Никоновская летопись
Поделись знанием:
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.
В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Никоновская летопись — крупнейший памятник русского летописания XVI века. Названа по имени патриарха Никона, которому принадлежал один из её списков.
Списки
Согласно концепции Б. М. Клосса, оригинал первоначальной редакции Никоновской летописи представлен в списке Оболенского, а точнее, в его первых 939 листах. Этот свод составлен между 1526 и 1530 годами, при участии митрополита Московского Даниила.
Позднее к списку Оболенского были приплетены листы 940—1166 с изложением событий 1521—1556 годов. Заключительная же его часть (листы 1167—1209 из бумаги середины 1570-х годов) описывает события 1556—1558 годов.
Новая редакция Никоновской летописи была составлена около 1637 года, к тексту были добавлены «Повесть о житии Фёдора Ивановича» и «Новый летописец».
Списки:
- Список Оболенского.
- Академическая XIV, или Патриарший. Конец 1550-х годов, 875 листов. Положен в основу издания ПСРЛ. На л. 44—731 скопирован список Оболенского, доведённый до 1520 года, с л. 732 события 1521—1533 годов заимствованы из Воскресенской летописи, а события 1534—1556 годов изложены по «Летописцу начала царства».
- Академическая XV, или Никоновский. Середина XVII века, в 2 томах.
- Строгановский, или Библиотечный. Конец 1630-х годов, на 1446 листах.
- Архивский II. Середина XVII века, на 952 листах, обрывается на событиях 1491 года.
- Троицкий III. Конец 1630-х годов, на 1601 листе.
- Три более поздних списка (Ундольского, Симферопольский и Эрмитажный) самостоятельного значения не имеют.
Лаптевский, Голицынский и «Древнего летописца» тома Лицевого свода, напечатанные в ПСРЛ как варианты, имеют заметные отличия, в издании иногда печатается в два столбца.
Состав
Соотношение объёма текста:
- Перед летописью помещены списки епископов и «Летописец вскоре» Никифора (т. IX, с. XXI—XXXI[1]).
- Вводная часть летописи (т. IX, с. 1—8),
- События за 859—985 годы (т. IX, с. 8—42),
- События за 986—1110 годы (т. IX, с. 42—142),
- События за 1111—1157 годы (т. IX, с. 142—208), подробнее начиная с 1146 года (с. 168),
- События за 1157—1203 годы (т. IX, с. 208—256; т. X, с. 1—37),
- События за 1203—1304 годы (т. X, с. 37—175),
- События за 1304—1418 годы (т. X, с. 175—234, т. XI, с. 1—234),
- События за 1419—1462 годы (т. XI, с. 234—239, т. XII, с. 1—115),
- Правление Ивана Васильевича, 1462—1505 годы (т. XII, с. 115—259),
- События за 1505—1520 годы (т. XIII, с. 1—36),
- Дополнительные тексты за 1521—1556 годы (т. XIII, с. 36—267),
- Дополнительные тексты за 1556—1558 годы (т. XIII, с. 267—300)[2].
Кроме того, в составе т. XIII и XIV ПСРЛ напечатаны также продолжения текста Никоновской летописи:
- Синодальный, Александро-Невский и Лебедевский списки с событиями 1558—1567 года (т. XIII, с. 303—408). Они также напечатаны в составе т. XXIX ПСРЛ.
- Царственная книга, события 1533—1553 годов (т. XIII, с. 409—532).
- «Повесть о честном житии Фёдора Ивановича» (т. XIV, с. 1—22).
- «Новый летописец» о событиях начала XVII века (т. XIV, с. 23—154).
Дополнительные тексты и подробные повести[3]:
- «Сказание о хульной вере Сарацинской», под 990 годом (т. IX, с. 59—63),
- Прение Илариона Меглинского с манихеями и армянами, под 1114 годом (т. IX, с. 144—149),
- «Повесть о происхождении честного креста», под 1157 годом (т. IX, с. 210),
- Послание патриарха Луки к Андрею Боголюбскому, под 1160 годом (т. IX, с. 223—229),
- «О взятии Царьграда фрягами», под 1204 годом (т. X, с. 37—42)[4],
- Рассказ о битве на Липице (т. X, с. 69—77),
- Рассказ о битве на Калке, ошибочно под 1225 годом (т. X, с. 89—92),
- Рассказ о нашествии Батыя (т. X, с. 105—113),
- Рассказ о Невской битве (т. X, с. 119—123)[5],
- Рассказ о Ледовом побоище (т. X, с. 125—128),
- Повесть о смерти Михаила Черниговского (т. X, с. 130—133)[6],
- Повесть об убиении Батыя, под 1247 годом (т. X, с. 135—136),
- Повесть об убиении Акинфа, под 1304 годом (т. X, с. 175),
- Повесть о смерти Михаила Тверского (т. X, с. 182—186),
- Повесть о митрополите Петре, под 1326 годом (т. X, с. 191—194),
- Рассказ о смерти Александра Михайловича Тверского, под 1339 годом (т. X, с. 209—211),
- «Рукописание Магнуша», под 1352 годом (т. X, с. 224—225),
- Рассказ о преследовании христиан в Египте, под 1365 годом (т. XI, с. 7—8),
- Рассказ об осаде Твери, под 1375 годом (т. XI, с. 22—23),
- Рассказ о битве на Пьяне (т. XI, с. 27—28),
- Повесть о митрополите Алексии, под 1378 годом (т. XI, с. 29—35),
- Повесть о Митяе (т. XI, с. 35—41),
- Рассказ о битве на Воже (т. XI, с. 42—43),
- Повесть о Донском побоище (т. XI, с. 46—69), с ошибочным упоминанием митрополита Киприана,
- Повесть о нашествии Тохтамыша (т. XI, с. 71—81),
- Хождение Пимена в Царьград, под 1389 годом (т. XI, с. 95—104), с дополнением выписки из «Хождения в Иерусалим» (т. XI, с. 104—108),
- Повесть о житии и о преставлении Дмитрия Ивановича (т. XI, с. 108—121),
- Повесть о Сергии Радонежском, под 1392 годом (т. XI, с. 127—147),
- Повесть о Темире, под 1392 годом (т. XI, с. 151—153),
- Повесть о чуде Владимирской иконы Богородицы, под 1395 годом (т. XI, с. 158—161)[7],
- Рассказ о битве на Ворскле (т. XI, с. 172—174),
- Повесть о житии Михаила Александровича Тверского, под 1399 годом (т. XI, с. 175—183),
- Духовная грамота Киприана (т. XI, с. 195—197),
- Рассказ о нашествии Едигея и его грамота Василию (т. XI, с. 205—211),
- Рассказ о смерти Арсения Тверского (т. XI, с. 211—212),
- Рассказ о поставлении Григория Цамблака (т. XI, с. 226—230),
- Поучение Симеона Новгородского псковичам, под 1419 годом (т. XI, с. 234),
- Повесть о митрополите Фотии и его грамота, под 1430 годом (т. XII, с. 10—15),
- Рассказ о митрополите Исидоре на восьмом соборе, под 1439, 1440 и 1441 годами, и послание Исидора (т. XII, с. 26—30, 31—36, 37—38); послание папы Евгения князю Василию (т. XII, с. 40—41),
- Выписки из деяний соборов и «Тактикона» Никона Черногорца (т. XII, с. 43—54); сказание об отпадении латинян (т. XII, с. 54—61),
- Рассказ о пленении и ослеплении великого князя Василия, под 1446 годом (т. XII, с. 67—69),
- Рассказ об основании Царьграда, под 1453 годом (т. XII, с. 78—81)[8]; повесть о взятии Царьграда (т. XII, с. 83—97); другая повесть о взятии Царьграда (т. XII, с. 97—100)[9],
- Рассказ о походе Ивана Васильевича на Новгород в 1471 году (т. XII, с. 129—141),
- Рассказ о строительстве Успенского собора в Москве и о перенесении мощей, под 1472 годом (т. XII, с. 143—147)[10],
- Рассказ о поездке Ивана Васильевича в Новгород зимой 1475—1476 годов (т. XII, с. 158—167),
- Рассказ о походе Ивана Васильевича на Новгород зимой 1477—1478 годов (т. XII, с. 171—189),
- Рассказ о стоянии на Угре (т. XII, с. 198—203)[11],
- Поставление Дмитрия Ивановича на великое княжение, под 1498 годом (т. XII, с. 246—248),
- Рассказ о взятии Смоленска в 1514 году (т. XIII, с. 18—20)[12].
В продолжениях летописи особенно подробно изложены:
- Рассказ о нашествии Сахиб-Гирея в 1541 году (т. XIII, с. 99—114),
- О венчании Ивана Васильевича на царство (т. XIII, с. 150—151),
- Повесть о поставлении Свияжска в 1551 году (т. XIII, с. 162—170),
- Повесть о Казанском взятии (т. XIII, с. 170—228), включает несколько посланий и речей царя и митрополита Макария.
Несмотря на значительную полноту сведений, в неё вошли далеко не все тексты, имевшиеся в более ранних летописях. Например, отсутствует «Русская правда», очень кратко изложены фольклорные рассказы о мести Ольги древлянам (945 год) и об осаде печенегами Белгорода (997 год).
Источники
Согласно Б. М. Клоссу, непосредственными её источниками являлись Иоасафовская летопись, Хронографический список Новгородской пятой летописи и так называемый Хронограф «редакции 1512 года».
Летопись содержит ряд вставок из Хронографа о византийских царях и истории Византии, причем хронология часто спутана:
- Михаил (т. IX, с. 7—8, 10—11); Василий Македонянин, царство 87 (т. IX, с. 11—13)
- Лев Премудрый, царство 88 (т. IX, с. 14—15)
- Александр (т. IX, с. 24—25); Константин Багрянородный (т. IX, с. 25—26, 28); Роман Лакапин (т. IX, с. 27—28); Роман, сын Константина (т. IX, с. 28—29)
- Никифор Фока (т. IX, с. 31—33)
- Иван Цимисхий (т. IX, с. 35)
- Константин, брат Василия, под 1039 годом (т. IX, с. 81); Роман Аргиропул (т. IX, с. 81—82);
- Михаил Пафлагонянин, под 1054 годом (т. IX, с. 86—87); Константин Мономах (т. IX, с. 87—88); Михаил Апастратиотик (т. IX, с. 88—89); Исаакий Комнин (т. IX, с. 89—90); Константин Дука (т. IX, с. 90—91)
- Роман Диоген, под 1083 годом (т. IX, с. 110—112); Михаил Дука, под 1083 годом (т. IX, с. 112—113); Никифор Ватаниот, под 1083 годом (т. IX, с. 113—114); Алексей Комнин, под 1083 годом (т. IX, с. 114, кратко)
- Иван Порфирогенит, под 1100 годом (т. IX, с. 137, кратко)
- Мануил Порфирогенит, под 1114 годом (т. IX, с. 143, кратко)
- Феодор Ласкарь, под 1204 годом (т. X, с. 43, кратко).
- Андроник III Палеолог, под 1328 годом (т. X, с. 201, кратко).
- Мануил Палеолог, под 1392 годом (т. XI, с. 150—151, 153)
Также есть выписки из истории Болгарии и Сербии:
- О сербских деспотах, под 1204 годом (т. X, с. 42—43), о Саве Сербском (т. X, с. 43—45, 46—48), родословие сербских правителей (с. 48).
- О Милутине, под 1328 годом (т. X, с. 196—198) и Стефане Душане (с. 198—201)
- О сербских правителях и битве на Косовом поле (т. XI, с. 148—150)
- О великом княжении Сербском и царях турецких, под 1425 годом (т. XII, с. 3—6)
- О болгарском царстве, под 1204 годом (т. X, с. 43), об Иване Асене (с. 45—46).
Дополнения
Дополнениями к Никоновской летописи принято называть сведения летописи, не находящие аналогий в более ранних источниках.
Дополнения носят сложный характер и во многом передают представления XVI века. Еще Н. М. Карамзин относился к ним скептически, не опирался на них в основном тексте «Истории государства Российского» и в примечаниях излагал отдельно. Таких мелких дополнений, скрупулезно учтенных Карамзиным, сотни[13].
Особенно много сведений содержится о времени правления Владимира Святославича. В XII веке есть ряд дополнений по истории Рязанского княжества. Половцы нередко именуются татарами.
Некоторые дополнения таковы:
- Уникальные сведения о событиях в Киеве и Новгороде в 860-е годы (в частности, о Вадиме Храбром), иногда называемые «Летописью Аскольда» (т. IX, с. 9)
- О походах на волжских булгар, первая победа над которыми приписывается Кию (т. IX, с. 4), о том, как Владимир Святославич послал к ним философа Марка с проповедью христианства (т. IX, с. 58—59). Как указывает Б. М. Клосс, такие сведения были особенно актуальны в период борьбы с Казанским царством в первой половине XVI века.
- О митрополите Михаиле, которого к Владимиру якобы послал патриарх Фотий, под 988—992 годами (т. IX, с. 57, 64)
- О митрополите Леонте и первых епископах, под 992 годом (т. IX, с. 65).
- О принятии на службу печенежских князей, под 979, 988, 991 годами (т. IX, с. 39, 57, 64), а позже половецких.
- О богатырях: современниках Владимира Святославича Рагдае, Александре Поповиче, Яне Усмошвеце (т. IX, с. 68), убитом в 1185 году Добрыне Судиславиче (т. X, с. 13), участии богатырей Добрыни Златого Пояса и Александра Поповича в битве на Липице (т. X, с. 70) и их гибели вместе с 70 богатырями в битве на Калке (т. X, с. 92)[14].
- Приход послов из Рима, под 979, 1091 и 1169 годами (т. IX, с. 39, 116, 237).
- О борьбе с еретиками, под 1004 и 1123 годами (т. IX, с. 68, 152)
- Начиная с 1132 года до 1160-х годов начинается ряд известий, относящихся к Рязани: о половецком князе Амурате; тысяцком Иване Андреевиче; богатыре Темирхозе; основании города Ростиславля; тысяцком Андрее Глебовиче (т. IX, с. 158, 159, 160, 197, 205), под 1209 годом — о тысяцком Матфее Андреевиче (т. X, с. 60)
Издания и литература
Издания:
- Руская летопись по Никонову списку. / Изданная под смотрением имп. Академии наук. СПб, 1767—1792. [dlib.rsl.ru/viewer/01004095257 Ч.1], [dlib.rsl.ru/viewer/01004095265 Ч.2], [dlib.rsl.ru/viewer/01004095271 Ч.3], [dlib.rsl.ru/viewer/01004095275 Ч.4], [dlib.rsl.ru/viewer/01004095281 Ч.5], [dlib.rsl.ru/viewer/01004095287 Ч.6], [dlib.rsl.ru/viewer/01004095294 Ч.7], [dlib.rsl.ru/viewer/01004095291 Ч.8]
- ПСРЛ. Тома IX—XIV. СПб, 1863 — Пг., 1918. Переиздание: М., 2000.
Литература:
- Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып.2. Вторая половина XIV—XVI в. Ч. 2. Л-Я. Л., 1989. С. 49—50. (статья Б. М. Клосса).
- Клосс Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII вв. — М.: Наука, 1980. — 312 с. (в пер.)
Напишите отзыв о статье "Никоновская летопись"
Примечания
- ↑ Тома и страницы указаны по изданию в составе ПСРЛ.
- ↑ В списке Оболенского далее следуют приписки XVII века (с. 300—302).
- ↑ Повести, входящие в состав ПВЛ, не указываются.
- ↑ Рассказ об иконе Одигитрии помещен лишь в Лаптевском томе Лицевого свода.
- ↑ В Лаптевском томе Лицевого свода ему предшествует еще одна выписка из «Жития Александра Невского» (т. X, с. 118—119).
- ↑ Её редакция в Лаптевском томе см. т. X, с. 237—244.
- ↑ Редакция «Древнего летописца» см. т. XI, с. 243—254.
- ↑ В ряде поздних списков далее следует перечень царей Византии (т. XII, с. 81—83).
- ↑ В ряде поздних списков далее следует «Повесть о Магмете-салтане» (т. XII, с. 100—108).
- ↑ В Шумиловском списке рассказ о строительстве Успенского собора и перенесении мощей изложен под 1479 годом (т. XII, с. 192—196).
- ↑ Шумиловский список содержит также послание Вассиана на Угру к великому князю (с. 203—212).
- ↑ Также в списке Лицевого свода есть рассказ о Евдокии, жене Дмитрия Донского (т. XI, с. 198—201).
- ↑ например: Карамзин Н. М. История государства Российского. Том I, примечания 289, 419, 458, 468, 472, 474, 483, том II, примечания 9, 11, 20, 29, 64, 114, 201, 244, 256, 260, 261, 269, 284, 297, 324, 351, 358, 414, 425, том III, примечания 28, 30, 33, 153, 168, 208, 316, том IV, примечания 7, 11, 39, 88, 123, 132, 148, 160, 163, 181, 182, 206, 225, 247, 260, 280, 328, 369, 373, 379, 390, 396 (при этом Карамзин не всегда различает сведения Новгородско-Софийского свода и Никоновской летописи); в томе V ссылки на летопись также постоянны, но скептических замечаний здесь уже нет
- ↑ Упоминание богатырей-храбров в связи с битвой на Калке есть и в более ранних летописях (ПСРЛ, т. IV, ч. 1, с. 203; т. VI, вып. 1, с. 282).
Ссылки
- Чарльз Дж. Гальперин. [history.spbu.ru/index.php?chpu=Rossica_antiqua/2021/2030/2035 Переписывая историю: Никоновская летопись о взаимоотношениях Руси с Ордой] // ROSSICA ANTIQUA. 2010/2.
Отрывок, характеризующий Никоновская летопись
Но Ростов не отвечал ему.– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.
В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
