Нинна-дзи
буддистский храм | |
Нинна-дзи
仁和寺 | |
Страна | Япония |
Местоположение | префектура Киото, город Киото, район Укё, квартал Омуро-Оути, 33 |
Орденская принадлежность | сингон |
Основатель | Император Уда |
Дата основания | 888 |
Сайт | [www.ninnaji.or.jp/ Официальный сайт] |
Нинна-дзи (яп. 仁和寺) — большой храмовый комплекс подшколы Омуро-ха буддийской школы сингон-сю, расположен в районе Укё города Киото, Япония. Называется также Старый Императорский Дворец Омуро (яп. 御室).
Главной святыней монастыря является статуя будды Амиды. К ценным памятникам относятся золотой храм (национальное сокровище Японии), пятиярусная пагода (важная культурная достопримечательность Японии).
Храм основан в 888 году по приказу императора Уда, когда он отрёкся от престола и ушёл в монахи. С тех пор назывался дворцом Омуро. Веками управлялся настоятелями, которые назначались из числа принцев крови императорского дома Японии. Во время гражданской войны 1467—1477 годов потерял все культовые сооружения. Большинство сооружений относятся к XVII веку, между 1641 и 1646, когда храм был восстановлен, в том числе пятиярусная пагода и сад карликовых вишнёвых деревьев. Главный храм — бывший Малый тронный зал Императорского дворца, перенесённый на новое место в 1647 году. В храме находятся изысканнейшие по красоте картины (на стенах залов) и произведения искусства. Сад с прудом — один из самых красивых в Японии.
Храмовый комплекс разделён стенами на несколько частей — в юго-западной части находится группа деревянных павильонов, соединённых галереями, в которых хранятся сокровища храма и произведения искусства, к павильонам примыкает декоративный пруд. В северной части за Центральными воротами находятся главный зал Кондо, пятиярусная пагода и другие сооружения. Комплекс разделён на части широкой дорогой, ведущей от Ворот Двух Императоров на юге к Центральным Воротам в сторону северной части комплекса.
В 1994 году занесён в список Мирового наследия ЮНЕСКО в Японии.
Сзади за храмом находится макет исторической дороги паломничества через 88 буддийских храмов острова Сикоку.
В храме располагается также Школа Икэбаны Омуро.
Общие сведения
Строительство монастыря Нинна-дзи было начато в 886[1] году по указу Императора Коко на северо-западной окраине японской столицы Киото. В следующем году монарх умер, не успев увидеть завершение работ, поэтому за осуществление его замысла взялся преемник — Император Уда. В 888 году он достроил монастырь и назвал его в честь девиза правления «Нинна». Освящение обители состоялось при участии монаха Синдзэна секты сингон. Первым настоятелем монастыря назначили монаха Кангэна[2].
Император Уда был пылким буддистом, поэтому отрёкся от престола, принял монашеский постриг за наставничеством Якусина, главы столичного монастыря Тодзи, и переселился в построенный им Нинна-дзи. На территории монастыря он возвёл собственные апартаменты (по-японски — омуро), от имени которых монастырь стали называть дворцом Омуро. С тех пор зародился обычай назначать настоятелей Нинна-дзи из представителей Императорской семьи Японии, которым предоставляли титул принца-монаха. Кроме них, в монастыре работали такие монахи аристократического происхождения, как Кантё, Канку, Сайсин и Кандзё, которые занимались развитием наук и религиозной доктрины секты сингон[2].
В 1119 году большинство сооружений и храмов Нинна-дзи сгорело. Несмотря на это, Императорский двор и столичная аристократия восстановили монастырь, а также способствовали его дальнейшему развитию. Под руководством настоятеля-принца Какусё (1153—1169), который был назначен заведующим делами всех буддистских сект Японии, Нинна-дзи имел статус главного буддистского центра страны. Процветание монастыря продолжалось до XV века[2].
Во время войны годов Онин 1467—1477 годов все здания Нинна-дзи были уничтожены огнём, а его территория превратилась в пустырь. Восстановление монастыря началось в XVII веке при правлении сёгуна Токугавы Иэмицу. Он пожертвовал 200 тысяч золотых рё на реставрационные работы. Кроме этого, во время перестройки Императорского дворца в 1647 году, императорский двор подарил Нинна-дзи более 30 зданий, среди которых были Малый тронный зал (яп. 紫宸殿, ししんでん), Прохладный зал (яп. 清涼殿, せいりょうでん), Жилой зал (яп. 常御殿, つねのごてん), Китайские ворота (яп. 唐門, からもん карамон), Четырёхколонные ворота (яп. 四脚門, しきゃくもん) и другие[2].
После реставрации Мэйдзи 1868 года и религиозной реформы 1870 года традиция управления монастырём лицами из императорской семьи была прервана. В 1887 некоторые сооружения Нинна-дзи сгорели. Капитальная реставрация началась только в 1909 году и продолжалась полдесятилетия[2].
Золотой храм
|
Пагода
|
Триптих Амиды
|
Парк сакур
|
По состоянию на 1994 год на территории Нинна-дзи расположены «Золотой храм» (яп. 金堂, こんどう), Храм основателя (яп. 御影堂, みえいどう), Ворота Нио (яп. 仁王門, におうもん), , Храм Каннон (яп. 観音堂, かんのんどう), Средние ворота (яп. 中門, ちゅうもん), колокольня, Чайная беседка летучих волн (яп. 飛濤亭, ひとうてい), Беседка дальней ограды (яп. 遼廓亭 りょうかくてい) и другие сооружения[2].
Золотой храм внесён в список Национальных сокровищ Японии. Это бывший Малый тронный зал императорского дворца, перенесённый в 1647 году на территорию монастыря. В храме хранится главная святыня — триптих будды Амиды с бодхисатвами Каннон и Сэйси, изготовленный в начале IX века. Он также входит в число Национальных сокровищ страны[2]. Храм основателя — это бывший Прохладный зал императора. Он имеет шатровую крышу и был перенесён вместе с Малым тронным залом. В храме размещена статуя сидящего монаха Кукая, основателя японской секты эзотерического буддизма сингон[2]. Пятиярусная пагода и Ворота Нио также построены около 1647 года[2].
Ценными скульптурами Нинна-дзи являются статуи божеств Дзотё и Тамона — двух небесных махараджей, покровителей буддизма; богини искусств Бэндзай, сидячая статуя божества Айдзэна и т. д. Также в монастыре находится шёлковая картина божества Кудзяку — национальное сокровище Японии, и портрет принца Сётоку — ценная культурная достопримечательность Японии. В библиотеке обители хранятся древние манускрипты, среди которых самыми ценными являются рукописи Кукая «Тридцатикнижие» (яп. 三十帖冊子, さんじゅうじょうさっし) (IX век), старейший японский медицинский трактат «Приёмы знахарства» (яп. 医心方, いしんぽう) (984 год) и средневековая хроника монастыря «Записи наследования Омуро» (яп. 御室相承記, おむろそうしょうき) (XIII век)[2].
Также на территории монастыря находится гробница Императора Уда и парк сакур, который называют Парком сакур Омуро[2].
Напишите отзыв о статье "Нинна-дзи"
Примечания
Ссылки
Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 688 [whc.unesco.org/ru/list/688 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/688 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/688 фр.] |
- (яп.) [web.kyoto-inet.or.jp/org/ninnaji/ Официальная страница храма]
- (англ.) [www.pref.kyoto.jp/visitkyoto/en/theme/sites/shrines/w_heritage/07/ Информация на сайте префектуры Киото]
- (англ.) [www.city.kyoto.jp/bunshi/bunkazai/isan-g-e.htm Информация на сайте города Киото]
Отрывок, характеризующий Нинна-дзи
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.
– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.