Никулин, Михаил Андреевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Михаил Никулин
Имя при рождении:

Никулин
Михаил Андреевич

Дата рождения:

28 сентября 1898(1898-09-28)

Место рождения:

хутор Нижне-Максаев, станица Вёшенская, Донецкий округ, область Войска Донского (ныне Шолоховский район, Ростовская область)

Дата смерти:

5 января 1985(1985-01-05) (86 лет)

Место смерти:

Ростов-на-Дону, РСФСР, СССР

Гражданство:

Российская империя Российская империя
СССР СССР

Род деятельности:

прозаик

Годы творчества:

19321985

Направление:

социалистический реализм

Жанр:

повесть, рассказ, очерк

Язык произведений:

русский

Дебют:

Повесть о Хвиное (1930)

Подпись:

Михаи́л Андре́евич Нику́лин (28 сентября 18985 января 1985) — русский советский писатель-прозаик, автор многих произведений, из которых наибольшую известность получила повесть «Полая вода».





Биография

Родился на хуторе Нижне-Максаев станицы Вёшенской Донецкого округа Области Войска Донского (ныне хутор Максаевский Шолоховского района Ростовской области) в семье донского казака.

Окончив Вёшенскую двухклассную школу, а затем, сдав экзамен при Усть-Медведицком реальном училище, работал учителем.

Вскоре после начала Гражданской войны Никулина мобилизуют в Донскую армию. После поражения белых эмигрирует в Болгарию. Испытывая острую тоску по родине, Никулин в числе первых казаков возвращается на Дон[1].

С начала 1930-х годов Никулин работал в редакции журнала «На подъёме». Тогда же начал писать повести, рассказы и очерки о жизни советского казачества. В 1930 году в журнале «На подъёме» начинает публиковать своё первое серьёзное произведение «Повесть о Хвиное». Затем пишет повести «Лукашка», «В степи», «Звёздочка» и рассказы, вошедшие в книги «Встречи» (1936) и «Степные дороги» (1939).

В 1935 году Никулина принимают в Союз писателей СССР[2].

Во время Великой Отечественной войны работал заместителем начальника Ростовского областного отдела по делам искусств.

После войны писал многочисленные повести и рассказы, выходившие не только в Ростиздате, но и в центральных издательствах, таких, как «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Современник», Детгиз, «Советская Россия». Высокую оценку дал им известный критик Михаил Лобанов.

Наиболее известным произведением Никулина является повесть «Полая вода» (1957), повествующая о донских казаках во время Гражданской войны и в начале 20-х годов.

В 1950-х годах Никулин работал в редакции журнала «Дон».

Много писал для детей и о детях. Также он является автором перевода с болгарского сказочной повести Б. Априлова «Приключения Лисёнка». Писал также статьи о творчестве М. А. Шолохова, вошедшие в книгу «Мои раздумья над Тихим Доном». Автор книги «Погожая осень» о собирателе донских песен А. М. Листопадове.

В 1980-е годы, несмотря на преклонные годы, продолжал писать. В 1981 году вышли две его повести «А журавли кликали весну!» и «Малые огни». Последняя повесть Никулина, «Неумолчно шумят пшеница и тополь», была опубликована в журнале «Дон» в 1983 году.

Умер в Ростове-на-Дону 5 января 1985 года на 87-м году жизни.

Награды и почётные звания

Увековечение памяти

Книги

Напишите отзыв о статье "Никулин, Михаил Андреевич"

Литература

  • Писатели Дона: Биобиблиогр. сб / [Сост. Г. Г. Тягленко]. — Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1976. — С. 170—175. — 288 с. — 10 000 экз.
  • Писатели Дона: Биобиблиогр. указ / [О. И. Кузина и др.]. — изд. 2-е, испр. и доп. — Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1986. — С. 232—237. — 416 с. — 20 000 экз.

Примечания

  1. Шолохов Л. Г. [donvrem.dspl.ru/Files/article/m18/1/art.aspx?art_id=460 «Мне грезилась донская гроза…»] // Донской временник. — 2006. — С. 136.
  2. Писатели Дона: Биобиблиогр. указ / [О. И. Кузина и др.]. — изд. 2-е, испр. и доп. — Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1986. — С. 232. — 416 с. — 20 000 экз.

Ссылки

  • [biblus.ru/Default.aspx?auth=3j169d2 Михаил Андреевич Никулин] в каталоге «Библус»
  • Карташов Ю. И. [nativregion.narod.ru/simple_14.html Никулин Михаил Андреевич]. Энциклопедия «Верхнедонцы». [www.webcitation.org/67d8zvsIb Архивировано из первоисточника 13 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Никулин, Михаил Андреевич

«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.