Николай (Сораич)

Епископ Николай (в миру Никола Сораич, серб. Никола Сорајић; 9 апреля 1949, Бьютт, штат Монтана) — епископ РПЦЗ на покое, бывший епископ Ситкинский, Анкориджский и Аляскинский Православной Церкви в Америке. Ныне настоятель Прихода всех святых в Лас-Вегасе, клирик Западно-Американской епархии РПЦЗ.

Тезоименитство — 6 / 19 декабря (святителя Николая Мирликийского).

Биография

Его отец, Никола Сораич, прибыл в США из Герцеговины и планировал, что останется только несколько лет, заработает денег и вернётся обратно. Он высадился в Нью-Йорке, затем уехал в Чикаго, затем в Аризону, затем в Вайоминг и наконец обосновался в Бьютте, штат Монтана, где работал шахтёром. Там он женился на Веры Грэйс Обилович, которая родилась в Америке, но была родом из села Камено в Боке Которской. Там 9 апреля 1949 года и родился Николай. В Бьютте в то время было около 300 семей сербского происхождения.

Его родители были активными прихожанами местной православной общины. 24 декабря того же года крещён в сербской Троицкой церкви в Бьютте.

По окончании школы в 1967 году поступил в Православную семинарию Христа Спасителя в Джонстауне, штат Пеннсильвания.

8 августа 1970 года принял постриг в малую схиму с наречением имени в честь святителя Николая Чудотворца. На следующий день рукоположён в сан диакона.

После окончания семинарии со степенью бакалавра богословия 4 июня 1972 года в сербском соборе святого Стефана Первовенчанного в Альгамбре, штат Калифорния, рукоположён в сан иеромонаха и направлен на служение в город Биллингс, штат Монтана, где он организовал приход святого Илии. В 1974 году состоялось освящения здание прихода.

Совмещал свои пастырские обязанности с работой полицейского надзирателя для условно-досрочно освобождённых несовершеннолетних в 1972—1976 годах, и завуча Центральной средней школы Биллингса с 1976 по 1978 год. Получил квалификацию как профессиональный советник по перевоспитанию и реабилитации.

В 1978—1979 годах обучался на Богословском факультете Белградского университета.

По возвращении в США в 1979 году направлен в город Лас-Вегас где организовал сербский приход во имя святого Симеона Мироточивого, чей храм был освящен в октябре 1983 года.

В октябре 1988 году получил канонический отпуст и был принят в Православную Церковь в Америке. 13 ноября этого года он совершил первую литургию в новообразованной Лас-Вегасской англоязычной миссии святого Павла. Вскоре был возведён в достоинство игумена. Приход собирался в различных местах в течение нескольких лет, пока не приобрёл собственное имущество на Энни Оукли Драйв.

С 1989 года также послужил Церкви в миссионерском отделе Епархии Запада Православной Церкви в Америке, вскоре став его главой. Его работа на национальном уровне как члена миссионерского отдела Православной Церкви в Америке и межъюрисдикционного Православно-Христианского Миссионерского Центра послужила устроению много новых миссий по всей Америке.

В 1994 епископ Сан-Францисский Тихон (Фицджеральд) создал Лас-Вегасское миссионерское благочиние во главе которого был назначен игумен Николай, но уже в августе этого года игумен Николай был перемещён на должность епархиального секретаря, каковую занимал до 2001 года.

13 мая 1995 года, во время освящения здания храма в Лас-Вегасе митрополитом Феодосием и епископом Тихоном, возведён в сан во архимандрита.

В 1997 году был благочинным монастырей епархии, а в 1998 году назначен настоятелем монастыря Святого Иоанна Шанхайского в Сан-Франциско.

В июне 1999 года был участником 12-го всеамериканского собора.

Архиерейство

21 марта 2001 года, на весеннем заседании Священного Синода Православной Церкви в Америке архимандрит Николай был избран титулярным епископом Балтиморским, викарием Митрополита всей Америки и Канады для управления Аляскинской епархией.

22 апреля 2001 года после освящения кафедрального собора святого Серафима в Далласе, состоялось его архиерейская хиротония, которую совершил митрополит всей Америки и Канады Феодосий, архиепископ Даллаский и Юга Димитрий (Ройстер), архиепископ Филадельский и Пенсильванский Герман (Свайко), архиепископ Детройтский и Румынской епископии Нафанаил (Попп), епископ Сан-Францисский и Запада Тихон (Фицджеральд).

В середине июня 2001 года епископу Николаю был поручен надзор за жизнь Епархии Аляски после смещения и последующего временного запрета епископа Иннокентия (Гулы), переведённого на должность викарного епископа Хэйгерстаунского. Летом того же года, епископ Николай посетил все основные территории благочиний штата и принял участие в ежегодных региональных конференциях в каждом благочинии.

По воспоминаниям епископа «епархия была в неспокойном состоянии. Была дезорганизация, раздробленность и низкий моральный дух. Семена раздора были повсюду. Я видел людей, которые выросли вместе, пошли в семинарию, и даже женились на представителях семей друг друга, пребывали в отчуждении». Епископ Николай сказал, что он также обнаружил, что епископ Иннокентий обратился в РПЦЗ, с целью перейти в эту юрисдикцию. «Епископ Иннокентий обещал, что половина приходов присоединится немедленно, а в течение года последуют остальные». По словам епископа Николая, когда он прибыл на Аляске, существовали три нерешённые проблемы, которые необходимо решить: духовенство, Свято-Германовская духовная семинария и финансовое положение в епархии: «Когда я приехал сюда, не было буквально денег в банке для епархии. Все были взяты и использованы»; многие представители духовенства духовенства находились под запретом (всего в епархии служило 26 священников), а духовная семинария была в аварийном состоянии и находилась под угрозой закрытия.

Предпринял усилия для активизации жизни Свято-Германовской духовной семинарии в Кадьяке, поощряя поступление и восстановление разрешения работы школы в рамках государственных инструкций.

31 октября 2001 года 82 делегата от Аляскинских приходов единогласно проголосовали за назначение епископа Николая на Аляскинскую кафедру, что и было сделано на внеочередной сессии Архиерейского Синода Церкви 14-15 ноября того же года. 5 марта 2002 года настолован в Михаило-Архангельском соборе города Ситки.

Приложил немалые труды для углубления духовности, расширения миссии, возрождения Свято-Германовной духовной семинарии в Кадьяке, укрепления финансового положения епархии. 22 ноября 2001 года начал работать сайт епархии.

С 3 по 19 февраля 2004 года по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия II епископ Николай находился в России с паломнической поездкой к святыням Русской Православной Церкви. Большую часть этого времени Владыка Николай провел в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре

В июле 2004 года в первый раз посетил Герцеговину, где встретился со своими родственниками. Несмотря на то, что епископ Николай почти всю жизнь прожил в США, он прекрасно владел сербским языком.

В июле 2006 года во второй раз в жизни побывал на родине своего отца в Любине (Герцеговина)) и в селе Дубочича и в первый раз посетил семью Обилович, родственников его матери Веры. Вместе с епископом Афанасием (Евтичем) участвовал в одном мероприятии в Требине, где рассказал о своём служении на Аляске. По словам епископа Николая «Епископ Захумско-Герцеговачкий Григорий принял меня как брата. Открыл все двери для меня, и позволил мне совершать богослужение в любом храме его епархии».

Конфликт и уход на покой

4 марта 2008 года решением Священного Синода Православной Церкви в Америке епископ Николай был отправлен в отпуск на неопределённое время. По итогам встречи Секретарь Священного Синода архиепископ Оттавский и Канадский Серафим (Сторхейм) направил официальное письмо епископу Николаю, в котором отмечается, что члены Священного Синода получили большое число жалоб от благочинных, клириков и мирян Аляскинской епархии. «Не опираясь на слухи и в то же время принимая во внимание серьёзность» выдвинутых обвинений, члены Священного Синода, по предложению самого епископа Николая, обсудили сложившееся положение со всеми иерархами ПЦА. Все они единодушно высказались за временное отстранение епископа Николая от управления епархией — в соответствии с уставом ПЦА и Апостольскими правилами 74 и 34. Решением Митрополита всея Америки и Канады Германа епископу Николаю предписано временно покинуть территорию епархии. Руководство епархией будет возложено на временного управляющего, которого назначит Митрополит Герман; будет также сформирован специальный «комитет, который рассмотрит поступившие жалобы и обвинения».

Епископ Аляскинский Николай отказался подчиняться решению Священного Синода и заявил, что не намерен покидать Аляскинскую епархию. Также он обратился к духовенству Аляски с требованием по-прежнему признавать его как епархиального архиерея. В письме от 5 марта на имя Митрополита Германа епископ Николай заявил: «Я не собираюсь уходить в отпуск и разрешать проведение расследования комитетом, который не предусмотрен канонами и с которым не может смириться моя совесть православного епископа».

7 марта Митрополит Герман в письме епископу Николаю заверил иерарха, что члены Священного Синода «не противники (епископа Николая), мы братья; именно в этом духе Вы обратились к нам за помощью, и мы дали свои указания»; «Думаю, Вы очень хорошо знаете, что жалобы на Ваши действия внутри епархии не связаны со стилем Вашего руководства, отрицательными отзывами в прессе или чем бы то ни было, что может быть опубликовано в Интернете. Письма с жалобами поступили от авторитетных лиц — как духовенства, так и мирян». «Формальных обвинений нет, и наше предварительное расследование… не должно рассматриваться как заменяющее уставные или канонические процедуры, если таковые потребуются».

Также 7 марта Предстоятель ПЦА направил послание клирикам и всем верующим Аляскинской епархии, в котором сообщил, что епископ Николай «отправлен в обязательный отпуск начиная с 4 марта 2008 года, и ему предписано покинуть епархию на время проведения расследования по поступившим жалобам». Указом Митрополита Германа духовенству Аляски предписывалось не поминать епископа Николая как правящего архиерея: «За богослужениями должно возноситься имя только Предстоятеля Православной Церкви в Америке».

27 марта 2008 года Священный Синод ПЦА поручил архиепископу Детройтскому Нафанаилу (Поппу) и епископу Филадельфийскому и Восточно-Пенсильванскому Тихону (Молларду) посетить на следующей неделе Аляскинскую епархию для изучения сложившейся ситуации, кроме того, «принимая заверения Его Преосвященства епископа Николая в готовности к полному сотрудничеству» с направляемой на Аляску комиссией, Синод отменил ранее принятое решение о временном отстранении владыки Николая от управления епархией.

17 апреля заседании Священного Синода Американской Православной Церкви епископ Николай после заслушивания рапорта архиепископа Нафанаила и епископа Тихона, а также после совещания Священного Синода согласился уйти в добровольный отпуск до вынесения окончательного решения Синодом по сложившейся ситуации в Аляскинской епархии в мае 2008 года. Управление епархией до майского заседания Синода было возложено на Предстоятеля ПЦА митрополита Германа. Помогать в управлении Аляскинской епархией Его Блаженству будет епископ Сан-Францисский Вениамин. В своем послании, адресованном клирикам и прихожанам Аляскниской епархии, митрополит Герман указал, на то, что имя временно отстраненного от управления епархией епископа Николая по-прежнему должно поминаться на богослужениях до окончательного разрешения сложившейся ситуации.

13 мая 2008 года решением Священного Синода Православной Церкви в Америке епископ Николай был отправлен за штат с титулом «бывший епископ Ситкинский». Временно управляющим Аляскинской епархией стал митрополит Герман (Свайко), а администратором епархии — епископ Сан-Францисский Вениамин (Питерсон). Священный Синод выразил надежду, что, несмотря на «канонические ограничения, которые накладываются на управление вдовствующей епархией», Митрополит Герман и епископ Вениамин смогут, опираясь на принципы икономии, восстановить нормальное положение в Аляскинской епархии.

В январе 2009 года сообщалось, что епископ Николай подал в суд на Православную Церковь в Америке за неправомерное по его мнению отстранение от управления епархией. Кроме того, он просил суд заставить ПЦА возместить ему «нанесенный моральный ущерб». Глава ПЦА митрополит Иона (Паффхаузен) направил письмо епископу Николаю с приглашением обсудить сложившуюся ситуацию и мирно её разрешить..

В РПЦЗ

21 марта 2014 года «в ответ на письмо Архиерейского Синода Русской Православной Церкви Заграницей от 13 января 2014 года и после многого молитвенного размышления» Священный Синод Православной Церкви в Америке предоставил Епископу Николаю (Сораичу) канонический отпуст для перехода в клир Русской Православной Церкви Заграницей. В соответствии с условиями, изложенными РПЦЗ, епископ Николай отпускается в качестве епископа на покое и не будет иметь право участвовать в заседаниях Архиерейского Синода и Архиерейского Собора.

24 июня 2014 года Архиерейский Собор РПЦЗ утвердил принятие Архиерейским Синодом епископа Николая (Сораича), бывшего епископа Аляскинского Православной Церкви в Америке, на положении епископа на покое.

Ссылки

• [www.svetosavlje.org/listarhiva/Home.aspx/Topic?topicId=14372 VESTI iz Frankfurta, dnevni list dijaspore za Evropu, Ameriku i Australiju] (серб.)
• [www.zoominfo.com/#!search/profile/person?personId=111773562&targetid=profile Father Archimandrite Nikolai Bishop]  (англ.)

интервью

• [www.srpskadijaspora.info/inc/cirilica.asp?id=4861 ЕПИСКОП НИКОЛАЈ ПРВИ ПУТ БОРАВИО МЕђУ БРАТСТВЕНИЦИМА У ХЕРЦЕГОВИНИ] (серб.)
• [www.st-catherine.ru/v_den_prazdnika В день праздника Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня Епископ Сихтинский, Анкориджский и Аляскинский возглавил Божественную Литургию в храме св. вмц. Екатерины], 27 сентября 2004 (интервью)

Отрывок, характеризующий Николай (Сораич)

– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.