Николс, Кеннет

Кеннет Дэвид Николс
англ. Kenneth David Nichols
Прозвище	Ник (Nick)
Место рождения	Кливленд, Огайо, США
Место смерти	Бетесда, Мэриленд, США
Принадлежность	США США
Годы службы	1929—1953
Звание	генерал-майор
Командовал	Проект по особому оружию вооружённых сил США, Манхэттенский проект
Сражения/войны	Американская оккупация Никарагуа, Вторая мировая война
Награды и премии

Кеннет Дэвид Николс (англ. Kenneth David Nichols; 13 ноября 1907 — 21 февраля 2000) — офицер Армии Соединённых Штатов Америки и военный инженер. Он работал в Манхэттенском проекте, где во время Второй мировой войны разрабатывались первые образцы ядерного оружия, на посту заместителя главного инженера округа, а затем главным инженером округа в «Манхэттенском инженерном округе». Он отвечал как за производство урана на Клинтонском инженерном заводе в Ок-Ридж, штат Теннесси, так и за производство плутония в Хэнфордском комплексе.

Николс продолжал участвовать в Манхэттенском проекте вплоть до 1947 года, когда тот был поглощён Комиссией по атомной энергии (КАЭ). В 1946—1947 годах он служил в КАЭ в качестве офицера связи. Некоторое время преподавал в Военной академии США (Вест-Пойнт), но вскоре получил повышение до генерал-майора и стал главой Проекта по особому оружию вооружённых сил США, ответственному за военные вопросы ядерного оружия, в том числе логистику, обращение с оружием и обучение. Он был заместителем директора по персоналу Подразделения по вопросам, планированию и операциям с атомной энергией (Atomic Energy Matters, Plans and Operations Division), а также старшим офицером армии в военном комитете связи, работавшим с КАЭ.

В 1950 году генерал Николс стал заместителем директора Подразделения по управляемым ракетам (Guided Missiles Division) Министерства обороны США. Когда в 1952 году подразделение было реорганизовано, он был назначен главой отдела исследований и разработок. В 1953 году Николс стал генеральным управляющим Комиссии по атомной энергии США, где он способствовал сооружению атомных электростанций. Он играл ключевую роль в судебном разбирательстве по делу Оппенгеймера, которое закончилось лишением у учёного допуска к секретной работе. После КАЭ Николс начал давать консультации по инженерным вопросам сооружения и оперирования частных АЭС.

Ранние годы жизни и начало карьеры

Кеннет Дэвид Николс родился 13 ноября 1907 года в поселении Уэст-Парк (штат Огайо), который позже стал районом города Кливленд, в семье Уилбура Л. Николса (Wilbur L. Nichols) и его жены Мэй (в девичестве — Колбрумн, May Colbrumn); помимо него в семье было трое детей. Он выпустился из Военной академии США в Вест-Пойнте в 1929 году пятым на своём курсе и был коммисован в качестве второго лейтенанта Инженерных войск армии США. В том же году его командировали в Никарагуа в составе экспедиции, руководимой подполковником (англ. lieutenant colonel) Дэниелом Айсомом Султаном (Daniel Isom Sultan), целью которой было провести исследование территории для строительства Никарагуанского канала. Здесь он впервые встретился с первым лейтенантом Лесли Гровсом, офицером той же экспедиции, который позже сыграет значительную роль в жизни Николса. За работу в экспедиции Николс был награждён никарагуанской медалью «За заслуги» (англ. Nicaraguan Medal of Merit) с формулировкой: «За исключительную помощь, оказанную Республике Никарагуа».

Николс возвратился в США в 1931 году и поступил в Корнелльский университет, где получил степень бакалавра в гражданском строительстве. В июне 1932 года он стал помощником руководителя Судоходной экспериментальной станции (Waterways Experiment Station) в Виксберге (штат Миссисипи). В августе он продлжил обучение в Корнелле и получил степень магистра по той же специальности 10 июня 1932 года. Во время обучения в университете он женился на Жаклин Даррикуле (Jacqueline Darriculat), позже у них родились дочь и сын. Он возвратился к работе на Судоходной станции в 1933 году, но уже на следующий год получил стипендию от Института международного образования (Institute of International Education) для годичного обучения (изучения европейских методов в гидравлике) в техническом институте в Берлине. В период обучения, 1 октября 1934 года, он был повышен до первого лейтенанта. Написанная им диссертация выиграла премию Американского общества гражданских инженеров (American Society of Civil Engineers). По возращении в США он снова получил годичное назначение, и опять на Судоходную экспериментальную станцию. С сентября 1936 по июнь 1937 года он был офицером-курсантом в Форте Белвуар (Fort Belvoir), штат Виргиния. После этого он вновь продолжил гражданское обучение, развив свою берлинскую диссертацию для получения степени доктора философии в Университете Айовы. В августе 1937 года он стал преподавателем в Вест-Пойнте, где 13 июня 1939 года получил повышение до капитана.

Служба в годы Второй мировой войны

В июне 1941 года полковник Джеймс Маршалл (James C. Marshall) перевёл Николса в Округ Сиракьюз (Syracuse District) на должность участкового инженера, ответственного за создание Авиационной базы Роума (Rome Air Depot), шт. Нью-Йорк. 10 октября 1941 года Николс был повышен до майора, а 1 февраля 1942 года — до подполковника, после чего Маршалл приказал ему принять на себя управление созданием Пенсильванского артиллерийского завода (Pennsylvania Ordnance Works) по производству тринитротолуола в Уильямспорте, штат Пенсильвания. Основными подрядчиками на этом проекте были DuPont и Stone & Webster, также Николс взаимодействовал с Лесли Гровсом, заведовавшим военным строительством в должности полковника.

В июне 1942 года Николс вновь был переведён Маршаллом, на этот раз в Вашингтон, округ Колумбия. Незадолго до этого Маршалл был назначен окружным инженером вновь образовывавшегося «Манхэттенского инженерного округа» (Manhattan Engineer District, впоследствии переименованном в Манхэттенский проект) и получил одобрение укомплектовать его офицерами и гражданскими из Округа Сиракьюз, работы по которому раз подходили к завершению. Маршалл назначил Николса своим заместителем, и 16 августа 1942 года, вместе с официальным созданием Манхэттенского Округа, тот вступил в должность.

Первой важной задачей нового проекта (который, в отличие от других «округов», не имел географической привязки), был выбор места строительства. 30 июня Николс и Маршалл отправились в Теннесси, где они встретились с представителями Управления Теннесси-Вэлли (Tennessee Valley Authority) и осмотрели предполагаемые места в предгорье хребта Камберленд (Cumberland Mountains), которые геологоразведчиками из Бюро научных исследований и разработки (Office of Scientific Research and Development) были признаны подходящими в плане доступности электроэнергии, воды и транспорта вместе с разреженностью населения. Для строительства было выбрано место возле Блэк Ок-Ридж (Black Oak Ridge), но Маршалл отложил покупку земли до подтверждения научными результатами обоснованности возведения полноценного производственного комплекса. Впоследствии Николс посетил Металлургическую лабораторию Чикагского университета, где встретился с Артуром Комптоном. Увидев перенаселённость лаборатории, Николс в рамках своих полномочий договорился о создании нового экспериментального центра в Аргоннском лесу (Argonne Forest), который позже станет известен как Аргоннская национальная лаборатория.

Примечания

Источники:

Литература

• Cullum G. W. [digital-library.usma.edu/cdm/compoundobject/collection/p16919coll3/id/19424/rec/7 Biographical Register of the Officers and Graduates of the US Military Academy at West Point New York since its Establishment in 1802]. — Chicago, Illinois: R. R. Donnelly and Sons, The Lakeside Press, 1940. — Vol. VIII 1930–1940. — 1459 p.
• Cullum G. W. [digital-library.usma.edu/cdm/compoundobject/collection/p16919coll3/id/22314/rec/10 Biographical Register of the Officers and Graduates of the US Military Academy at West Point New York since its Establishment in 1802]. — Chicago, Illinois: R. R. Donnelly and Sons, The Lakeside Press, 1950. — Vol. VIII 1940–1950. — 1735 p.
• Fine L., Remington J. A. [www.history.army.mil/html/books/010/10-5/index.html The Corps of Engineers: Construction in the United States]. — Washington, D.C.: United States Army Center of Military History, 1972.
• Jones V. [www.history.army.mil/html/books/011/11-10/index.html Manhattan: The Army and the Atomic Bomb]. — Washington, D.C.: United States Army Center of Military History, 1985.
• Nichols K. The Road to Trinity: A Personal Account of How America’s Nuclear Policies Were Made. — New York: Morrow, 1987. — ISBN 0-688-06910-X.

Ссылки

• [www.arlingtoncemetery.net/kdnichols.htm Kenneth David Nichols, Major General, United States Army] (англ.). Arlington National Cemetery (14 June 2003). Проверено 18 сентября 2014.
• Ravo N. [www.nytimes.com/2000/02/25/us/k-d-nichols-92-leader-in-early-atomic-age.html K. D. Nichols, 92, Leader in Early Atomic Age] (англ.). The New York Times (25 February 2000). Проверено 18 сентября 2014.

Отрывок, характеризующий Николс, Кеннет

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.