Николай IV Музалон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Патриарх Николай IV
Πατριάρχης Νικόλαος Δ΄
Архиепископ Константинополя — Нового Рима и Вселенский Патриарх
1147 — 1151
Предшественник: Косма II Аттик
Преемник: Феодот II
Архиепископ Новой Юстинианы и всего Кипра
ок. 1100 — ок. 1110
Предшественник: Василий
Преемник: Иоанн II
 
Смерть: 1152(1152)
Династия: Музалоны

Патриарх Николай IV Музалон (др.-греч. Πατριάρχης Νικόλαος Δ΄ Μουζάλων; ум. 1152) — византийский церковный деятель, один из наиболее заметных в правление императора Мануила I Комнина. Занимал кафедры архиепископа Кипра (ок. 1100 — ок. 1110) и Патриарха Константинопольского (декабрь 1147 — март/апрель 1151).



Биография

Николай родился около 1070 года и начал свою карьеру при императоре Алексее I Комнине, назначившем его архиепископом Кипра. Примерно в 1110 году, в связи с грубым вымогательством у сборщиков налогов, он был смещён[1].

После чего он 37 лет возглавлял столичный монастырь Святых Космы и Дамиана, пока в декабре 1147 Мануил I не предложил ему занять патриарший престол, освободившийся после смещения в феврале того же года патриарха Космы II[en]. Однако 4 года спустя император потребовал от Николая отречься, на основании того, что единожды отрёкшись от епископства, священнослужитель отвергает его навсегда. После длившейся несколько дней дискуссии, Николай был вынужден отступить. Сохранились записи его бесед с императором по этому поводу[2][3].

Николай Музалон был автором разнообразных произведений. Среди его трудов известен трактат, адресованный Алексею I и посвящённый сошествию Святого Духа, в котором он опровергал концепцию Филиокве. Также он сочинил поэтическую защиту против своего изгнания с Кипра.

Напишите отзыв о статье "Николай IV Музалон"

Примечания

Литература

Отрывок, характеризующий Николай IV Музалон

– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.