Пуланзас, Никос

Никос Пуланзас (греч. Νίκος Πουλαντζάς, англ. Nicos Poulantzas, 21 сентября 1936— 3 или 4 октября 1979) — греко-французский марксистский социолог и политолог.

Наряду с Луи Альтюссером является одним из ключевых представителей структуралистского марксизма, в своей системе взглядов сочетая ортодоксальный ленинизм с грамшианством и еврокоммунизмом. Писал на французском. Широкую известность приобрел благодаря исследованиям государства, социальных классов, фашизма и падения диктаторских режимов в Испании, Португалии и Греции. Принимал участие в борьбе против греческой хунты чёрных полковников (1967—1974), был членом антисталинского крыла Коммунистической партии Греции, его идеи повлияли на его преемниц — партии Синаспизмос и Сириза.

Биография

Пуланзас родился в зажиточной семье. Изучал право в Афинском университете, после чего переехал во Францию, где защитил докторскую диссертацию по философии права. Еще в Греции Пуланзас вступил в ряды Единой демократической левой партии — политического прикрытия коммунистической партии, запрещённой после гражданской войны. Во Франции увлёкся экзистенциалистским марксизмом Жана-Поля Сартра и Симоны де Бовуар и писал для их журнала Les Temps Modernes.

Одна из его заметок в этом журнале в 1964 году привлекла внимание Луи Альтюссера (1918—1990), и с середины 1960-х Пуланзас сближается с «альтюссеровским кружком» (Этьен Балибар, Режи Дебре, Пьер Машере, Жак Рансьер). В 1968 году издал книгу «Политическая власть и социальные классы капиталистического государства», принесшую ему широкую известность и переведенную на многие языки мира. Нужно заметить, что своей работой Пуланзас поспособствовал разработке структуралистского подхода в анализе политики.

Начиная с 1968 года до самой смерти, Пуланзас преподавал социологию в Парижском университете VIII. Был женат на французской писательнице Анне Леклер и имел дочь.

Поздно вечером 3-го (по другим данным ночью 4 октября) 1979 в состоянии острой депрессии покончил с собой, выбросившись с окна своего гостиничного номера в Париже. Ему было 43 года.

Идейное наследие

В 1969 году британский журнал New Left Review опубликовал критическую рецензию Пуланзаса на книгу английского марксиста Ральфа Милибэнда «Государство в капиталистическом обществе». Эта рецензия стала первым раундом «дискуссии Милибэнда-Пуланзаса». Дискуссия разворачивалась вокруг вопроса о государстве как механизме классовой власти: Милибэнд считал это следствием классового происхождения и принадлежности людей, занимавших руководящие должности в государственных структурах; Пуланзас придерживался того мнения, это исходило из самой структуры и функций государства.

Важнейшим произведением Пуланзаса на эту тему стала книга «Политическая власть и социальные классы капиталистического государства» (1968). Именно в этой книге он развил одно из своих нововведений в теории — концепцию «относительной автономии государства», которое «есть место и центр применения власти, но само не обладает никакой властью». По Пуланзасу, капиталистическое государство, чтобы функционировать именно как капиталистическое государство, должно выступать против интересов отдельных капиталистов, но в защиту их общих классовых интересов: государству надлежит сохранять «относительную автономию» от интересов и требований индивидуальных капиталистов. Это также означает, что государство нельзя сводить только к отражению экономических отношений и интересов, как делают догматики от марксизма. Пуланзас утверждал, что капиталисты как участники экономической деятельности имеют склонность конкурировать друг с другом, а государство служит своеобразной площадкой, на которой различные фракции класса капиталистов, а также других правящих классов, могут производить долгосрочную стратегию и заключать долгосрочные союзы. Одновременно государство дезорганизует рабочий класс, разделяя его на отдельных индивидуумов (граждан), изолируя членов рабочего класса друг от друга.

«Фашизм и диктатура» (1970) стал эмпирическим исследованием, основанным на теоретической работе. Пуланзас исследовал классовую сущность фашизма и пришёл к выводу, что фашистское государство является исключительной формой капиталистического государства. По его мнению, хотя фашизм не является неизбежной или «естественной» стадией развития капитализма, он выступает одной из реакций на политический кризис — и раз таковые кризисы повторяются, может повториться и фашизм. Подобные идеи можно найти в «Кризисе диктатур: Португалия, Греция, Испания» (1975) — одном из первых марксистских трудов, посвященных процессу демократизации. Пуланзас утверждал, что победа демократии во всех трёх странах с крайне правыми диктатурами стала возможна благодаря политической борьбе между двумя конкурирующими фракциями класса капиталистов — национальной и компрадорской буржуазии.

В своей дальнейшей теоретической работе Пуланзас сделал важный вклад в теорию классов, выступив с критикой широко принятых понятий «класс-в-себе» и «класс-для-себя» — отстаивая вместо этого ту точку зрения, что классы не существуют вне классового конфликта, что класс является совокупностью отношений и практик. В книге «Социальные классы при современном капитализме» (1974) он также рассмотрел политическое значение растущей транснационализации (глобализации) капитала и возникновения «новой мелкой буржуазии».

Его последняя книга «Государство, власть, социализм» (1978) содержала критику конструкций других теоретиков, близких к марксизму и структурализму, в частности Мишеля Фуко и Жиля Делёза. В частности, Пуланзас предложил определение государства как общественного отношения и заявил, что вопрос его относительной автономии является функцией классовой борьбы. Поскольку государство является средоточием классовой борьбы, то оно всегда в движении. Ни один класс не обладает полной властью над государством, однако государство всегда отдает предпочтение интересам господствующего класса. Итак, степень его относительной автономности постоянно меняется и определяется содержанием и интенсивностью политической борьбы.

Политически, целью Пуланзаса, которую он предлагал для Коммунистической партии Греции (внутренней), было сочетание демократического и революционного социализма, которое бы смогло избежать бюрократизации, подавления низовых инициатив и этатизма, свойственных и реформистской социал-демократии, и так называемому «реальному социализму» советского образца.

Литература

• Peter Bratsis, «Nicos Poulantzas and the Ontological Status of the State in Marxist Theory», in Journal Of The Hellenic Diaspora, Vol. 25, No. 1-2, February 1999, pp. 155–176.
• Jane Caplan, «Theories of Fascism: Nicos Poulantzas as Historian», in History Workshop, No. 3, Spring 1977, pp. 83-100.
• Stuart Hall, «Nicos Poulantzas: State, Power, Socialism», in New Left Review, I/119, January-February 1980, pp. 60-69.
• Bob Jessop, «On the Originality, Legacy, and Actuality of Nicos Poulantzas», in Studies In Political Economy, No. 34, Spring 1991, pp. 75-107.
• Bob Jessop, Nicos Poulantzas: Marxist Theory and Political Strategy, London: Macmillan, 1985.
• Peter Kennedy. «Marxism and the Relative Autonomy of the Capitalist State», in Critique: Journal of Socialist Theory, Vol. 34, Issue 2, 2006, pp. 179–196.
• Ellen Meiksins Wood, The Retreat from Class, London—New York: Verso, 1986, pp. 25-46 (The Forerunner: Nicos Poulantzas).

Ссылки

• [poulantzas-lesen.de/ Poulantzas lesen]  (нем.)
• [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Sem/50.php Никос Пуланзас]

Отрывок, характеризующий Пуланзас, Никос

Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.