Николай (Саяма)

Архиепископ Николай
Архиепископ Раменский, викарий Московской епархии
10 апреля 1970 — 26 августа 2008
Церковь:	Русская православная церковь
Епископ Токийский и Японский
10 декабря 1967 — 10 апреля 1970
Образование:	Токийская духовная семинария
Имя при рождении:	Саяма Дайроку
Оригинал имени при рождении:	佐山大麓
Рождение:	22 ноября 1914(1914-11-22) Тайбэй, Тайвань
Смерть:	26 августа 2008(2008-08-26) (93 года) Япония
Принятие священного сана:	ноябрь 1956 года
Принятие монашества:	1 сентября 1962 года
Епископская хиротония:	10 декабря 1967 года
Автограф:
Награды:

Архиепископ Николай (в миру Пётр Саяма Дайроку, яп. ぺトル 佐山 大麓; 22 ноября 1914, Тайбэй, Тайвань — 26 августа 2008, Япония) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Раменский, викарий Московской епархии.

Биография

Родился 22 ноября 1914 года в городе Тайбэй, на острове Тайвань, куда был послан для работы из Японии его отец, по специальности социолог, со всей семьей. Вскоре после рождения сына мать вместе с детьми вернулась в Японию и поселилась в городе Миядзу, близ Киото, где в православной церкви был крещен будущий иерарх с наречением имени Пётр.

Затем вся семья переехала в Токио, где Петр учился в средней школе и уже тогда имел твёрдое решение стать православным священником. По окончании школы он поступил в университет на богословский факультет.

В 1941 году он окончил Токийскую духовную семинарию под руководством митрополита Сергия (Тихомирова) и хотел продолжить богословское образование, но этому помешали военные действия.

После окончания Второй Мировой Войны большинство православных приходов в Японии оказались в юрисдикции русской «Американской митрополии», и в 1954 году Пётр Саяма был направлен в Нью-Йоркскую Владимирскую семинарию.

В октябре 1956 года рукоположён во диакона, а в ноябре того же года — во пресвитера и назначен помощником настоятеля семинарской церкви.

В 1959 году отец Пётр окончил семинарию и, желая глубже изучить основы православной веры, направился в Грецию и прожил в Афинах полтора года, побывав во многих храмах в Греции и на Афоне.

В 1961 году он вернулся в Японию и в августе этого же года во время пребывания в Японии делегации возглавляемой архиепископом Сергием (Лариным), перешел в юрисдикцию Московского Патриархата.

В 1962 году приехал в Россию и был пострижен в монашество с именем Николай 1 сентября в Троице-Сергиевой Лавре.

28 августа 1966 года в Спасо-Преображенском соборе в Ленинграде митрополитом Ленинградским и Ладожским Никодимом (Ротовым) был возведён в сан архимандрита после чего 8 сентября 1966 года назначен благочинным церквей Московского Патриархата в Японии.

10 декабря 1967 года в Троицком соборе Александро-Невской Лавры в Ленинграде хиротонисан во епископа Токийского и Японского. Хиротонию совершали: митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим (Ротов), архиепископ Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф (Чернов), епископы Архангельский и Холмогорский Никон (Фомичёв), Тульский и Белевский Варфоломей (Гондаровский), Зарайский Ювеналий (Поярков), Тихвинский Михаил (Мудьюгин), Подольский Гермоген (Орехов), Смоленский и Вяземский Гедеон (Докукин).

В 1968 году епископ Николай определением Священного Синода включён в состав делегации Русской Православной Церкви на IV Ассамблея Всемирного Совета Церквей в Уппсале. В этом же году он участвовал от Русской Православной Церкви на III Всехристианском Мирном Конгрессе в Праге. В 1969 году включён в состав Комиссии Священного Синода по вопросам христианского единства.

С 10 апреля 1970 года, когда приходы бывшие ранее в юрисдикции «Американской митрополии» составили Японскую Православную Автономную Церковь, владыка Николай стал епископом Можайским (титулярным), викарием Московской епархии и настоятелем подворья Русской Православной Церкви в Японии.

Как представитель Русской Православной Церкви он участвовал во Всемирной Конференции «Религия и Мир» в Киото 16-22 октября 1970 года, 16 сентября 1971 года был включён в состав делегации от Русской Церкви на IV Всехристианский Мирный Конгресс в Праге 30 сентября — 3 октября 1971 года, а 17 апреля 1975 года был назначен членом делегации Московского Патриархата на V Ассамблею Всемирного Совета Церквей в Найроби.

16 июля 1984 года был возведён в сан архиепископа.

25 декабря 1986 года освобожден от должности настоятеля Патриаршего Подворья в Токио и пребывал на покое по собственному прошению, будучи настоятелем устроенного на земле его дачи в поселке Мацуо Покровского, а затем Софийского, монастыря.

По некоторым данным в начале 1990-х годов архиепископ Николай вместе со своим монастырём перешёл в ведение Константинопольского Патриархата, но вскоре возвратился под омофор Русской Православной Церкви.

С 16 мая 1996 года — архиепископ Раменский, викарий Московской епархии.

В 2003 году в резиденции владыки Николая в префектуре Тиба был образован Софийский монастырь, и сюда из Южно-Уссурийска были командированы мать Ксения и мать Магдалина.

В июня 2008 года не прибыл на Архиерейский собор Русской православной церкви по болезни

Скончался 26 августа 2008 года на 94-м году жизни, являясь старейшим архиереем Русской Православной Церкви. Архиепископ Николай был отпет в Мацуовском Софийском монастыре епископами Сендайским Серафимом (Цудзиэ) и Уссурийским Сергием (Чашиным), а затем погребен на иностранном кладбище Иокогамы.

Сочинения

• Речь при наречении во епископа Токийского и Японского 9 декабря 1967 года (на англ. языке).
• «К отделившимся братьям» (воззвание), ЖМП. 1969, № 2, с. 21-22.

Награды

• Орден преподобного Сергия Радонежского 2-й степени
• орден святого равноапостольного князя Владимира 1-й степени
• орден св. равноап. князя Владимира 2-й степени
• Орден святого благоверного князя Даниила Московского 2-й степени.

Ссылки

• [drevo-info.ru/articles/3497.html Николай (Саяма)] // Открытая православная энциклопедия «Древо»
• [www.pravoslavie.ru/orthodoxchurches/41489.htm Памяти архиепископа Раменского Николая (Саяма)]
• [www.patriarchia.ru/db/text/451764.html Скончался архиепископ Раменский Николай (Саяма)]

Отрывок, характеризующий Николай (Саяма)

Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.