Николай I (папа римский)

Николай I Великий лат. Nicolaus PP. I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Николай I на гравюре Нового времени.</td></tr>
105-й папа римский
24 апреля 858 — 13 ноября 867
Церковь:	Римско-католическая церковь
Предшественник:	Бенедикт III
Преемник:	Адриан II
Рождение:	800(0800) Рим, Италия
Смерть:	13 ноября 867(0867-11-13) Рим, Италия
Николай I Великий на Викискладе

Св. Николай I Великий (лат. Nicolaus PP. I; 800 — 13 ноября 867) — папа римский с 24 апреля 858 по 13 ноября 867 года. Идеолог папоцезаризма, самый значительный понтифик эпохи Каролингов. Католическая историография почтила Николая наименованием Великий и внесла его в список святых.

Ранние годы

Николай родился в знатной семьи в Риме. Он был родственником Льва IV. Николай получил отличное образование, отличается благочестием, доброжелательностью, компетентностью, познаниями и красноречием и поступил на службу Церкви в раннем возрасте. Он был сделан иподиаконом папой Сергием II (844—847), а диаконом — при Льве IV (847—855). После смерти Бенедикта III (7 апреля 858) император Священной Римской империи Людовик II, явился в город, чтобы оказать своё влияние на выборы. 24 апреля Николай был избран Папой, рукоположён и возведен на престол в базилике Святого Петра в присутствии императора.

Через три дня после этого он организовал прощальный банкет для императора и затем, в сопровождении римской знати, посетил его в его лагере за городом, император встретил его верхом на коне.

Папство

Сразу же после избрания на папский трон Николай решил проводить «независимую политику», которая в Риме завоёвывала всё большую популярность.

Для духовно истощенной и политически нестабильной Западной Европы, страдающей от мусульманских и норманнских вторжений, папа Николай явился символом сильной Церкви. Он был исполнен возвышенным пониманием своей миссии защитника закона Божьего.

Его короткий (длившийся около девяти лет) понтификат вошёл в историю как период, когда впервые была последовательно сформулирована идеология папской теократии. По мнению Николая I, папа римский обладает всей полнотой власти в Церкви, является её единственным главой. Власть всех других епископов (на Востоке и на Западе) исходит от папы, который имеет право судить любое духовное лицо как ему заблагорассудится. Не менее сильно Николай подчёркивал верховенство папской власти над властью светских государей. Весь понтификат Николая I был непрерывной цепью усилий и борьбы, направленных на то, чтобы эти принципы осуществить на практике.

Епископы

Архиепископ Равенны Иоанн угнетал жителей папской территории, применял насилие к своим епископам, вымогал у них деньги и незаконно заключал священников в тюрьму. Он также изготовил поддельные документы, чтобы поддержать свои претензии к Римскому престолу, и жестоко обращался с папскими легатами. Поскольку предостережения папы оказались безрезультатными, и архиепископ проигнорировал три требования о явке в папский суд, он был отлучен от церкви осенью 860 года. Иоанн посетил императора в Павии, а затем все-таки решился отправиться в Рим. Однако после того как Николай раскритиковал его на собрании духовенства, Иоанн бежал из Рима. В дальнейшем Иоанн покаялся и был прощен папой. Однако позже он вступил в сговор архиепископами Трира и Кельна, и был снова отлучен.

Однако главным оппонентом папы на Западе стал архиепископ Реймса Гинкмар, против выпадов которого папа выступал самым решительным образом. Епископ Ротад из Суассона обратился к папе с протестами против решений синода в Суассоне 861 года, который его низложил. Гинкмар выступил против обращения к папе, но в конце концов вынужден был признать примат папы в разрешении подобных споров. Новый спор вспыхнул между Гинкмаром и папой по поводу возведения священника Вульфада в сан архиерея в Бурже, но здесь снова Гинкмар был вынужден подчиниться указам Апостольского Престола.

Брачные законы

Николай показал особое рвение в вопросах поддержания церковной дисциплины, особенно, в сфере брачного законодательства. Ингильтруда, жена графа Босо, бросила мужа ради любовника. Николай приказал епископам во владениях Карла Лысого отлучить её, если она не вернется к мужу. Поскольку она отказалась явиться на Миланский собор в 860 году, на неё наложили епитимью.

Папа был также вовлечен в отчаянную борьбу с епископами Лотарингии по поводу неприкосновенности брака. Король Лотарь II бросил жену Теутбергу, чтобы вступить в брак со своей любовницей Вальдрадой. На Синоде в Аахене 28 апреля 862 года епископы Лотарингии одобрили этот союз. На Синоде в Меце в июне 863 году папские легаты, подкупленные королём, приняли решение Аахенского синода и осудили отсутствующую Теутбергу. Папа осудил епископов, которые признали новый брак короля Лотарингии, и подчеркнул своё право порицать светских владык. Два архиепископа, Гюнтер из Кельна и Тьетго из Трира, явились в Рим в качестве делегатов, и были низложены папой. Император Людовик II воспротивился этому решению, в то время как король Лотарь двинулся на Рим с войском и осадил город, так что папа был заключен в течение двух дней в соборе Святого Петра без еды. Тем не менее Николай не поддался давлению. Императрица Ангельберга устроила примирение императора с папой, и Людовик приказал бывшим архиепископам Трира и Кельна вернуться в свои дома. Николай не прекращал усилия по достижению примирения между Лотарем и его законной женой, но Лотарь остался верен Вальдраде.

Другой супружеский спор, в который Николай вмешался, был связан с Юдит Фландрской, дочерью Карла Лысого, которая без разрешения отца вышла за Бодуэна I, графа Фландрии. Франкские епископы отлучили Юдит, но Николай призвал к снисхождению, защищая свободу вступления в брак.

Отношения с Восточной церковью

Самым ожесточённым был спор Николая с константинопольским патриархом Фотием. Фотий пришел к власти благодаря императору Михаилу III: прежний патриарх, Игнатий, отказался насильно постричь в монахини мать императора, за что лишился сана. На престол император возвел лояльного Фотия. Николай по просьбе Игнатия вступился за свергнутого патриарха. В письме от 8 мая 862 года на имя патриархов Востока Николай призвал их и все епископов отказаться признавать Фотия.

Предметом спора была также сфера влияния восточного христианства в Болгарии и на территории северных славянских племён, где монах Константин (позднее Кирилл) и его брат Мефодий осуществляли интенсивную деятельность по инициативе Фотия — однако, с благословения папы. По целому ряду причин князь болгар Борис I заинтересовался обращением в христианство и обязался сделать это из рук западных священнослужителей, которых должен был предоставить король Людовик Немецкий. В конце того же года византийцы вторглись в Болгарию, и Борис был вынужден просить мира. Поскольку большинство его людей еще были язычниками, Борис был тайно крещен по византийскому обряду. Византийский император, который стал его крестным отцом, уступил болгарам часть Фракии.

Недовольный византийским влиянием и рассчитывая на автокефалию, которую Фотий не собирался болгарам предоставлять, Борис в августе 866 года послал посольство к Николаю со 106 вопросами о дисциплине Церкви. Николай ответил на эти запросы и послал миссионеров во главе с епископом Формозом (позже — папа Формоз). Когда папа Адриан II отклонил просьбу Бориса сделать Формоза или диакона Марина (позже — папа Марин I) архиепископом Болгарии, Борис снова стал искать способы добиться от Константинополю автокефалии. В 870 году ему это удалось.

Папа Николай I выступил против определений Константинопольских соборов 858 и 861 года по делу патриарха Фотия, а самого Фотия объявил лишенным сана (863). Собором в Константинополе в 867 году Николай был сам лишён сана и анафематствован. Конфликт, известный как «фотиева схизма», продолжался при его преемнике папе Адриане II. Это было первое столкновение папизма с православием — предвестник разрыва, происшедшего 150 лет спустя.

Наследие

Николай вел активную миссионерскую деятельность. Он санкционировал объединение кафедр Бремена и Гамбурга и подтвердил статус Ансгара, архиепископа Бременского, и его преемников как папских легатв среди датчан, шведов и славян. По многим другим церковным вопросам он рассылал письма и решения и предпринимал активные меры против епископов, которые пренебрегали своими обязанностями.

В Риме Николай восстановил и учредил несколько церквей. Он сам вел благочестивую жизнь, руководствуясь духом христианского аскетизма. После его смерти он почитался как святой и был канонизирован его преемником, папой Адрианом II. Его праздник отмечается 13 ноября.

Несмотря на большие усилия, ни одно из предприятий Николая не увенчалось успехом. В тогдашней политической ситуации великие замыслы римского епископа о завоевании власти над всем христианством, восточным и западным, не имели шансов на успех. Только через полтора столетия они смогли быть частично реализованы после успешной григорианской реформы.

Ссылки

• Николай, римские папы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Николай I (папа римский)

Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…