Нимейер, Оскар

Оскар Нимейер
Oscar Niemeyer
Основные сведения
Страна	Бразилия Бразилия
Дата рождения	15 декабря 1907(1907-12-15)
Место рождения	Рио-де-Жанейро, Бразильская старая республика
Дата смерти	5 декабря 2012(2012-12-05) (104 года)
Место смерти	Рио-де-Жанейро, Бразилия
Работы и достижения
Работал в городах	Бразилиа
Награды
Премии	Притцкеровская премия (1988)

О́скар Рибе́йру ди Алме́йда ди Ниме́йер Суа́рис Фи́лью (порт. Oscar Ribeiro de Almeida de Niemeyer Soares Filho; 15 декабря 1907, Рио-де-Жанейро — 5 декабря 2012, Рио-де-Жанейро) — латиноамериканский архитектор XX века, один из основателей современной школы бразильской архитектуры, пионер и экспериментатор в области железобетонной архитектуры. Убежденный коммунист, член Бразильской коммунистической партии на протяжении почти семи десятилетий. Член Президиума Всемирного Совета Мира, лауреат Международной Ленинской премии «3а укрепление мира между народами» (1963).

Биография

Ранние годы

Оскар Нимейер родился 15 декабря 1907 года в Рио-де-Жанейро в обеспеченной семье португальско-немецкого происхождения на улице, которую впоследствии назвали именем его деда Рибейру де Алмейда. Воспитывался в доме родителей матери.

В молодости вёл беспечный богемный образ жизни, увлекался футболом и книгами (читал много, но бессистемно), в 21-летнем возрасте бросал учёбу ради женитьбы на Анните Бальдо, дочери итальянских иммигрантов из Венеции, которая принесла ему единственную дочь Анну Марию Нимейер.

Учился в привилегированном колледже, где впервые проявил интерес к архитектуре. На вопрос, как он стал архитектором, впоследствии отвечал: «Случайно. Рисовал то в воздухе что-то пальцем, это заметили и на семейном совете решили, что дадут мне художественное образование».

1930-е: Становление архитектора

С 1932 года работал под руководством Лусио Косты и Карлоса Леао. В 1934 году окончил Национальную архитектурную школу в Рио-де-Жанейро, после чего сперва работал в издательском доме отца. Однако он продолжал заниматься в архитектурной студии Лусио Косты, Карлоса Леао и Грегори Варшавчика. Первой осуществлённой постройкой Нимейера стали детские ясли в Рио-де-Жанейро (1937).

Во второй половине 1930-х годов в Бразилии начала складываться бразильская национальная школа современной архитектуры. Её первым произведением стало здание министерства просвещения и здравоохранения в Рио-де-Жанейро (1937—1943). Руководителем проекта был Лусио Коста; к нему в качестве советника был привлечён сам Ле Корбюзье. После отъезда последнего изменения, внесённые его в план Нимейером, так впечатлили Косту, что с 1939 года разработку проекта возглавил именно Нимейер.

В 1939 году Костой и Нимейером был построен павильон Бразилии на Всемирной выставке 1939 года в Нью-Йорке. В 1940 году Нимейер познакомился с Жуселину Кубичеком — на тот момент мэром Белу-Оризонти.

1940—1950-е: Международное признание и коммунистические взгляды

1940-е годы — время нарастающей творческой активности Нимейера. По его проектам построены гостиница в Ору-Прету (1940), ресторан, яхт-клуб, казино, отель и церковь св. Франциска Ассизского в Пампулье (1942—1943); банк «Боа-Виста» (1946) в Рио-де-Жанейро, учебный авиационно-технический центр в Сан-Жозе-дус-Кампус (1947—1953). В 1947 году Нимейер принимал участие в проектировании здания штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке.

Симпатизировал СССР во Второй мировой войне. В 1945 году Нимейер вступил в бразильскую компартию. Когда генерального секретаря компартии Луиса Карлоса Престеса и 15 его соратников выпустили из тюрьмы, Нимейер приютил их у себя дома, в итоге пожертвовав построенное им жилище на нужды партии.

В 1954 году с единомышленниками он основал журнал архитектуры и изобразительных искусств «Модуло», вокруг которого группировались представители бразильской левой интеллигенции (закрыт после переворота 1964 года, возобновлён в 1975 году). Из своих политических убеждений Нимейер выводил и своё стремление находить в архитектуре решения для социальных проблем, включая жилищный кризис, антисанитарию и ужасные условия жизни в фавелах; однако, по его мнению, комфорт и свободу для всех могли принести только социальные реформы и социалистическая политическая база.

Из-за его политических взглядов Нимейеру был затруднён въезд в Соединённые Штаты в годы послевоенной антикоммунистической истерии: ему было отказано в визе как в 1946 году, когда его пригласили преподавать в Йельском университете, так и в 1953 году, когда его назначили деканом в Школе дизайна в Гарварде, и в 1966 году, когда ему понадобилась в транзитная виза через США.

К постройкам 1950-х годов относятся собственный дом Нимейера в пригороде Рио-де Жанейро Каноа (1953), больница «Южная Америка» в Рио-де-Жанейро (1952—1959), жилой дом «Башня Нимейера» (1954) и жилой комплекс им. Кубичека (1951—1962) в Белу-Оризонти, здание кондитерской фабрики (1950), бизнес-центр «Монтреал» (1950), жилые дома «Эйфель» (1955) и «Копан» (1951—1965), комплекс международной выставки (1951—1954) в Сан-Паулу. Из крупных нереализованных проектов этого времени следует отметить музей современного искусства в Каракасе (1955), спроектированный в виде перевёрнутой четырёхгранной пирамиды.

1957—1964: Новая столица — Бразилиа

С 1957 года Нимейер по генеральному плану Лусио Косты осуществляет застройку будущей новой столицы — города Бразилиа, который начал строиться по инициативе и приглашению Жуселину Кубичека, ставшего в 1956 году президентом Бразилии и вскоре после инаугурации посетившего Нимейера (столица была перенесена из Рио-де-Жанейро в Бразилиа в 1960 году). Выразительность этой застройки достигнута контрастом необычных по формам (купольные, пирамидальные, чашеобразные объёмы, стреловидные колонны) сооружений правительственного центра и подчёркнуто строгих геометрических форм жилых комплексов.

По проектам Нимейера в Бразилиа построены Президентский дворец «Алворада» (1958), «Палас-отель» (1958), Дворец правительства «Планальто» (1960), Дворец Верховного суда (1960), дворец Национального конгресса (1960), корпуса министерств (1960), кафедральный собор (1960—1970), театр (1962), гостиница «Насионал» (1962), больница (1962), дворец Правосудия (1970), министерство обороны (1974), резиденция вице-президента (1974).

Архитектуру Нимейера отличает пластичность, выразительность и теплота. Он одним из первых увидел и реализовал художественные возможности монолитного железобетона. Несмотря на остроту и необычность, проекты Нимейера всегда детально разработаны, функционально и конструктивно обоснованы, зачастую сообщая функции неожиданное, но весьма рациональное воплощение. Нимейер постоянно стремится к обогащению архитектурной формы — к пластике и контрастным сопоставлениям объёмов, к динамичности членений, к разработке фактуры поверхностей, к введению цвета, а также к включению в архитектурную композицию произведений смежных искусств.

1964—1985: Военная диктатура и вынужденная эмиграция

Вернувшись в 1964 году из Израиля, где он по приглашению мэра Хайфы Аббы Хуши планировал кампус Хайфского университета, Нимейер нашёл Бразилию другой — произошёл военный переворот против президента Жуана Гуларта. Во времена военной диктатуры Нимейер жил в эмиграции во Франции (1964—1985), посещая Бразилию лишь с короткими визитами; при этом строительство общественных зданий Бразилиа продолжается по его проектам. Он также проводил некоторую часть времени в СССР и на Кубе.

В этот период он проектирует и строит ряд общественных зданий в Гане, Ливане, Италии, Алжире, Португалии, Франции (штаб-квартира Французской коммунистической партии; биржа труда в Бобиньи, запланированная как здание Всеобщей конфедерации труда; Дом культуры в Гавре; Дом управы компании «Рено»). В Рио-де-Жанейро Нимейер строит здание издательства «Маншете» (1967), отель «Насионал» (1971), станцию метро «Саенс Пенья» (1979), центр карнавала (1983—1984); в Бразилиа — мемориал президента Кубичека (1980), Пантеон (1985) и Мемориал Латинской Америки (1987). Выставки его работ проходят во многих зарубежных странах: в 1977 году в Москве (первая в 1956 году), в 1979 году в Национальном центр искусства и культуры Жоржа Помпиду в Париже, в 1983 году — в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке.

В 1978 году возглавил общественную организацию Центр — Демократическая Бразилия (CEBRADE), объединившую оппозиционных военному режиму круги интеллигенции, профсоюзных и политических деятелей.

1985—2012: Поздние годы. Столетний долгожитель

Военная диктатура в Бразилии завершилась в 1985 году, и Нимейер вернулся на родину. C 1992 по 1996 год он был председателем Бразильской коммунистической партии, возглавив её ортодоксально-марксистское крыло, не согласившееся с преобразованием после распада СССР компартии в Социалистическую народную партию Бразилии в 1992 году. Добившись повторной регистрации партии, он отошёл от её руководства. Его друг Фидель Кастро шутил: «Нимейер и я — последние коммунисты на этой планете».

В 1996 году, в возрасте 89 лет, Нимейер построил Музей современного искусства в Нитерое. В 2000-е годы по проектам Нимейера построены Музей Оскара Нимейера в Куритибе (2002), аудитория «Ибирапуэра» в Сан-Паулу (2002, по проекту 1951 года), Национальный музей и Национальная библиотека в Бразилиа (2006; по проектам 1958 года), культурный центр «Оскар Нимейер» в Гоянии (2006), здание «Кабо-Бранко» в Жуан-Песоа (2008). В 2011 году в испанском городе Авилес открылся Культурный центр Оскара Нимейера, названный в честь автора проекта.

Почётный член АХ СССР (1983 год) и зарубежный почётный член Российской академии художеств. В канун столетнего юбилея Нимейера Владимир Путин подписал указ о награждении архитектора орденом Дружбы «за большой вклад в развитие российско-бразильских отношений».

Издатели советских и российских энциклопедических словарей не раз «хоронили» Оскара Нимейера. Так, в «Первом биографическом Большом энциклопедическом словаре» (Москва-Санкт-Петербург, НОРИНТ, 2007) датой смерти архитектора указан 1989 год.

На деле Оскар Нимейер скончался в Рио-де-Жанейро 5 декабря 2012 года, не дожив всего лишь 10 дней до своего 105-летнего юбилея. За месяц до этого, 2 ноября 2012 года, Оскара Нимейера госпитализировали с почечной недостаточностью, которая стала осложнением после перенесенного гриппа.

Сочинения

Нимейер — теоретик архитектуры; автор книг «Мой опыт строительства Бразилиа» (1961), «Почти воспоминания. Путешествия» (1968), «Архитектура и общество» и т.д. Русские переводы:

• Нимейер О. Мой опыт строительства Бразилиа. М.: Изд-во иностранной литературы, 1963.
• Нимейер О. Архитектура и общество. М.: Прогресс, 1975.

Литература

• Хайт В. Л. Оскар Нимейер. М.: Стройиздат, 1986.

Ссылки

• [www.niemeyer.org.br/ Fundação Oscar Niemeyer]
• [www.archjournal.ru/rus/1%20(29)%202003/oscar.htm Статья «Оскар Нимейер» на сайте «Архитектура. Строительство. Дизайн»]
• [www.architektor.ru/ai/2005/nimeyer.htm Интервью с Оскаром Нимейером «Он строил ООН» в журнале «Архитектор»]
• [www.niemeyer.ru Сайт-галерея построек Оскара Нимейера]
• [archinews.ru/2010/11/brazilia/ описание построек Оскара Нимейера и фотографии города в журналe archinews.ru]

Отрывок, характеризующий Нимейер, Оскар

– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!