Никольское-Гагарино

Парадный фасад

Парковый фасад

Никольское-Гагарино — дворянская усадьба екатерининского времени, принадлежавшая до Октябрьской революции князьям Гагариным старшей линии. Расположена над рекой Озерной в деревне Никольское Рузского района Московской области. Приспособлена под детскую психиатрическую лечебницу, вход для посторонних на территорию ограничен.

Усадьба

В начале 1770-х князь Сергей Сергеевич Гагарин (1745-98) приобрёл у свояка село Никольское — прежнюю вотчину князей Троекуровых. Не позднее 1776 года был выстроен загородный дом центрально-осевой планировки, увенчанный круглым бельведером, откуда открывается вид на Тростенское озеро. Проектирование усадьбы было поручено Ивану Старову, который вместе с Сергеем Гагариным-старшим (отцом владельца) занимался обустройством имений юного графа Бобринского. Объёмная композиция паркового фасада и овальная форма трёх парадных залов выдают влияние стиля барокко. Впоследствии мастер раннего классицизма не раз применял сходные планировочные решения в усадьбах Петербургской губернии.

Дом, построенный на вершине пологого холма, отличается живописностью, чему немало способствует его сложно скомпонованный план с овальными залами и прямоугольными комнатами, столь напоминающий планы Баженова для царицынских павильонов. Парк усадьбы был разбит Старовым в соответствии с рекомендациями Болотова: звездообразно сходившиеся у дома аллеи сочетались с парком-лесом и свободно насаженными деревьями.

— «История русского искусства» (под ред. И. Грабаря)

Дорога к усадьбе проходит по сосновой аллее. Парадный двор составлен по моде того времени из главного дома с плоским фасадом и парных кирпичных 2-этажных флигелей, которые соединены глухими дугами кирпичной ограды с барочным декором. Вогнутный парковый фасад господского дома оформлен более живописно. За дворцом террасами спускался к речке партер с цветниками и статуями. На территории усадьбы также помещались служебный флигель (ныне перестроенный) и два хозяйственных двора (ныне в руинах) — конный и скотный. Обустройство парка нашло отражение в автобиографии Андрея Болотова:

Едучи подле большого озера, прилегающего к той горе, на которой построен был у молодого князя сего каменной дом, не мог я положением и красою всех окружающих оное озеро мест довольно налюбоваться. Они в самом деле были прекрасны, но каменный дом княжий был только что построенный, и не совсем еще внутри отделанный, и потому не составлял дальней важности. <...> Итак, не успел настать сентябрь месяц, как и принялся за копку пруда и за насыпание вынимаемою землею широкой и высокой плотины, и за срубку большого спуска. Рубление сего спуска было для меня еще первоученкою.

Поколение за поколением семейства Гагариных накапливали в Никольском выписанные из-за границы книги, фамильные портреты, мебель из редких пород дерева, итальянские панно. Здесь провели детство известные сёстры Гагарины, ставшие жёнами «белого генерала» Скобелева и министра иностранных дел Муравьёва. Не раз бывал в гостях у родственников своей жены Веры и князь П. А. Вяземский, оставивший следующее воспоминание:

По дороге в Никольское, на почтовой станции вышел презабавный случай с моим шурином князем Фёдором. Проголодавшись дорогою, он заказал себе рябчика, а сам вышел прогуляться. Когда он возвратился, то увидел, что один известный московский повеса ест его рябчика, хотя ему сказали, что рябчик заказан другим проезжающим. Тогда Гагарин пожелал ему хорошего аппетита, нацелил на него заряженный пистолет и заставил съесть без отдыха еще одиннадцать рябчиков, за которые заплатил.

После национализации в 1918 году усадьба подверглась разорению. Мебель, зеркала и княжеская библиотека (ок. 1500 томов) были вывезены в 1922 году в Новоиерусалимский монастырь, где в это время начиналось формирование Московского областного краеведческого музея. Основная часть экспонатов погибла от рук фашистов в годы Великой Отечественной войны.

Современное состояние памятника культурного наследия оставляет желать лучшего. В 2010 году сообщалось: «Все усадебные постройки в запущенном состоянии. Дворцовый фасад, обращённый к парку, обшарпан и мрачен. Парк не просто заросший, это настоящие дебри. Хотя кое-где ещё можно заметить стройные ряды липовых аллей».

Церковь

Однокупольный Никольский храм, опоясанный дорическим фризом и служивший усыпальницей князей Гагариных, стоит у въезда на территорию усадьбы. Считается, что И. Е. Старов спроектировал не только само здание, но и иконостас. Деревянный барабан церкви обит железом. Масляная роспись появилась в XIX веке. Отдельно от храма высится 40-метровая столпообразная колокольня примечательной для своего времени, почти ампирной архитектуры.

После закрытия храма в 1938 г. храмовый комплекс превратился в руины. Колокольня как потенциальный наблюдательный пункт противника была взорвана во время Великой Отечественной войны. В 1999 г. в храме возобновились богослужения. Колокольня воссоздана на средства прихожан в первом десятилетии XXI века.

В кино

• «Эскадрон гусар летучих» (1980)

Примечания

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 5010417000

Отрывок, характеризующий Никольское-Гагарино

Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…