М. Литвинов обращается к И. В. Сталину о желании Рериха вернуться с семьей в СССР. Дает Рериху положительную характеристику. Сталин пишет резолюцию: «Не отвечать».

В 1939 году Рерих дает поручение сотрудникам Латвийского общества Рериха в получении советских виз через советское полпредство в Латвии. Руководитель Латвийского общества Рериха, Рудзитис, пишет в дневнике: «…получено письмо, в котором Рерих высказывает желание вернуться на Родину». Но и эти усилия не приносят успеха. Последнее обращение Рериха с просьбой о возвращении на Родину было в 1947 году — за несколько недель до смерти.

Вторая мировая война

Находясь в Индии, Николай Константинович Рерих с самых первых дней Второй мировой войны использует все возможности, чтобы помочь России. Вместе с младшим сыном Святославом Рерихом он устраивает выставки и продажу картин, а все вырученные деньги перечисляет в фонд советского Красного Креста и Красной Армии. Пишет статьи в газетах, выступает по радио в поддержку советского народа.

В годы войны художник в своём творчестве вновь обращается к теме Родины. В этот период он создаёт ряд картин — «Поход Игоря», «Александр Невский», «Партизаны», «Победа», «Богатыри проснулись» и другие, в которых использует образы русской истории и предрекает победу русского народа над фашизмом.

…Всякий, кто ополчится на народ русский, почувствует это на хребте своём. Не угроза, но сказала так тысячелетняя история народов. Отскакивали разные вредители и поработители, а народ русский в своей целине необозримой выоривал новые сокровища. Так положено. История хранит доказательства высшей справедливости, которая много раз уже грозно сказала: «Не замай!».

— Н. К. Рерих. «Не замай!» 10 июня 1940 года

В «Листах дневника» Н. К. Рериха содержится много страниц, посвящённых военному и трудовому подвигу советского народа.

Оборона Родины «Великая Родина, все духовные сокровища твои, все неизречённые красоты твои, всю твою неисчерпаемость во всех просторах и вершинах мы будем оборонять. Не найдётся такое жестокое сердце, чтобы сказать: не мысли о Родине! <…> Через всё и поверх всего найдём строительные мысли, которые не в человеческих сроках, не в самости, но в истинном самосознании скажут миру: мы знаем нашу Родину, мы служим ей и положим силы наши оборонить её на всех её путях».

В 1942 году, до Сталинградской битвы, Николай Рерих принимал у себя в Кулу борца за свободу Индии Джавахарлала Неру и его дочь Индиру Ганди. Вместе обсуждали судьбу нового мира, в котором восторжествует долгожданная свобода покорённых народов. «Говорили об Индо-Русской культурной ассоциации, — записывал в дневник Рерих, — пора мыслить о кооперации полезной, созидательной…». Индира Ганди вспоминала:

Мой отец и я имели счастье знать Николая Рериха. Он был одним из наиболее впечатляющих людей, которых я когда-либо встречала. Он сочетал в себе современного учёного и древнего мудреца. Он жил на Гималаях много лет и постиг дух этих гор, отображая их бесчисленные настроения и сочетания красок. Картины Николая Рериха вдохновили многие новые течения среди наших художников.

Когда гитлеровские войска оккупировали многие территории СССР, Николай Рерих обратился к своим сотрудникам с просьбой послужить делу взаимопонимания народов двух держав — России и США. В 1942 году в Нью-Йорке была создана Американо-русская культурная ассоциация (АРКА). Среди активных сотрудников были Эрнест Хемингуэй, Рокуэлл Кент, Чарли Чаплин, Эмиль Купер, Сергей Кусевицкий, П. Геддас, В. Терещенко. Деятельность ассоциации приветствовали учёные с мировыми именами Роберт Милликен и Артур Комптон.

Последние годы жизни

В Индии Николай Рерих был лично знаком с известными индийскими философами, учёными, писателями, общественными деятелями.

В Индии художник продолжает работать над серией картин «Гималаи», составляющей более двух тысяч полотен. Для Рериха горный мир является неисчерпаемым источником вдохновения. Художественные критики отметили новое направление в его творчестве и назвали «мастером гор». В Индии были написаны серии «Шамбала», «Чингис хан», «Кулута», «Кулу», «Святые горы», «Тибет», «Ашрамы» и др. Выставки мастера экспонировались в различных городах Индии и их посещало большое количество людей.

После окончания войны художник последний раз запросил визу на въезд в Советский Союз, но 13 декабря 1947 года он уходит из жизни, так и не узнав, что в визе ему отказали.

В долине Кулу, на месте погребального костра, был установлен большой прямоугольный камень, на котором высечена надпись:

«Тело Махариши Николая Рериха, великого друга Индии, было предано сожжению на сём месте 30 магхар 2004 года Викрам эры, отвечающего 15 декабря 1947 года. ОМ РАМ (Да будет мир)».

Завет Николая Рериха Любите Родину. Любите народ русский. Любите все народы на всех необъятностях нашей Родины. Пусть эта любовь научит полюбить и всё человечество. <…> Полюбите Родину всеми силами — и она вас возлюбит. Мы любовью Родины богаты. Шире дорогу! Идёт строитель! Идёт народ русский!

Награды

• Кавалер российских орденов Святого Станислава, Святой Анны и Святого Владимира.
• Кавалер югославского ордена Святого Саввы.
• Кавалер ордена Почётного легиона Франции.
• Кавалер королевского шведского ордена Полярной звезды.

Список организаций, членом которых состоял Н. К. Рерих

1. Действительный член Российской академии художеств (Российская Империя).
2. Член Русского археологического общества (Российская Империя).
3. Член и один из учредителей Общества возрождения художественной Руси (Российская Империя).
4. Член общественной «Комиссии по изучению и описанию Старого Петербурга» (Российская Империя).
5. Член попечительского Комитета [encblago.lfond.spb.ru/showObject.do?object=2853475859 Общины св. Евгении] (Российская Империя).
6. Член общества [encblago.lfond.spb.ru/showObject.do?object=2809080674 «Мюссаровские понедельники»] (Российская Империя).
7. Председатель художественного объединения «Мир искусства» (Российская Империя).
8. Член Союза русских художников (Российская Империя).
9. Член Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины (Российская Империя).
10. Член и один из учредителей Общества художников им. А. И. Куинджи (Российская Империя).
11. Член правления Общества архитекторов-художников (Российская Империя).
12. Член [museum.edu.ru/catalog.asp?ob_no=13372 Общества изящных искусств при Лиге образования] (Российская Империя).
13. Член художественно-литературной секции «Русского собрания» (Российская Империя).
14. Действительный член Реймской академии (Франция).
15. Член Доисторического общества (Франция).
16. Почётный член Общества Мора (Франция).
17. Член Красного Креста (Франция).
18. Член Общества по изучению древностей (Франция).
19. Пожизненный член Федерации французских художников (Франция).
20. Член Осеннего салона (Франция).
21. Член-учредитель Этнографического общества (Франция).
22. Пожизненный член Общества антикваров (Франция).
23. Почётный член Общества Люзас (Франция).
24. Почётный член Лиги в защиту искусства (Франция).
25. Член Художественного общества Финляндии (Финляндия).
26. Основатель Института объединённых искусств в Нью-Йорке (США).
27. Основатель Международного культурного центра «Corona Mundi» (США).
28. Почётный директор Музея имени Н. К. Рериха в Нью-Йорке и его филиалов в Европе, Америке и странах Востока.
29. Действительный член Югославской академии наук и художеств (Загреб).
30. Действительный член Португальской академии (Коимбра).
31. Действительный член Международного института науки и литературы (Болонья, Италия).
32. Почётный член Комитета по культуре (Буэнос-Айрес, Аргентина).
33. Вице-президент Общества Марка Твена (США).
34. Вице-президент Американского института археологии (США).
35. Почётный член Просветительского общества Бенареса (Индия).
36. Почётный президент Международного союза в поддержку Пакта Рериха (Брюгге).
37. Почётный покровитель Исторического общества при академии (Париж).
38. Почётный президент Общества имени Рериха во Франции (Париж).
39. Почётный президент Академии имени Рериха (Нью-Йорк).
40. Почётный президент Общества за культурный прогресс «Фламма» (штат Индиана, США).
41. Почётный президент Общества имени Рериха в Филадельфии (США).
42. Почётный член Общества по охране исторических памятников (Нью-Йорк).
43. Почётный президент Латвийского общества Рериха (Рига).
44. Почётный президент обществ Рериха в Литве, Югославии, Китае.
45. Почётный член Института имени Субхас Чандра Боше (Калькутта).
46. Член Института Джагадиса Бозе (Индия).
47. Член Нагати Прачари Сабха (Индия).
48. Пожизненный член Королевского азиатского общества в Бенгалии (Калькутта).
49. Пожизненный член Общества «Искусство Востока» (Калькутта).
50. Почётный президент и доктор литературы Международного института по изучению буддизма в Сан-Франциско (Калифорния) [Международный буддийский институт (США)].
51. Почётный член Русского музея истории и культуры в Праге (Чехословакия).
52. Покровитель Культурного общества (Амритсара, Индия).
53. Член-благотворитель Ассоциации международных исследований (Париж).
54. Почётный член Ассоциации Филда (С.-Луис, США).
55. Почётный член Общества Браурведа (Ява).
56. Почётный член Национальной ассоциации естественной медицины в Америке (Лос-Анджелес, Калифорния).
57. Почётный президент Центра искусств и культуры (Аллахабад, Индия).
58. Президент Всемирной Лиги Культуры (США).
59. Почётный президент Американо-русской культурной ассоциации в Нью-Йорке (США).

Основные труды Н. К. Рериха

Встань, друг. Получена весть.
Окончен твой отдых.
Сейчас я узнал, где хранится
один из знаков священных.
Подумай о счастье, если
один знак найдём мы.
Надо до солнца пойти.
Ночью всё приготовить.
Небо ночное, смотри,
невиданно сегодня чудесно.
Я не запомню такого.
Вчера ещё Кассиопея
была и грустна и туманна,
Альдебаран пугливо мерцал.
И не показалась Венера.
Но теперь воспрянули все.
Орион и Арктур засверкали.
За Алтаиром далеко
новые звёздные знаки
блестят, и туманность
созвездий ясна и прозрачна.
Разве не видишь ты
путь к тому, что
мы завтра отыщем?
Звёздные руны проснулись.
Бери своё достоянье.
Оружье с собою не нужно.
Обувь покрепче надень.
Подпояшься потуже.
Путь будет наш каменист.
Светлеет восток. Нам
пора.

1916

Н. К. Рерих «Пора»
(из сборника стихов «Цветы Мории»)

1. Искусство и археология // Искусство и художественная промышленность. СПб., 1898. № 3; 1899. № 4—5.
2. Некоторые древности Шелонской пятины и Бежецкого конца. СПб., 31 стр., рисунки автора, 1899.
3. Экскурсия Археологического института 1899 г. в связи с вопросом о финских погребениях С. Петербургской губернии. СПб., 14 стр., 1900.
4. Некоторые древности пятин Деревской и Бежецкой. СПб., 30 стр., 1903.
5. По старине, СПб., 1904,18 стр., рисунки автора.
6. Каменный век на озере Пирос., СПб., изд. «Русского археологического об-ва», 1905.
7. [www.cintes.ru/books/catfourbooks8215.html Собрание сочинений. Кн. 1. М.: Изд‑во И. Д. Сытина, 335 стр., 1914.]
8. Сказки и притчи. Пг.: Свободное искусство, 1916.
9. Violators of Art. London, 1919.
10. [magister.msk.ru/library/roerich/roerih07.htm Цветы Мории]. Берлин: Слово, 128 стр., Сборник стихов. 1921.
11. Adamant. New York: Corona Mundi, 1922.
12. Пути Благословения. New York, Paris, Riga, Harbin: Alatas, 1924.
13. [www.outdoors.ru/book/rerih/index.php Алтай — Гималаи]. (Мысли на коне и в шатре) 1923—1926. Улан‑Батор, Хото, 1927.
14. [magister.msk.ru/library/roerich/roerih09.htm Сердце Азии]. Southbury (st. Connecticut): Alatas, 1929.
15. Flame in Chalice. Series X, Book 1. Songs and Sagas Series. New York: Roerich Museum Press, 1930.
16. Shambhala. New York: F. A. Stokes Co., 1930.
17. Realm of Light. Series IX, Book II. Sayings of Eternity Series. New York: Roerich Museum Press, 1931.
18. Держава Света. Southbury: Alatas, Нью-Йорк, 1931.
19. Женщинам. Обращение по случаю открытия Об-ва единения женщин, Рига, изд. Об-ва Рериха, 1931, 15 стр., 1 репродукция.
20. Твердыня Пламенная. Париж: Всемирная Лига Культуры, 1932.
21. Знамя Мира. Харбин, Алатырь, 1934.
22. Священный Дозор. Харбин, Алатырь, 1934.
23. Врата в Будущее. Riga: Uguns, 1936.
24. Нерушимое. Riga: Uguns, 1936.
25. Roerich Essays: One hundered essays. В 2 т. India, 1937.
26. Beautiful Unity. Bombey, 1946.
27. Himavat: Diary Leaveves. Allahabad: Kitabistan, 1946.
28. Himalayas — Adobe of Light. Bombey: Nalanda Publ, 1947.
29. Листы дневника. Т. 1 (1934—1935). М.: МЦР, 1995.
30. Листы дневника. Т. 2 (1936—1941). М.: МЦР, 1995.
31. Листы дневника. Т. 3 (1942—1947). М.: МЦР, 1996.

Наследство

При жизни Рерих передал все права на свои произведения и собственность супруге — Е. И. Рерих и сыновьям. В 1939 году в своем духовном завещании ([www.roerich-izvara.ru/zavet.htm «Завет»]) Рерих писал: «Собственности у меня нет. Картины и авторские права принадлежат Елене Ивановне, Юрию и Святославу».

В 1917 году в связи с обострением болезни легких Рерих пишет первое завещание: «Все, чем владею, все, что имею получить, завещаю жене моей Елене Ивановне Рерих. Тогда, когда она найдет нужным, она оставит в равноценных частях нашим сыновьям Юрию и Святославу. Пусть живут дружно и согласно и трудятся на пользу Родины…». В 1924—1929 годах Рерих неоднократно официально завещает музей Рериха в Нью-Йорке народу Америки.

12 апреля 1927 года, в период Центрально-Азиатской экспедиции, в Полпредстве СССР в Монголии Рерих оставил завещание в пользу Правления Музея Рериха в Нью-Йорке, Всесоюзной Коммунистической партии, Е. Рерих. «Ввиду возможности возникновения ложных слухов о гибели моей во время длительной экспедиции прошу вышесказанную волю исполнить после 1936 года», — отмечалось в нём. Ответственными назначались от Музея Рериха в Нью-Йорке — Л. Хорш, М. М. Лихтман, от ВКП(б) — генконсул СССР в Китае А. Е. Быстров-Запольский, нарком А. В. Луначарский..

Последнее официальное завещание Н. К. Рерих написал 24 января 1934 года, в котором передавал все права на картины супруге — Е. И. Рерих, включая картины, находящиеся в Европейском центре Рериха в Париже, в музее Фонда Рериха в Брюгге, в музеях Белграда и Загреба, Аллахабадском музее и музее Рериха в Риге.

В 1957 году часть имущества Н. К. Рериха была привезена в Москву его старшим сыном Юрием. Более 400 картин, коллекционные предметы, коллекция восточных книг были переданы государству и вошли в коллекции Третьяковской галереи, Русского музея, Новосибирского художественного музея, Горловского художественного музея, Института востоковедения РАН и т. д. Наиболее же ценные картины, семейный архив, произведения искусства народов Востока и другие вещи Ю. Н. Рерих хранил в своей квартире. Он скончался в 1960 году, а значительная часть наследства Н. К. Рериха продолжала оставаться в его квартире, поскольку принятие решения Министерством культуры СССР о создании мемориального музея-квартиры затянулось. В квартире же остались проживать бывшая домработница Н. К. Рериха и её муж, которые категорически отказались отдавать не принадлежавшие им ценности.

Другая часть наследства оставалась в Индии, во владении младшего сына Рериха, Святослава. В 1974 году, в связи с празднованием в СССР юбилея Николая Рериха, Святослав Николаевич привёз из Индии собрание картин своих и отца. Картины широко экспонировались и позже были переданы в Государственный музей Востока. В 1990 году другая часть из принадлежавшего Святославу Рериху имущества отца была им передана Советскому фонду Рерихов.

Рериховское движение

Возникновение рериховского движения

Рериховское движение возникло в 1920-е годы в таких странах, как США (Нью-Йорк), Латвия (Рига), Франция (Париж), Болгария (София), Маньчжурии (Харбин), Эстонии, Литве и т. д. В 1920-е и 1930-е годы начали создаваться общества Рериха, ставившие своей целью продвижение Пакта Рериха, одновременно распространявшие идеи Агни Йоги («Живой этики»). С 1935 года, после прекращения поддержки Рериха со стороны бизнесмена Луиса Хорша и политика Генри Уоллеса, движение в Америке пошло на спад, оставаясь активным в Европе, Прибалтике и среди русской эмиграции Маньчжурии. После присоединения Прибалтики к Советскому Союзу прибалтийские общества были закрыты, а их члены арестованы и репрессированы. Подверглись репрессиям также и члены маньчжурских групп.

Одним из наиболее активных было Рериховское общество Латвии. Именно в Риге были впервые изданы многие книги «Живой этики». Это общество существовало до присоединения Латвии к СССР в 1940 году. За короткий промежуток времени издательство Латвийского общества выпустило в свет около 50 книг, периодическое издание и др. Зачинателем этой издательской деятельности был рижанин Владимир Анатольевич Шибаев (1898—1975). С 1932 года издательскую деятельность перенял Рихард Яковлевич Рудзитис (1898—1960), поэт и знаток культуры и традиций Востока, приглашённый в 1929 году для перевода трудов по философии. В 1937 году прибалтийские общества проводят Конгресс Балтийских обществ Рериха, в Риге работает Музей Рериха.

После Второй Мировой войны в Нью-Йорке учениками Рериха был отрыт [roerich.org/ новый музей Николая Рериха], а также организовано «[www.agniyoga.org/ Общество Агни Йоги]». Также рериховские общества, кружки и группы существовали в Италии, Германии, Швейцарии («Корона Мунди») и ряде других стран. В Латинской Америке продолжали работать группы, связанные с Пактом Рериха.

Возрождение Рериховского движения

Итогом творческой жизни Рериха стало богатейшее наследие. Сегодня рериховские организации работают в некоторых странах Европы, Америки и Азии, а также в Австралии. Рериховские общества существуют в таких странах бывшего СССР, как Белоруссия, Украина, Казахстан, Грузия, Молдавия, Латвия, Литва, Эстония. Рериховское движение почитателей «Живой Этики», сформировавшееся в СССР во время перестройки, оказало заметное влияние на развитие нью-эйджа в России. По данным кафедры государственно-конфессиональных отношений Российской академии государственной службы при Президенте РФ движение последователей Рерихов относится к новым религиозным движениям и является выразителем традиции нью-эйджа, восходящей к неомистике, теософии и антропософии. В 2002 году рериховское движение пережило раскол, во многом обусловленный спорами о рериховском наследии.

Музеи Рериха

Музей Рериха в Нью-Йорке

Первый музей Рериха был основан 17 ноября 1923 года и официально открыт для публики 24 марта 1924 года в Нью-Йорке (Риверсайд-драйв, 310) с помощью тесного круга соратников Рериха при финансовой поддержке бизнесмена Луиса Хорша. В то время это был единственный в Америке музей, посвящённый творчеству только одного художника. С 1929 года музей и все рериховские учреждения размещались в специально построенном здании на месте прежнего музея — 29-этажном небоскрёбе Мастер Билдинг. Однако конфликт между Рерихами и Хоршем, начавшийся в 1935 году, привёл к закрытию музея.

Благодаря усилиям Елены Рерих, Кэтрин Кемпбелл-Стиббе и Зинаиды Фосдик и других почитателей и учеников Н. К. Рериха в 1949 году в Нью-Йорке был открыт новый музей Николая Рериха. Он является старейшим в мире центром, представляющим живопись Рериха и распространяющим репродукции его картин и многочисленные книги о нём, о его жизни и творчестве.

Музей имени Рериха в Риге (1933—1940)

Музей имени Рериха в Риге начал создаваться в 1933 году Латвийским обществом Рериха по инициативе Н. К. Рериха. Официальное открытие музея состоялось в 1937-м году. Основу экспозиции составили сорок полотен Н. К. Рериха, среди которых «Брамапутра» (1932), «Твердыня Тибета» (1932), «Часовня св. Сергия» (1936), «Кулута» (1937), гималайские и монгольские пейзажи. Музей просуществовал до 1940 года. В январе 2010 года на здании, в котором находился музей, была открыта памятная доска.

Музей Международного центра Рерихов в Москве

В итоге сложных и драматических событий был создан Музей имени Н. К. Рериха при общественной организации «Международный центр Рерихов», директором которого является Людмила Шапошникова.

Первая экспозиция была открыта в музее 12 февраля 1993 года. В залах музея проходят ежегодные международные научно-общественные конференции с участием крупных учёных и общественных деятелей, организуются выставки и концерты, читаются лекции, посвящённые рериховскому наследию.

Музей-усадьба Н. К. Рериха в Изваре

В имении Извара под Санкт-Петербургом с 1984 года открыт Музей-усадьба Н. К. Рериха, представляющий собой уникальный комплекс памятников природы, археологии, архитектуры, истории и культуры, первый в России государственный музей Рериха. В настоящее время Музейный комплекс размещается на 60 га и включает 9 усадебных построек XVIII — начала XX века, старинный парк, родниковые озёра.

Усадьба Извара была приобретена в 1872 году К. Ф. Рерихом, отцом художника. Семья Рерихов владела усадьбой в период с 1872 по 1900 год. В 1910-е годы Министерством Юстиции имение было приобретено у последних владельцев для Санкт-Петербургской детской земледельческой колонии, архитектурный ансамбль которой (архитектор А. А. Яковлев, 1916) дополнил облик усадьбы и в настоящее время входит в комплекс Музея.

Музей проводит конференции, праздники, поэтические и музыкальные вечера, международные миротворческие акции. С 2002 года на территории Музея-усадьбы действует комплексная научная экспедиция по изучению природы Извары, проводятся археологические исследования. 31 июля 2006 года губернатором Ленинградской области В. П. Сердюковым было подписано Распоряжение о разработке проекта создания Особо охраняемой природной территории «Памятник природы» в границах Музея-усадьбы Н. К. Рериха в Изваре.

Музей семьи Рерихов в Санкт-Петербурге

Санкт-Петербургское государственное учреждение культуры «Музей-институт семьи Рерихов» создано 12 марта 2007 года. Основу мемориальной экспозиции Музея-института составило наследие, сохранённое племянницей Елены Рерих Л. С. Митусовой и её семьёй. За несколько лет существования музея владельцы частных коллекций передали музею ряд художественных и других экспонатов. На сегодняшний день его фонды насчитывают около 15 тысяч предметов, среди которых личные вещи, рукописи, живопись, декоративно-прикладное искусство, археологические находки, фотографии и другие экспонаты, связанные с жизнью и творчеством семьи Рерихов.

Музей Н. К. Рериха в Новосибирске

Дом-музей Рерихов в Улан-Баторе

Государственный музей-заповедник им. Н. К. и Е. И. Рерихов в селе Верх-Уймон

Экспозиция музея-заповедника подразделена на три тематических раздела: ранний период творчества Н. К. Рериха, Центрально-Азиатская экспедиция и «Пакт Рериха», институт «Урусвати» и «индийский период творчества». Также здесь представлены книги из личной библиотеки семьи Рерихов, ряд подлинных документов и прижизненных изданий Н. К., Е. И. и Ю. Н. Рерихов. На базе музея-заповедника развернуты экспозиции, посвященные археологии и истории Горного Алтая, природе Уймонской долины, культуре алтайских народов и русских староверов.

Одесский Дом-музей им. Н. К. Рериха

Одесский Дом-Музей имени Н. К. Рериха расположился по адресу: г. Одесса, ул. Большая Арнаутская, 47, на 3-м этаже 3-х этажного дома. Экспозиция размещена в 5-ти залах, включая концертный.

Экспозиции в музеях

Государственный музей Востока

В Государственном музее Востока в Москве на основе коллекций, поступивших от К. Кемпбелл и С. Н. Рериха, созданы Мемориальный кабинет Н. К. Рериха, постоянная экспозиция его творчества и научный отдел наследия Рерихов. Уже в 1977 году в музее был открыт специализированный рериховский зал в своей постоянной экспозиции. В соответствии с требованиями жены С. Н. Рериха, Девики Рани Рерих, выразившей свою волю о передаче семейного наследия Рерихов в руки российского государства, было принято постановление Правительства от 4 ноября 1993 года о создании Государственного музея Рериха в качестве филиала Государственного музея Востока с размещением его в усадьбе Лопухиных, выбранной Святославом Рерихом. Однако постановлением Правительства РФ от 17.12.2010 № 1045 постановление № 1121 от 04.11.1993 признано утратившим силу. В Музее Востока действует научный отдел наследия Рерихов, занимающийся всесторонним исследованием и популяризацией их жизни и творчества.

Государственный музей истории литературы, искусства и культуры Алтая

Содержит постоянную экспозицию «Деятели мировой культуры на Алтае. Г. Д. Гребенщиков. Н. К. Рерих». В фондах музея содержатся рукописи Н. К. Рериха и членов его семьи: статьи и стихотворения, письма, фрагменты дневниковых записей, лекции (1890—1970-е). Почтовые открытки на имя Н. К. Рериха периода Центрально-Азиатской экспедиции (1925). Письма Н. К. Рериха П. Ф. Беликову из Кулу (1937—1939). Копии писем Е. И. Рерих президенту США Т. Рузвельту (1934—1936), вещественные источники, картины, этюды, эскизы Н. К. Рериха.

Оценки Н. К. Рериха и его творчества

Оценка современниками

Художник и искусствовед И. Э. Грабарь высоко оценивал талант Рериха-художника, но давал ему довольно резкую личностную характеристику:

Рерих был для всех нас загадкой. [..] Я даже не знаю сейчас и никогда не знал раньше, где кончается искренность Рериха, его подлинное credo, и где начинается поза, маска, беззастенчивое притворство и рассчитанное мудрецом жизни уловление зрителя, читателя, потребителя. [..] эти два элемента — правдивость и лживость, искренность и фальшь — в жизни и искусстве Рериха неразрывно спаяны… [..] Рерих — вообще явление особенное, до того непохожее на всё, что мы знаем в русском искусстве, что его фигура выделяется ослепительно ярким пятном на остальном фоне моих воспоминаний о жизни и делах художников давно канувших лет. Рерих, прежде всего, бесспорно блестяще одарён…

По просьбе Рериха весной 1919 года Л. Андреев написал статью «Держава Рериха»:

…Рерихом нельзя не восхищаться… богатство его красок беспредельно… путь Рериха — путь славы… Гениальная фантазия Рериха достигает тех пределов, за которыми она становится уже ясновидением.

Художник и критик С. К. Маковский дал выразительный психологический портрет Рериха-живописца:

Мечтатель о прошлом … [Рерих] всегда холоден, неизменно жутко нем даже тогда, когда хочет быть ласковым и осветить человеческим чувством каменную пустынность седых далей … Сказочным окаменением представляется мне мир Рериха, и краски его ложатся твёрдые как мозаика, и формы его не дышат, не зыблются, как всё живое и преходящее, а незыблемо пребывают, уподобляясь очертаниями и гранями своими скалам и пещерным кремням.

С другой стороны Николай Гумилёв дал высокую оценку творчеству Рериха:

Рерих — вот высшая степень современного русского искусства… Манера его письма — могучая, здоровая, такая простая с виду и такая утончённая по существу — меняется в зависимости от изображаемых событий, но всегда раскрывает лепестки одной и той же души, мечтательной и страстной. Своим творчеством Рерих открыл непочатые области духа, которые суждено разрабатывать нашему поколению.

М. К. Тенишева писала о Рерихе:

Из всех русских художников, которых я встречала в моей жизни… это единственный, с кем можно было говорить, понимая друг друга с полуслова, культурный, очень образованный, настоящий европеец, не узкий, не односторонний, благовоспитанный и приятный в обращении, незаменимый собеседник, широко понимающий искусство и глубоко им интересующийся….

Премьер-министр Индии Дж. Неру:

Когда я думаю о Николае Рерихе, я поражаюсь размаху и богатству его деятельности и творческого гения. Великий художник, великий учёный и писатель, археолог и исследователь, он касался и освещал так много аспектов человеческих устремлений. Уже само количество изумительно — тысячи картин, и каждая из них — великое произведение искусства.

Также в числе современников Рериха, высоко ценивших его творческую деятельность, были: Г. Д. Гребенщиков, М. М. Фокин, А. И. Гидони, Ю. К. Балтрушайтис, Э. Ф. Голлербах, С. Радхакришнан и другие.

Современные оценки жизни и творчества

Академик Российской академии наук Дмитрий Сергеевич Лихачёв писал о Н. К. Рерихе:

Н. К. Рерих был подвижником культуры всемирного масштаба. Он поднял над планетой Знамя Мира, Знамя Культуры, тем самым указав человечеству восходящий путь совершенствования.

Также Лихачёв считал Рериха, наряду с Ломоносовым, Державиным, Пушкиным, Тютчевым, Соловьёвым и др. одним из «наиболее сильных и оригинальных мыслителей на Руси», которые внесли вклад в познание мира путём его художественного осмысления.

В октябре 2011 года, на вручении премии имени Николая Рериха, Леонид Михайлович Рошаль сказал следующее:

Рерих для меня — это огромное преклонение перед человеком-гуманистом, который всё время искал, который имел планы, осуществлял планы. Во всём у него была идея объединять людей и противиться всему тому недоброму, что есть в мире.

Высоко оценили культурную деятельность и философское наследие Николая Рериха и его семьи такие деятели науки, культуры и высших государственных органов как председатель Президиума Верховного Совета СССР Андрей Громыко, Чрезвычайный и Полномочный посол, академик РАЕН Александр Кадакин, академик РАН, член Президиума ВАК, заслуженный деятель науки РФ Евгений Челышев, Президент Российской академии естественных наук, заслуженный деятель науки и техники России О. Л. Кузнецов, академик РАН, Председатель Торгово-промышленной палаты РФ Евгений Примаков, председатель Совета Федерации Михаил Николаев, академик РАН, президент ВАСХНИЛ, министр сельского хозяйства Латвии Александр Никонов, академик РАН, президент Российской Академии космонавтики им. К. Э. Циолковского А. С. Коротеев, академик РАН, президент Российской Экологической академии, Советник Президента Российской Федерации А. Л. Яншин, академик и вице-президент Национальной академии наук Кыргызской Республики В. М. Плоских.

В октябре 1975 года премьер-министр Индии Индира Ганди, лично знавшая Н. К. Рериха, высказала следующее мнение о русском художнике:

Его картины поражают богатством и тонким ощущением цвета и, прежде всего, замечательно передают таинственное величие природы Гималаев. Да и сам он своей внешностью и натурой, казалось, в какой-то степени проникся душой великих гор. Он не был многословен, однако от него исходила сдержанная мощь, которая словно бы заполняла собой всё окружающее пространство. Мы глубоко уважаем Николая Рериха за его мудрость и творческий гений. Мы также ценим его как связующее звено между Советским Союзом и Индией… Я думаю, что картины Николая Рериха, его рассказы об Индии передадут советским людям часть души их индийских друзей. Я знаю также, что Н. К. Рерих и его семья во многом способствовали тому, чтобы в Индии создалось более полное представление о Советской стране.

Президент России Владимир Путин так отозвался о Н. К. Рерихе:

(Ответ на вопрос: Какие у Вас ассоциации с Индией?)

Во-первых, мы сразу должны вспомнить известного и в России, и в Индии художника Николая Рериха. Это удивительная жизнь, это удивительное творчество, это удивительный пример духовной близости, может быть, не лежащей на поверхности, но тем не менее духовной близости наших народов…

Россия и Индия отметили важность сохранения и поддержки уникального художественного и культурного наследия семьи Рерихов, которое имеет непреходящее значение для российско-индийской дружбы.

— Из совместного заявления сторон по результатам официального визита В. В. Путина в Индию 3—5 декабря 2002 года

Валерий Кувакин, президент Российского гуманистического общества, доктор философских наук высказал следующее мнение об исследованиях Николая Рериха:

Традиционная наука не подтверждает «открытий» Рериха в области медицины, психологии и антропологии. Все исследования, которые он проводил, не получили оценку независимой экспертизы <…> Учение Рериха о Живой Этике — это противоречивая смесь научных, антинаучных, паранормальных и квазирелигиозных утверждений.

Полемика

Масонство

Современные исследователи масонства утверждают, что Н. К. Рерих был масоном. Согласно биографии художника, написанной историком Дубаевым М. Л. (серия ЖЗЛ), Николай Константинович вступил в 1930-х годах в США в масонскую (розенкрейцеровскую) ложу, получив сразу высшую степень посвящения.

Основатель Античного Мистического Ордена Розы и Креста (АМОРК) Харви Спенсер Льюис (Harvey Spencer Lewis) перечислял Николая Рериха среди знаменитых людей, бывших розенкрейцерами. Художнику были посвящены статьи в журнале Rosicrucian Digest. Там же в 1933 году за авторством Frater Nicholas de Roerich, F.R.C. была опубликована статья «The New Banner of Peace. A special message to all rosicrucians», посвящённая Пакту Рериха. По мнению доктора исторических наук Брачёва В. С., идеи Пакта Рериха и Знамени мира носят масонский характер.

Как отмечает В. А. Росов, во время Маньчжурской экспедиции Николай Рерих потерпел неудачу во многом из-за того, что на художника в Харбинской прессе «посыпался шквал обвинений в том, что он является представителем „тайных сил“, легатом Великого Белого Братства — АМОРК (Античного Мистического Ордена Розы и Креста)».

Источники, близкие к рериховскому движению, считают, что информация о принадлежности Рериха к масонам имеет происхождение из книги В. Ф. Иванова «Православный мир и масонство» и критических публикаций эмигрантской прессы в период пребывания художника в Харбине. Елена Рерих отрицала принадлежность их семьи к масонству.

Политические взгляды и проекты

Долгое время о Н. К. Рерихе было известно лишь как о художнике и культурном деятеле (картины Рериха, пакт Рериха). Лишь после 1990-х достоянием общественности стали документы, раскрывающие его амбициозные политические взгляды и планы. Именно под эти проекты для Н. К. Рериха в Нью-Йорке был построен небоскрёб Мастер Билдинг. Когда в 1935 году стало ясно, что все планы окончательно потерпели фиаско, лично президент Ф. Д. Рузвельт сказал спонсору Рериха Л. Хоршу «Рерих нам больше не нужен».

Из опубликованных в 1999 году воспоминаний полковника Кордашевского стали известны взгляды и планы Рериха, высказанные лишь в узком кругу лиц:

Через губернатора передано письмо для Далай-Ламы. В нём сказано, что Миссия Западных буддистов шла в Тибет, чтобы предложить Далай-Ламе возглавить и их, слив как Восток, так и Запад в одно целое. Она везла подарки и орден Будды Всепобеждающего, а также 500 тысяч нарсангов (около 160.000 американских долларов) на монастыри. Но Далай-Лама даже не выслал никого для приёма миссии. Теперь поручение Н. К. Р. окончено, Глава Западных буддистов выбран и поток учения свободно течёт на Западе. (28.02.28, стр.241)

Н. К. Р. говорит о ненужной сентиментальности по отношению к людям. Должно лишь быть стремление способствовать эволюции человечества, но не должно быть остановок перед живыми трупами, представляющими из себя только «космический сор». Живые творческие духи, а не исчезающие из жизни тени должны вызывать желание помочь и направить на путь. Человек, семья, народ, раса, человечество планеты, человечество целой планетной системы — всё подчиняется одному и тому же закону … Так и Тибет, «космический сор» между нациями, — находится в периоде духовного умирания. Это такой же живой труп, как отдельный человек с потухшей в нём жизнью духа, скитающийся по кладбищу прошлого. (6.03.28, стр.250)

Видимо, действительно, космическая справедливость исполнилась, и этот кусок земли, именующий себя государством, должен быть выявлен во всём своём безобразии для видоизменения всего его разрушающегося строя жизни. Для народа, являющегося страдающим элементом, необходимо, чтобы правление перешло в какие-то более опытные и честные руки. И это будет не завоевание, а благодетельное очищение страны от паразитов … (8.04.28, стр.290).

Н. К. Р. говорит, что если бы относиться к тибетцам, как к другим диким племенам, стоящим на низшей ступени развития, то всё отмечаемое нами, конечно, преломлялось бы под совершенно иным углом зрения, и мы прошли бы Тибет, просто не снимая руки с рукояти револьверов. (24.04.28, стр.312).

Политические проекты Рериха детально анализирует д.и.н. В. А. Росов. См. его фундаментальный труд «Николай Рерих, Вестник Звенигорода. Экспедиции Н. К. Рериха по окраинам пустыни Гоби», том 1: «Великий План» (2002) и том 2: «Новая Страна» (2004), посвящённые соответственно Центрально-Азиатской и Маньчжурской экспедициям.

Существуют свидетельства того, что во время Маньчжурской экспедиции Николай Рерих активно вмешивался в азиатскую политику. Данные факты отрицаются исследователями, считающими деятельность Рериха исключительно культурной, так же, как ранее они отрицались самим Рерихом:

«Политикой мы никогда не занимались, и я знаю, что это обстоятельство подчас вызывало недоумения и даже порицания. Ни в какую политическую партию не входили и по этому поводу даже имели некоторые длительные и малоприятные разговоры».

Память о Н. К. Рерихе

Две памятные монеты Банка России, посвящённые 125-летию со дня рождения Н. К. Рериха. 2 рубля, серебро, 1999 год

• В 1974 году 100-летний юбилей Н. К. Рериха был включён ЮНЕСКО в «Календарь памятных дат великих личностей и событий (1973—1974)».
• 100-летний юбилей Н. К. Рериха отмечался в СССР. Как сообщалось в «Курьере ЮНЕСКО», были получены^[кем?] приветствия от Всемирного Совета Мира и личное послание^[кому?] от премьер-министра Индии Индиры Ганди. В Академии художеств СССР прошла выставка картин Н. К. Рериха, а также состоялась конференция, посвящённая его творчеству, на которой выступил сын художника — С. Н. Рерих. В Большом театре Союза СССР 21 ноября прошёл торжественный юбилейный вечер с участием представителей общественности.
• В Москве на территории усадьбы Лопухиных перед Музеем имени Н. К. Рериха установлен памятник Н. К. и Е. И. Рерихам.
• В честь Н. К. Рериха названа одна из улиц в центре Риги, а также улица в Москве.
• В деревне Извара Ленинградской области, где Николай Рерих жил долгое время, с 1984 года действует Музей-усадьба Н. К. Рериха.
• В Санкт-Петербурге действует Санкт-Петербургское художественное училище им. Н. К. Рериха и музей семьи Рерихов.
• В 1999 году Банком России были выпущены две памятные монеты, посвящённые 125-летию со дня рождения Н. К. Рериха.
• В честь Н. К. Рериха назван теплоход «Художник Николай Рерих».
• В 2003 году была учреждена международная премия имени Николая Рериха, в честь 300-летия Санкт-Петербурга, и с тех пор присуждается ежегодно.
• В 2007 году новый авиалайнер «Аэрофлота» Airbus A321 (VP-BRW) был назван в честь Николая Рериха.
• Знакомство с жизнью и творчеством Николая Рериха включено в обязательную программу обучения старшеклассников в индийском штате Химачал-Прадеш. Такое решение принял Совет по образованию этого региона на севере Индии, где долгие годы жили Николай Рерих и его семья. По словам председателя Совета по образованию штата Химачал-Прадеш Чаман Лал Гупта, подрастающее поколение должно знать о жизни и наследии такой необычайной личности. «Мы гордимся, что именно Химачал-Прадеш стал для Рериха тем местом, которое в индийской традиции принято считать предопределённым человеку судьбой», — отметил Чаман Лал Гупта.
• 25—26 марта 2008 года в рамках года России в Индии в Нью-Дели прошёл российско-индийский фестиваль «Рерихи и культурно-духовное единство России и Индии», приуроченный к 80-летию со дня основания Рерихами в Наггаре (долина Кулу) Института гималайских исследований «Урусвати» и 100-летию со дня рождения выдающейся индийской киноактрисы Девики Рани Рерих супруги младшего сына Н. К. Рериха — С. Н. Рериха. В декабре 2008 года на церемонии закрытия года России в Индии Президент России Дмитрий Медведев отметил:

Год России в Индии полностью оправдал наши ожидания. В его рамках прошло свыше 150 мероприятий. Но, конечно, впечатляет не только их количество, но и неординарность этих событий. Это и Фестиваль российской культуры, и совместная работа по сохранению наследия семьи Рерих.

• В сентябре 2009 года открыт памятник Н. К. Рериху на территории особой экономической зоны «Бирюзовая Катунь» в Алтайском крае.
• В рамках празднования 135-летия со дня рождения Н. Рериха 11 ноября 2009 года в одном из крупнейших университетов индийской столицы «Джамия Миллия Исламия» (Нью-Дели) состоялось торжественное открытие фотовыставки «Знамя Мира — Пакт Рериха», организованное Представительством Россотрудничества в Индии совместно с Академией исследований третьего мира (ATWS-JMI).
• 12 и 13 ноября 2009 в зале имени Рабиндраната Тагора университета «Джамия Миллия Исламия» был проведён международный семинар «Николай Рерих: наследие и поиск».
• К празднованию 75-летия подписания Пакта Рериха в 2010 году приурочен Международный выставочный проект «Рериховский век» (Санкт-Петербург), в котором приняли участие более 70 музеев, библиотек, архивов и частных собраний из 33 городов России и мира.
• 9 ноября 2010 года открыт памятник Н. К. Рериху в Санкт-Петербурге. Памятник из карельского гранита высотой 3,5 метра установили в саду «Василеостровец» на пересечении Большого проспекта с 25-й линией Васильевского острова. Скульптор В. В. Зайко и архитектор Ю. Ф. Кожин.
• В честь Н. К. Рериха назван новый вид наездников из Непала, Lathrolestes roerichi Reshchikov, 2011
• В 2013 году Международный астрономический союз назвал именем Н. К. Рериха кратер на Меркурии.

Астероид «Рерих»

15 октября 1969 года астрономами Крымской астрофизической обсерватории Николаем Степановичем и Людмилой Ивановной Черных был открыт малая планета (астероид) в Солнечной системе и названа в честь семьи Рерихов. Зарегистрирован астероид под номером 4426.

В октябре 1999 года в своём выступлении в Музее имени Н. К. Рериха об этом событии астроном Н. С. Черных, открывший более 500 астероидов, сказал: «Название было утверждено специальной комиссией Международного астрономического союза, состоящей из 11 представителей разных стран мира. Только при единогласном мнении название принимается. Появление малой планеты „Рерих“ — это международное признание творчества и выдающихся достижений Рерихов».

Географические объекты, названные в честь Н. К. Рериха

Пик и перевал имени Н. К. Рериха на Алтае

15 августа 1963 года в День независимости Индии томские альпинисты В. Сыркин, Г. Шварцман, А. Иванов, В. Петренко, Л. Спиридонов, Г. Скрябин, В. Слюсарчук, Ю. Саливон, Б. Гусев, С. Лобанов поднялись на ранее безымянную вершину и назвали её именем Н. К. Рериха.

Рядом с пиком Рериха находится перевал, также названный в его честь.

Ледник и перевалы имени Н. К. Рериха на Тянь-Шане

На Тянь-Шане находятся два перевала и ледник, названные в честь Н. К. Рериха.

Перевал Рериха расположен на хребте Сарыжаз. Высота перевала — 4320 метров. Он соединяет долины рек Чонташ, Тюз и Ачикташсу. Первопрохождение перевала выполнено группой альпинистов под руководством А. Посниченко.

Второй перевал, названный именем Н. К. Рериха, расположен в северо-западной части хребта Ак-Шийрак и соединяет среднюю часть ледника Петрова и долину реки Сары-тор. Высота перевала — 4500 метров.

Ледник Николая Рериха расположен на высоте 3700 метров и берёт своё начало на Аламединской стене.

Почтовые марки с изображением Н. К. Рериха и его творчества

• 1974, СССР — Министерством связи СССР был издан маркированный конверт. На нём изображён портрет Н. К. Рериха на фоне его картины «Заморские гости». В этом же году вышла марка с изображение этой картины.
• 1974, Индия — выпущена юбилейная марка, на которой изображён аверс памятной медали, созданной в 1929 году в Париже по случаю 40-летия художественной, научной и общественной деятельности Н. К. Рериха.
• 1977, СССР — Министерством связи СССР выпущено две марки с изображением церкви Святого Духа в Талашкино, над входом которой выполнена мозаика «Спас Нерукотворный» по эскизам Н. К. Рериха.
• 1978, Болгария — выпущена марка с фрагментом портрета Н. К. Рериха, выполненного С. Н. Рерихом. Кроме марки был выпущен конверт первого дня, а на главпочтамте Софии 5 апреля 1978 года проводилось гашение штемпелем первого дня.
• 1986, Мексика — выпущена марка с купоном, посвящённая Международному году мира (Año Internacional de la Paz). На марке — эмблема ООН и символ Знамени Мира Н. К. Рериха, подписи — «ONU» (ООН) и «Pax Cultura» (Пакт Культуры).
• 1990, СССР — вышли две марки, посвящённые Советскому Фонду культуры. На одной из них воспроизведена картина Н. К. Рериха «Ункрада» (1909), на второй — картина «Псково-Печорский монастырь».
• 1999, Россия — издательским центром «Марка» Министерства связи и массовых коммуникаций России был выпущен маркированный конверт «Русский художник Н. К. Рерих. 1874—1947» к его 125-летию. На марке изображён фрагмент портрета Н. К. Рериха, написанного С. Н. Рерихом в 1934 году, на фоне фрагмента картины Николая Рериха «Книга жизни».
• 2001, Россия — издательским центром «Марка» Министерства связи и массовых коммуникаций России выпустил маркированный конверт, посвящённый Международному договору об охране художественных и научных учреждений и исторических памятников (Пакту Рериха). На иллюстрации — картина Н. К. Рериха «Пакт Культуры. Знамя Мира» (1931).
• 2003, Молдавия — выпущена марка с изображением картины «Пакт Культуры. Знамя Мира» (1931), как и на российской марке 2001 года.
• 2008, Россия — издательским центром «Марка» выпущен конверт, посвящённый Центрально-Азиатской экспедиции Николая Рериха (1923—1928).

Интересные факты

• В 1912 году на могиле композитора Н. А. Римского-Корсакова был установлен памятник в виде древнего новгородского креста, выполненный по эскизу Н. К. Рериха.
• Известный историк и востоковед Л. Н. Гумилёв использовал фрагмент картины Н. К. Рериха «Цветы Тимура. Огни победы» (1931) для оформления обложки своей книги «Хунну» (1960).
• 12 апреля 1961 года, во время первого полёта в космос, космонавт Юрий Гагарин записал в бортовом журнале:

Лучи просвечивали через земную атмосферу, горизонт стал ярко-оранжевым, постепенно переходящим во все цвета радуги: к голубому, синему, фиолетовому, чёрному. Неописуемая цветовая гамма! Как на полотнах художника Николая Рериха.

• 5 июня 2013 года картина Рериха «Труды Богоматери» была продана на торгах аукционного дома Bonhams в Лондоне за 7,88 миллиона фунтов стерлингов. Это мировой рекорд для картины русского художника.

Запись речи и видеозапись Н. К. Рериха

Н. К. Рерих «Радость созидания». (Англ. яз.) Фонограмма 1929 г. Нью-Йорк Помощь по воспроизведению

Перевод речи на русский язык

Какая радость увидеть башни Нью-Йорка! Как часто в пустынях Азии и особенно в Тибете мы вспоминаем небоскрёбы, индейские пуэбло, древние города Италии и Испании. Многоэтажные тибетские здания вызывают образы небоскрёбов, лабиринты длинных стен обыкновенного азиатского дома напоминают пуэбло Нью-Йорка и Аризоны. Монастыри, гордо льнущие к вершинам, подобно древним поселениям Италии и Испании. Когда я опять увидел башни Нью-Йорка, я вспомнил радостные возгласы, вызванные в Азии фотографиями этих твердынь человеческого достижения. Никогда мы не слышали более восторженного восхищения при виде мест на фотографиях и открытках Нью-Йорка, чем в городах и наманских равнинах Центральной Азии. Как много репродукций башен Нью-Йорка осталось в пустыне, и их держат в самых сокровенных углах, где собраны наиболее почитаемые предметы. В отдалённых юртах азийских пустынь президент Гувер представляется титаном, спасителем голодающих людей. Форд воспринимается символом движущей силы. Монголы смотрят на американских индейцев, как на своих самых любимых родственников. Все наши последние открытия воспринимаются Востоком как знаки эпохи Шамбалы. Космический луч Милликена, теория относительности Эйнштейна, Термен, музыка из эфира, принимаются в Азии как знаки эволюции человеческого сознания, подтверждённые ведическими и буддийскими традициями и учениями Шамбалы. В соответствии с этими древними учениями 40-е годы нашего века рассматриваются как эпоха космической энергии и расширенного сознания. Эти трогательные воспоминания предстали передо мной, когда я опять узрел башни Нью-Йорка. И среди старых друзей я заметил много твердынь, которые поднялись за последние пять лет. Такое неудержимое созидание даёт истинную радость…

См. также

• Живая Этика
• Международный мемориальный трест Рерихов
• Знамя Мира
• Пакт Рериха
• Шамбала
• Махатма Мориа
• Мастер-Билдинг

Литература о Н. К. Рерихе

Прижизненные монографии

• Мантель А. Ф. [www.cintes.ru/books/catfourbooks8218.html Н. Рерих. Казань, 1912].
• Гидони А. И. Рерих. — Пг.: Изд. Аполлон, 1915. — 42 с., 3 цв. автотипии и 30 автотипий.
• Рерих: сб. о Н. К. Рерихе. Пг.: Свободное искусство, 1916.
• Эрнст С. Р. [www.cintes.ru/books/catfourbooks8223.html Н. К. Рерих].— Пг.: Изд. Общины Св. Евгении, 1918. — 127 с.: [35 л. ил. — (Рус. художники)].
• Ростиславов А. А. Н. К. Рерих.— Пг.: Изд. Н. И. Бутковской. 1918. — 72 с.: ил.
• Jarintzov N. N. Roerich. London: The Studio, 1920.
• Selivanova N. The World of Roerich: A Biography. New York: Corona Mundi, International Art Center, 1922.
• Кузмин M. A. [www.cintes.ru/books/catfourbooks8217.html H. К. Рерих. М., 1923].
• Roerich. New York: Corona Mundi, International Art Center, 1924.
• The Messenger. Roerich's Paintings. Adyar: Brahmavidyashrama, Vasanta Press, 1925.
• Roerich. Himalaya. F. R. Grant, G. D. Grebenstchikoff, I. Narodny, M. Siegrist. New York: Brentano, 1926.
• Бурлюк Д. Д. [www.cintes.ru/books/catfourbooks8246.html Рерих: черты его жизни и творчества (1918—1930). — Нью-Йорк: Изд-во М. Н. Бурлюк, 1930. — 31 с.: ил.]
• Yaremenko A.V. N.K. Roerich: His Life and Creation during the past forty years, 1889-1929. New York: Central Book Trading Co., 1931.
• Дювернуа Ж. Рерих: Фрагменты биографии: К 10‑летию культурных учреждений Рериха в Америке. Рига, 1932.
• Duvernois J. Roerich: Fragments of a biography. New York, 1933.
• Tandan R. C. Nicholas Roerich: Painter and Pacifist. Allahabad: The Roerich Center of Art and Culture, 1934.
• Шмидт M. Религиозное творчество академика H. К. Рериха. (Драгоценный вклад великого художника в русское храмостроигельство.) Харбин, 1935.
• Tampy K. Nicholas Roerich. Trivandrum, 1935.
• Paelian G.H. Nicholas Roerich's contribution to modern life and education: Abstract of thesis. NY, 1936.
• Иванов В. H. Н. Рерих: Художник — мыслитель. Riga: Uguns, 1937.
• ConIan B.D. Nicholas Roerich: A Master of the Mountains. Liberty — Indiana — USA: Flamma, 1938.
• Tampy K. Gurudev Nicholas Roerich. Trivandrum, 1938.
• Иванов Вс. Н., Голлербах Э. Ф. Рерих. Riga: Jzdevis Rericha Muzejs, 1939.
• Babentchikof М., Barnett D. Conlan. Nicholas Roerich. 1939.
• Schaub-Koch E. Nicolas Roerich. Coimbra, 1941.
• Andreev L., Gollerbach E., Babenstchikoff M. Roerich. Simla, 1943.
• Fontes R. de Sepulveda. N. Roerich: Analise dum Genio. Nova Goa: Imptensa Nac., 1946.
• Heline Th. The Voice of an Epoch. Nicholas Roerich/ Los Angeles: New Age Press, 1947.

Прижизненные статьи в крупных изданиях

• Лазаревский И. Николай Константинович Рерих // Новый мир. 1901. № 66. С. 328—331.
• Ростиславов А. Картины Рериха // Театр и искусство. 1903. № 13.
• Маковский С. К. Святыни нашей старины (по поводу этюдов Н. Рериха) // Журнал для всех. 1904. № 6.
• Ростиславов А. Индивидуализм Рериха // Золотое Руно. 1907. № 4.
• Беляшевский Н. Н. К. Рерих // В мире искусства. 1908. № 2-3. С. 25-29.
• Бенуа А. Художественные письма: Рерих на выставке «Салона» // Речь. 1909. 28 января (10 февраля). № 27.
• Макаренко Н. Е. [www.cintes.ru/books/catthreebooks14.html Школа императорского Общества поощрения художеств. 1839—1914.] Пг., — 1914. 115, 4 с.
• Предчувствие войны в творчестве Н. К. Рериха // Нива. 1917. № 9.
• Григорьев Б. Рерих // Русский голос. 1920. № 5.
• Андреев Л. Держава Рериха // Жар-птица. 1921. № 4-5.
• Гребенщиков Г. Д. Мой рассказ о Рерихе // Русский голос. Харбин. 1924. Октябрь.
• Gollerbach E. [ay-forum.net/1/Gollerbach.djvu The Art of Roerich]. Allahabad. «The Twentieth Century», N 2. 1938 г., p. 449—470.
• Русское искусство за рубежом : [альбом картин, гравюр и скульптур] // сост. и авторы вступ. ст.: В. Ф. Булгаков, А. И. Юпатов; предисл. Н. К. Рериха; обл. Н. В. Пузыревского; заставки Д. С. Стеллецкого; виньетка на обл. И. Я. Билибина ; Рус. культ.-исторический музей при Рус. свободном ун-те в Праге. — Прага ; Рига, 1939. — 63 с., 42 л. ил. Р 89
• Зеелер В. Н. К. Рерих // Русская мысль (Париж). 1947. № 14.

Исследования советского периода

• Х. Легенды, творимые о Н. К. Рерихе // Русская мысль (Париж). 1948. № 45.
• Маковский С. Кто был Рерих? // Русская мысль (Париж). 1956. 19 июня. № 914.
• Дмитриева Н. Выставка произведений Н. К. Рериха // Искусство. 1958. № 8. С. 31-36.
• Князева В. П. Николай Константинович Рерих. 1874—1947: [монография]. — Л.: М.: Искусство, 1963. — 112 с.: ил.
• Алёхин А. Д. Живопись раннего периода творчества Н. К. Рериха (до 1916 г.). [www.hudkultura.ru/raznoe/pervaya-v-mire-dissertaciya-o-n-k-rerihe/ Автореферат диссертации]. — М., 1970.
• Цесюлевич Л. Рерих на Алтае // Уральский следопыт. 1972. № 2. — С. 17-19.
• Полякова Е. И. Николай Рерих.— М.: Искусство, 1973, 1985. — 303 с.: ил.
• Беликов П. Ф., Князева В. П. [www.centre.smr.ru/win/artists/nkr/biogr_nkr.htm Николай Константинович Рерих] / Серия: Жизнь замечательных людей.— М.: Молодая гвардия. — 1973. — 2-е изд.
• Сидоров В. М. На вершинах (Творческая биография Н. Рериха, рассказанная им самим и его современниками) — М.: Советская Россия, 1977.
• Соколовский В. В. Художественное наследие Н. К. Рериха (перечень произведений с 1885 по 1947гг). [www.ivorr.narod.ru/biblio/roerich_publ/book/roerich_live.doc Н. К. Рерих. Жизнь и творчество. Сборник статей]. — М.:. Изд. «Изобразительное искусство» 1978.
• Живкова Л. Т. Делото на Николай Рьорих : [предговор] // Богомил Райнов. Николай Рьорих : [албум]. София, 1978. С. 5-10. — Болгар. яз.
• Зажигайте сердца! Сборник. Изд. 2-е. М.: Молодая гвардия, 1978, 208 с., ил.
• Сойни Е. Г. Проблемы финского неоромантизма и литературно-эстетическое наследие Н. К. Рериха: (вопросы финско-рус. лит. связей): дис. …канд. филол. наук / АН СССР, ИМЛИ. — Петрозаводск, 1983. — 180 с.
• Короткина Л. В. Рерих в Петербурге-Петрограде. — Л.: Лениздат. — 1985. — 224 с.: ил. — (Выдающиеся деятели науки и культуры в Петербурге-Петрограде-Ленинграде).

Исследования пост-советского периода

• Беликов П. Ф. Рерих (Опыт духовной биографии).— Новосибирск, 1994; М., 2011.
• Башкова Н. В. Проблема преображения человека в философии русского космизма (В. И. Вернадский, Н. К. Рерих, Е. И. Рерих, К. Э. Циолковский): автореф. дис. … канд. филос. наук / Тул. гос. пед. ун-т им. Л. Н. Толстого. — Тула, 2004. — 22 с.
• Бира Ш. [www.delphis.ru/journal/article/nkrerikh-kak-velikii-mongolist-khudozhnik Н. К. Рерих как великий монголист-художник] // Дельфис. 2002. № 1(29).
• Бонгард-Левин Г. М. Неизвестные письма Н. К. Рериха // Петербургский Рериховский сборник / СПбГУ. СПб., 2002. Вып. 5. С. 9−19.
• Букин А. О. Творчество Н. К. Рериха в культурном взаимодействии Индии и России: дис… канд. филос. наук / Мордов. гос. ун-т. — Саранск, 1999. — 139 с.
• Волков В. В. Философия культуры Н. К. Рериха: автореф. дис. … канд. филос. наук / Твер. гос. ун-т. — Тверь, 1998. — 22с.
• Грецкая Е. Е. Русский живописный исторический пейзаж: (истоки, становление и расцвет жанра): дис. … канд. искусствоведения / Рос. гос. пед. ун-т им. А. И. Герцена . — СПб., 2004. — 172 с.
• Дьяченко И. Ю. [www.ras.ru/publishing/rasherald/rasherald_articleslist.aspx?magazineid=35b2aee2-94e3-476b-8973-a7943f319d2d Хранитель культуры] // Вестник Российской академии наук. 2007. № 10. С. 921—926.
• Дьяченко И. Ю. Деятельность Н. К. Рериха по сохранению культурного наследия: принципы, методы, формы: дис. … канд. культурологии / Академия переподготовки работников искусства, культуры и туризма. — М., 2012. — 209 с.
• Жерносенко И. А. Алтай в историко-культурологической концепции Н. К. Рериха: дис. … канд. культурологии / Рос. гос. пед. ун-т имени А. И. Герцена. − СПб., 1997. — 219 с.
• Иванов М. А. Рерихи и Тверской край. Тверь: Издательство ГЕРС. — 2007. — 118 с.
• Короткина Л. В. Творческий путь Николая Рериха / Л. В. Короткина. — Санкт-Петербург : АРС, 2001. — 184 с. : ил., цв. ил. — (Новые материалы и исследования).
• Кулакова Е. С. Образ Н. К. Рериха в отечественном изобразительном искусстве ХХ века: дис. … канд. искусствоведения / Алт. гос. ун-т. — Барнаул, 2009. — 300 с.
• Лазаревич О. В. Археология в жизни и творчестве Н. К. Рериха: дис. … канд. ист. наук / Институт археологии и этнографии СО РАН. — Новосибирск, 2001. — 205 с. ОД РГБ 61: 99 — 7 / 397 — 0.
• Лазаревич О. В., Молодин В. И., Лабецкий П. П. [svitk.ru/004_book_book/16b/3424_lazarevih-rerih-arheolog.php Н. К. Рерих-археолог: [моногр.].] Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2002. — 116 с.: ил.
• Ларичев В. Е., Маточкин Е. П. Рерих и Сибирь. — Новосибирск, 1993 г.
• Магомедова А. Д. Педагогические возможности использования творческого наследия Н. К. Рериха в духовно-нравственном развитии личности: дис. … канд. пед. наук / Дагестан. гос. пед. ун-т. — Махачкала, 2006. — 157 с.
• Маточкин Е. П. Космос Леонардо да Винчи и Николая Рериха. — Самара, 2002.
• Минутко И. Искушение учителя (Жизнь и смерть Николая Рериха).— М.: АСТ-Пресс, 2008, серия: Историческое расследование. ISBN 978-5-462-00507-5
• Николай Константинович Рерих. Библиографический указатель.— М.: Международный Центр Рерихов. — 1999. — 232 с. ISBN 5-86988-025-4
• Первушин А. И. Оккультные тайны НКВД и СС. Нева, ОЛМА-Пресс, 1999.
• Порожнякова Н. Е. Восточнославянские мифологические мотивы в изобразительном искусстве модерна: автореф. дис. … канд. искусствоведения / Харьков. гос. акад. дизайна и искусств. − Харьков, 2006. − 20 с.
• «Рерих номинирован на Премию Мира» // The New York Times. March 3, 1929, Sunday (Статья на сайте [select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=FB0911F8385A127A93C1A91788D85F4D8285F9 The New York Times] и на сайте [etoile.dumatin.free.fr/culture/roerich_nominated_peace_award.htm Французской Ассоциации Знамени Мира]. Перевод статьи на русский язык — «Рерих номинирован на Премию Мира»)
• [ay-forum.net/1/Roerichs_ost-west_2006.djvu Рерихи. Восток-Запад].— М: Государственный музей Востока, 2006. ISBN 5-9900336-9-9.
• Росов В. А. Николай Рерих — вестник Звенигорода, т. 1 (Великий план), СПб: Алетейя, 2002; т. 2 (Новая страна), М: Арьяварта, 2004.
• Росов В. А. Русско-американские экспедиции Н. К. Рериха в Центральную Азию (1920-е и 1930-е годы) ([lebendige-ethik.net/Avtoreferat_Rosov.pdf Автореферат докторской диссертации])
• Рыбаков Б. А. [www.delphis.ru/journal/article/novizna-formy-i-filosofskaya-glubina Новизна формы и философская глубина] // Дельфис. 1993. Сент. С. 20−22: ил.
• Дубаев М. Л. Рерих. — М.: Молодая гвардия, 2003.
• Дубаев М. Л. Харбинская тайна Рериха. — М.: Сфера, 2001. — 576 с.
• Андреев А. И. Гималайское братство: Теософский миф и его творцы (Документальное расследование). Издательство Санкт-Петербургского университета, 2008. ISBN 978-5-288-04705-3
• Рерихи: мифы и факты. Сб. ст. под ред. А. И. Андреева, Д. Савелли. — СПб.: Нестор-История. 2011. — 312 с., ил. ISBN 978-5-98187-695-0
• Скумин В. А., Ауновская О.К. [www.theeuropeanlibrary.org/tel4/record/3000010561593?query=%D0%B2%D0%B8%D0%BA%D1%82%D0%BE%D1%80+%D1%81%D0%BA%D1%83%D0%BC%D0%B8%D0%BD+ Светоносцы]. — Новочебоксарск: Терос, 1995. — 114 с. — ISBN 5-88167-004-3..
• Соколов В. Г. [roerich.scana.com.ua/avtoref_sokolol_rus.htm Парадигма культуры в философском наследии Е. И. Рерих и Н. К. Рериха]: автореф. дис. … канд. филос. наук / Харьков. гос. акад. культуры. − Харьков, 2008. − 20 с.
• Трофимова Е. А. Этическое учение Н. К. Рериха: автореф. дис. … канд. филос. наук / ЛГУ. − Л., 1990. − 16 с.
• Тхакур М. Древняя Русь, славянский цикл в творческом наследии Н. К. Рериха (до 1916 г.): автореф. дис. … канд. ист. наук / Рос. ун-т дружбы народов. — М., 1996. — 20 с.
• Тютюгина Н. В. Православная Русь в живописи Н. К. Рериха: дис. … канд. искусствоведения / Уральский гос. ун-т им. А. М. Горького. — Екатеринбург, 2005. — 174 с.
• Тюхина Л. Г. Художественная интеллигенция Санкт-Петербурга — Петрограда и начало Первой мировой войны (июль 1914-май 1915 гг.): дис. …канд. ист. наук / Рос. гос. пед. ун-т им. А. И. Герцена. — СПб., 2008. — 270 с.
• Шаров Д. А. Живая Этика Рерихов: автореф. дис. … канд. филос. наук / Ин-т философии. − М., 1994. − 24 с.
• Шишкин О. А. Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж.— М.: ОЛМА-Пресс, 1999
• Шостак О. Г. Поэзия Н. К. Рериха и её место в русской философской лирике: автореф. дис. … канд. филолог. наук. Киев, 1997. — 26 с.
• Znamenski A. Red Shambhala: Magic, Prophecy, and Geopolitics in the Heart of Asia. Wheaton, IL: Quest Books, 2011. ISBN 978-0-8356-0891-6
• Stasulane A. [books.google.com/books?id=AdpG8sGt8K8C&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Theosophy and culture: Nicholas Roerich].— Roma: Pontificia Università gregoriana, 2005. ISBN 978-88-7839-035-5.
• Andreyev Alexandre. [booksandjournals.brillonline.com/content/books/9789004270435 The Myth of the Masters Revived. The Occult Lives of Nikolai and Elena Roerich]. — BRILL (Eurasian Studies Library), 2014. — ISBN 9789004270435

Другие материалы по рериховедению

• [lib.icr.su/node/760 Держава Рериха: [Сб. ст.]. ] — 2-е изд., исправленное. — М.: Международный Центр Рерихов, 2004. — 72 с.
• Защитим имя и наследие Рерихов. Т. 1. — М.: Международный Центр Рерихов, Мастер-Банк. — 2001. ISBN 5-86988-113-7
• Защитим имя и наследие Рерихов. Т. 3. — М.: Международный Центр Рерихов, Мастер-Банк. — 2005. ISBN 5-86988-159-5
• Меч мужества. К 80-летию Центрально-Азиатской экспедиции Н. К. Рериха / Авт.-сост. Л. В. Шапошникова. — М.: МЦР, Мастер-Банк, 2008. — 536 с., ил.
• Рерих С. Н. [www.centre.smr.ru/win/books/snr_2.htm Слово об отце] (Сообщение на научной конференции в Академии художеств СССР, 1974 год);
• Рерих С. Н. [www.centre.smr.ru/win/books/snr_5.htm Мой вечный учитель]
• Смирнов-Русецкий Б. А. Семья Рерихов. Воспоминания. Одесса: Маяк, 1997.
• Шапошникова Л. В. [lib.icr.su/lyudmilashaposhnikova/master-1/index.html Великое путешествие. Книга первая. Мастер.] — М.: Международный Центр Рерихов. — 1998. — 624 с., илл. ISBN 5-86988-064-5
• Шапошникова Л. В. Великое путешествие. Книга третья. Вселенная мастера. — М.: Международный Центр Рерихов. — 2005. — 1088 с., илл. ISBN 5-86988-162-5
• Шапошникова Л. В. Учёный, мыслитель, художник.— М.: Международный Центр Рерихов, Мастер-Банк, 2006. — 192 с., илл.
• Шапошникова Л. В. Держава Рерихов: В 2 т. — М.:МЦР; Мастер-Банк, 2006.

Ссылки

• Библиотека на сайте [lib.icr.su/ Международного Центра Рерихов]

Международные организации, фонды и музеи

• [irmtkullu.com/ Международный Мемориальный Трест Рерихов] (Наггар, Индия)
• [www.roerich.org/ Музей Николая Рериха] (Нью-Йорк)
• [www.icr.su/ Международный Центр-Музей им. Н. К. Рериха] (Москва)
• [www.roerichs.com/ Международный Совет Рериховских организаций имени С. Н. Рериха] (Москва)
• [www.orientmuseum.ru/art/roerich/ Научный отдел наследия Рерихов] в Государственном Музее Востока
• [www.roerich-izvara.ru/ Музей-усадьба Н. К. Рериха в Изваре] (Санкт-Петербург)
• [www.roerich.spb.ru/ Музей-институт семьи Рерихов] (Санкт-Петербург)
• [www.cintes.ru/ Исследовательский Фонд Рерихов] (Санкт-Петербург)
• [odessa-roerich-house.od.ua/ Одесский Дом-музей им. Н. К. Рериха] (Одесса)
• [yro.narod.ru/druzia.htm Рериховские организации]
• [nsk.sibro.ru Музей Н. К. Рериха] (Новосибирск)
• [altay.sibro.ru Мемориальный Дом-музей Н. К. Рериха на Алтае] (с. Верхний Уймон)
• [sibro.ru Сибирское Рериховское Общество] (Центр Новосибирск)
• [www.kuzbassro.ru Кузбасское Рериховское Общество] (Центр Новокузнецк)

Галереи картин

• [gallery.facets.ru/show.php?id=515 Миларепа на картине Н. К. Рериха]
• [www.roerich.ee/galnew/index.php?l=rus Галерея картин Н. К., С. Н. и Ю. Н. Рерихов на сайте Эстонского общества Рериха]

Видеофильмы

• «Николай Рерих — Вестник Красоты». 2008 год ([rutube.ru/tracks/2311926.html?v=c41c5d876acaa233170aedaa1f76f2dc Смотреть фильм])
• «Время собирать камни…» — документальный фильм о Пакте Рериха. Режиссёр Валерий Шатин, 2007 год. ([rutube.ru/tracks/278476.html?v=80e417a38294a59e716168787e4b5b16 Смотреть фильм])
• «Письмена. Николай и Святослав Рерихи». 2005 год. ([rutube.ru/tracks/274972.html?v=76cd3f5180802a5039aec42f73a915aa Смотреть фильм])
• «Художник Николай Рерих». СССР, 1958 год ([rutube.ru/tracks/744920.html?v=0ce9d97d9cd75d44f19adc622bf98f82 Смотреть фильм], [narod.ru/disk/753256000/N.K.Roerich.avi.html скачать] — 146 MB)
• «Николай Рерих». Студия «Киевнаучфильм», 1976 год ([rutube.ru/tracks/276516.html?related=1&v=6504a515da8dabf88f45201d5efb7088 Смотреть фильм])
• «Легенда о первой тайне Космоса». Студия «Киноискусство», 2011 год ([vimeo.com/20869597 Смотреть фильм])

Отрывок, характеризующий Рерих, Николай Константинович

– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.
Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступленье; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа.
Все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей.
Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, – точно так же, как и говорят теперь, давая чувствовать, что кто то там глупый делает так, навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о жизни и смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой нибудь одной силы.
Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое нибудь тело, то направление движения этого тела не может совпадать ни с одной из сил; а будет всегда среднее, кратчайшее направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил.
Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперед определенному плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны.
Тарутинское сражение, очевидно, не достигло той цели, которую имел в виду Толь: по порядку ввести по диспозиции в дело войска, и той, которую мог иметь граф Орлов; взять в плен Мюрата, или цели истребления мгновенно всего корпуса, которую могли иметь Бенигсен и другие лица, или цели офицера, желавшего попасть в дело и отличиться, или казака, который хотел приобрести больше добычи, чем он приобрел, и т. д. Но, если целью было то, что действительно совершилось, и то, что для всех русских людей тогда было общим желанием (изгнание французов из России и истребление их армии), то будет совершенно ясно, что Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей, было то самое, что было нужно в тот период кампании. Трудно и невозможно придумать какой нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начатия бегства.


Наполеон вступает в Москву после блестящей победы de la Moskowa; сомнения в победе не может быть, так как поле сражения остается за французами. Русские отступают и отдают столицу. Москва, наполненная провиантом, оружием, снарядами и несметными богатствами, – в руках Наполеона. Русское войско, вдвое слабейшее французского, в продолжение месяца не делает ни одной попытки нападения. Положение Наполеона самое блестящее. Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки русской армии и истребить ее, для того, чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве, – для того, одним словом, чтобы удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское войско, казалось бы, не нужно особенной гениальности. Для этого нужно было сделать самое простое и легкое: не допустить войска до грабежа, заготовить зимние одежды, которых достало бы в Москве на всю армию, и правильно собрать находившийся в Москве более чем на полгода (по показанию французских историков) провиант всему войску. Наполеон, этот гениальнейший из гениев и имевший власть управлять армиею, как утверждают историки, ничего не сделал этого.
Он не только не сделал ничего этого, но, напротив, употребил свою власть на то, чтобы из всех представлявшихся ему путей деятельности выбрать то, что было глупее и пагубнее всего. Из всего, что мог сделать Наполеон: зимовать в Москве, идти на Петербург, идти на Нижний Новгород, идти назад, севернее или южнее, тем путем, которым пошел потом Кутузов, – ну что бы ни придумать, глупее и пагубнее того, что сделал Наполеон, то есть оставаться до октября в Москве, предоставляя войскам грабить город, потом, колеблясь, оставить или не оставить гарнизон, выйти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сражения, пойти вправо, дойти до Малого Ярославца, опять не испытав случайности пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошел Кутузов, а пойти назад на Можайск и по разоренной Смоленской дороге, – глупее этого, пагубнее для войска ничего нельзя было придумать, как то и показали последствия. Пускай самые искусные стратегики придумают, представив себе, что цель Наполеона состояла в том, чтобы погубить свою армию, придумают другой ряд действий, который бы с такой же несомненностью и независимостью от всего того, что бы ни предприняли русские войска, погубил бы так совершенно всю французскую армию, как то, что сделал Наполеон.
Гениальный Наполеон сделал это. Но сказать, что Наполеон погубил свою армию потому, что он хотел этого, или потому, что он был очень глуп, было бы точно так же несправедливо, как сказать, что Наполеон довел свои войска до Москвы потому, что он хотел этого, и потому, что он был очень умен и гениален.
В том и другом случае личная деятельность его, не имевшая больше силы, чем личная деятельность каждого солдата, только совпадала с теми законами, по которым совершалось явление.
Совершенно ложно (только потому, что последствия не оправдали деятельности Наполеона) представляют нам историки силы Наполеона ослабевшими в Москве. Он, точно так же, как и прежде, как и после, в 13 м году, употреблял все свое уменье и силы на то, чтобы сделать наилучшее для себя и своей армии. Деятельность Наполеона за это время не менее изумительна, чем в Египте, в Италии, в Австрии и в Пруссии. Мы не знаем верно о том, в какой степени была действительна гениальность Наполеона в Египте, где сорок веков смотрели на его величие, потому что эти все великие подвиги описаны нам только французами. Мы не можем верно судить о его гениальности в Австрии и Пруссии, так как сведения о его деятельности там должны черпать из французских и немецких источников; а непостижимая сдача в плен корпусов без сражений и крепостей без осады должна склонять немцев к признанию гениальности как к единственному объяснению той войны, которая велась в Германии. Но нам признавать его гениальность, чтобы скрыть свой стыд, слава богу, нет причины. Мы заплатили за то, чтоб иметь право просто и прямо смотреть на дело, и мы не уступим этого права.
Деятельность его в Москве так же изумительна и гениальна, как и везде. Приказания за приказаниями и планы за планами исходят из него со времени его вступления в Москву и до выхода из нее. Отсутствие жителей и депутации и самый пожар Москвы не смущают его. Он не упускает из виду ни блага своей армии, ни действий неприятеля, ни блага народов России, ни управления долами Парижа, ни дипломатических соображений о предстоящих условиях мира.


В военном отношении, тотчас по вступлении в Москву, Наполеон строго приказывает генералу Себастиани следить за движениями русской армии, рассылает корпуса по разным дорогам и Мюрату приказывает найти Кутузова. Потом он старательно распоряжается об укреплении Кремля; потом делает гениальный план будущей кампании по всей карте России. В отношении дипломатическом, Наполеон призывает к себе ограбленного и оборванного капитана Яковлева, не знающего, как выбраться из Москвы, подробно излагает ему всю свою политику и свое великодушие и, написав письмо к императору Александру, в котором он считает своим долгом сообщить своему другу и брату, что Растопчин дурно распорядился в Москве, он отправляет Яковлева в Петербург. Изложив так же подробно свои виды и великодушие перед Тутолминым, он и этого старичка отправляет в Петербург для переговоров.
В отношении юридическом, тотчас же после пожаров, велено найти виновных и казнить их. И злодей Растопчин наказан тем, что велено сжечь его дома.
В отношении административном, Москве дарована конституция, учрежден муниципалитет и обнародовано следующее:
«Жители Москвы!
Несчастия ваши жестоки, но его величество император и король хочет прекратить течение оных. Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступление. Строгие меры взяты, чтобы прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность. Отеческая администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш муниципалитет или градское правление. Оное будет пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе. Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить через плечо, а градской голова будет иметь сверх оного белый пояс. Но, исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки.
Городовая полиция учреждена по прежнему положению, а чрез ее деятельность уже лучший существует порядок. Правительство назначило двух генеральных комиссаров, или полицмейстеров, и двадцать комиссаров, или частных приставов, поставленных во всех частях города. Вы их узнаете по белой ленте, которую будут они носить вокруг левой руки. Некоторые церкви разного исповедания открыты, и в них беспрепятственно отправляется божественная служба. Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтобы они в них находили помощь и покровительство, следуемые несчастию. Сии суть средства, которые правительство употребило, чтобы возвратить порядок и облегчить ваше положение; но, чтобы достигнуть до того, нужно, чтобы вы с ним соединили ваши старания, чтобы забыли, если можно, ваши несчастия, которые претерпели, предались надежде не столь жестокой судьбы, были уверены, что неизбежимая и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнут на ваши особы и оставшиеся ваши имущества, а напоследок и не сомневались, что оные будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из всех монархов. Солдаты и жители, какой бы вы нации ни были! Восстановите публичное доверие, источник счастия государства, живите, как братья, дайте взаимно друг другу помощь и покровительство, соединитесь, чтоб опровергнуть намерения зломыслящих, повинуйтесь воинским и гражданским начальствам, и скоро ваши слезы течь перестанут».
В отношении продовольствия войска, Наполеон предписал всем войскам поочередно ходить в Москву a la maraude [мародерствовать] для заготовления себе провианта, так, чтобы таким образом армия была обеспечена на будущее время.
В отношении религиозном, Наполеон приказал ramener les popes [привести назад попов] и возобновить служение в церквах.
В торговом отношении и для продовольствия армии было развешено везде следующее:
Провозглашение
«Вы, спокойные московские жители, мастеровые и рабочие люди, которых несчастия удалили из города, и вы, рассеянные земледельцы, которых неосновательный страх еще задерживает в полях, слушайте! Тишина возвращается в сию столицу, и порядок в ней восстановляется. Ваши земляки выходят смело из своих убежищ, видя, что их уважают. Всякое насильствие, учиненное против их и их собственности, немедленно наказывается. Его величество император и король их покровительствует и между вами никого не почитает за своих неприятелей, кроме тех, кои ослушиваются его повелениям. Он хочет прекратить ваши несчастия и возвратить вас вашим дворам и вашим семействам. Соответствуйте ж его благотворительным намерениям и приходите к нам без всякой опасности. Жители! Возвращайтесь с доверием в ваши жилища: вы скоро найдете способы удовлетворить вашим нуждам! Ремесленники и трудолюбивые мастеровые! Приходите обратно к вашим рукодельям: домы, лавки, охранительные караулы вас ожидают, а за вашу работу получите должную вам плату! И вы, наконец, крестьяне, выходите из лесов, где от ужаса скрылись, возвращайтесь без страха в ваши избы, в точном уверении, что найдете защищение. Лабазы учреждены в городе, куда крестьяне могут привозить излишние свои запасы и земельные растения. Правительство приняло следующие меры, чтоб обеспечить им свободную продажу: 1) Считая от сего числа, крестьяне, земледельцы и живущие в окрестностях Москвы могут без всякой опасности привозить в город свои припасы, какого бы роду ни были, в двух назначенных лабазах, то есть на Моховую и в Охотный ряд. 2) Оные продовольствия будут покупаться у них по такой цене, на какую покупатель и продавец согласятся между собою; но если продавец не получит требуемую им справедливую цену, то волен будет повезти их обратно в свою деревню, в чем никто ему ни под каким видом препятствовать не может. 3) Каждое воскресенье и середа назначены еженедельно для больших торговых дней; почему достаточное число войск будет расставлено по вторникам и субботам на всех больших дорогах, в таком расстоянии от города, чтоб защищать те обозы. 4) Таковые ж меры будут взяты, чтоб на возвратном пути крестьянам с их повозками и лошадьми не последовало препятствия. 5) Немедленно средства употреблены будут для восстановления обыкновенных торгов. Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были! Вас взывают исполнять отеческие намерения его величества императора и короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами!»
В отношении поднятия духа войска и народа, беспрестанно делались смотры, раздавались награды. Император разъезжал верхом по улицам и утешал жителей; и, несмотря на всю озабоченность государственными делами, сам посетил учрежденные по его приказанию театры.
В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.