Ниро Вульф

Ниро Вульф (англ. Nero Wolfe) — частный детектив, вымышленный персонаж цикла детективных романов американского писателя Рекса Стаута, один из популярнейших персонажей американской массовой культуры. Работая в паре со своим помощником Арчи Гудвином, является главным героем в 33 романах и 39 повестях.

Описание персонажа

Ниро Вульф родился в Черногории, а на жительство в США прибыл в 1930 году. До Первой мировой войны он был шпионом и выполнял задания по поручению австрийского правительства, служил в армии Черногории, затем завербовался в американский корпус. В 1916 году он жил в Загребе, где чуть не умер от голода. В рассказе «Убийство полицейского» упоминается, что Вульф получил документы о натурализации (то есть американское гражданство) за двадцать четыре года до происходящих в рассказе событий. Рассказ был опубликован в 1951 году, но события в нём происходят немного раньше — но не раньше 1947 года. Таким образом Вульф натурализовался ещё до приезда в Америку — с 1923 по 1927 год. В романе «Чёрная гора», путешествуя по Черногории вместе с Гудвином, Вульф показывает ему дом, где он родился.

В романе «Через мой труп» Вульф говорит, что родился в США. В письме своему биографу Стаут сообщает, что он был вынужден сделать это изменение текста по настоянию редакции журнала The American Magazine.

Внешность Вульфа

Одна из примечательнейших черт облика Вульфа — чрезмерная полнота и вес. Гудвин неоднократно упоминает «одну седьмую тонны», «двести шестьдесят четыре фунта живого веса». Живот Вульфа описывается как «вместилище пяти фунтов отборной ветчины, персиков, сливок и половины яичницы из семи яиц», предмет «побольше нашего сорокадвухдюймового глобуса». Голова Вульфа огромной величины, с очень широким лбом. Волосы чёрные, с проседью. Великолепные зубы. Несколько обвисшие щёки.

В рассказе «Требуется мужчина» Вульф даёт объявление (действие рассказа происходит во время Второй Мировой войны) в газете «Стар»:

«ТРЕБУЕТСЯ МУЖЧИНА весом 260—270 фунтов, ростом около 5 футов 11 дюймов, 45-55 лет, европеоидной наружности, талия не больше 48 дюймов, способный вести активный образ жизни».

Гудвин, прочтя это объявление в газете, советуется с Фрицем, и тот подтверждает, что это «точное описание мистера Вульфа».

В метрической системе мер: вес Вульфа от 118 до 122 кг, (по словам Арчи Гудвина 1/7 часть тонны), а рост 180 см. Его талия — 122 см.

Штат

Помимо самого Вульфа, в его особняке постоянно проживают трое человек.

Арчи Гудвин

Арчи Гудвин (англ. Archie Goodwin) — сыщик, правая рука и секретарь Вульфа. У него огромное число обязанностей: шофёр, телохранитель, привратник, охранник, мальчик на побегушках и так далее. Но сам Гудвин признаётся, что основная часть его оклада платится ему за то, чтобы держать Вульфа в рабочем тонусе. Глядя на взаимоотношения детективов, нельзя избавиться от ощущения, что они образовали устойчивый тандем, и просто не могут обходиться друг без друга. И это при том, что оба усердно изводят и дразнят друг друга, а также оттачивают друг на друге детективное мастерство. Например, Гудвин зорко следит, не мухлюет ли Вульф с подсчётом крышечек от пива в конце недели, а Вульф пресекает попытки Гудвина слинять на танцы в клуб «Фламинго» под благовидным предлогом. Вульф ни за что не выкинет в мусорную корзину «лишнюю» выпитую бутылку пива, если Гудвин находится рядом в кабинете, зато Гудвин легко уличает его в этом «преступлении» по пустому стакану на столе.

В первом романе цикла упоминается, что Арчи работает на Вульфа вот уже семь лет и познакомился с ним в то время, когда его бросила подруга, и он переживал сложные времена. От его лица ведётся повествование во всём цикле романов.

У Арчи блестящая память, он способен практически дословно запоминать многочасовые разговоры со свидетелями и подозреваемыми. Кроме того он отличается находчивостью и хорошим чувством юмора, умело дерётся и не боится рисковать. Ранее, до встречи с Вульфом, он увлекался живописью. У Арчи, как и его шефа, имеется лицензия частного детектива. Ему отведена важная роль в романах — именно Арчи выполняет всю черновую работу, занимаясь активной стороной расследования и сбором информации, после чего, на основе собранных им данных, Вульф вычисляет преступника.

Арчи родом из штата Огайо. Его комната «соседствует со спальней хозяина» (Вульфа), причём в комнате его шефа установлена сигнализация, которая ночью извещает о том, что кто-то открыл дверь или окно комнаты, таким образом Арчи является и телохранителем Вульфа. Позднее говорится, что комната Гудвина расположена прямо над комнатой Вульфа. Арчи питается за одним столом с Вульфом, за исключением завтрака, который Вульф принимает у себя. Он достаточно равнодушен к алкоголю и предпочитает ему молоко. Помимо Арчи, Вульф периодически прибегает к услугам других сыщиков — Сола Пензера, Фреда Даркина и Орри Кэтера (в более ранних произведениях встречались также Билл Гор и Джонни Кимз, чьи черты характера в дальнейшем «унаследовал» Орри Кэтер). Иногда он сотрудничает с Дол Боннер (Теодолиндой Боннер) и её сотрудницей Салли Колт, привлекая их в случае необходимости использования оперативного работника-женщины.

Фриц Бреннер

Фриц Бреннер (англ. Fritz Brenner) — повар. Так как требования Вульфа к качеству приготовленных блюд очень высоки, он нанял профессионального повара. Фриц родом из Швейцарии и живёт в подвальном помещении дома Вульфа (хотя в первом романе Стаут сообщает, что его комната расположена через холл от оранжереи). В его комнате находятся бюсты знаменитого повара Эскофьё и французского политика и гурмана Брилья-Саварена, коллекция из 289 поваренных книг, шкафы со старинной посудой (причём одна из кастрюль, якобы, принадлежала повару Юлия Цезаря) и голова дикого кабана, подстреленного им в Вогезах. Периодически Фриц берёт на себя роль дворецкого и открывает дверь посетителям. Вульф и Фриц часто спорят на кулинарные темы. В большинстве произведений предполагается, что Фриц ведёт всё домашнее хозяйство Вульфа, в частности, убирает помещения, вытирает пыль и тому подобное, но в романе «Умолкнувший оратор», наряду с другими «постоянными» домочадцами Вульфа, упоминается уборщик Чарли.

Теодор Хорстман

Теодор Хорстман (англ. Theodore Horstmann) — садовник. Помогает Вульфу ухаживать за орхидеями. Теодор родом из Иллинойса и живёт в комнате около оранжереи. Его внешность — «коротышка с приплюснутым носом» упомянута в рассказе «Подготовка к убийству».

Черты характера и привычки

Равно как и героям других детективных романов, Вульфу присуще множество достаточно эксцентричных привычек, которые обычно добавляют остроты повествованию:

• Постоянно утверждается, что Вульф принимает клиентов только у себя в кабинете и никогда не выходит из дома по причине того, что ненавидит путешествовать и считает автомобили и поезда очень опасными средствами передвижения. Однако в некоторых произведениях он нарушает это правило, выбираясь из дома на какое-нибудь важное мероприятие («Слишком много поваров», «Где Цезарь кровью истекал», «Чёрные орхидеи» и пр.) либо под давлением обстоятельств («Второе признание», «В лучших семействах» и пр.).
• Вульф придерживается довольно жёсткого распорядка дня. Проснувшись в 8 утра, он завтракает у себя в спальне, затем с 9 до 11 утра проводит время в оранжерее вместе с садовником Теодором Хорстманном. Затем в 13.15 следует обед. В 16.00 Вульф снова поднимается в оранжерею и пребывает там до шести часов вечера, после чего в 19.15 или 19.30 наступает время ужина. Промежутки между этими занятиями и вечернее время после ужина Вульф посвящает работе, либо, когда нет клиентов, читает. В воскресенье расписание более свободное. В оранжерею Вульф поднимается либо только один раз, в 16.00, либо не поднимается вообще. В этот день у Фрица выходной. Ланч и обед на себя, Гудвина и Хорстмана Вульф готовит сам. Его сыскная контора клиентов не принимает.
• Вульф практически не выходит из дома по делам. Во всех романах Вульф распутывает преступления на основе тех фактов, которые собирают его помощники, и прежде всего Арчи Гудвин. Перед тем, как сделать окончательные выводы, он погружается в своего рода транс — откинувшись в кресле, Вульф закрывает глаза и начинает втягивать и выпячивать губы. Всё это свидетельствует о том, что он мысленно просчитывает все возможные варианты и близок к разгадке. Для читателя это знак, что Вульф уже собрал все нужные ему факты и теперь вычисляет преступника. В этот момент можно попытаться самому догадаться, кто из героев книги совершил преступление. Как правило, это непросто — Вульф учитывает не только упомянутые сведения, но и факты, которые не произошли, хотя ожидались Вульфом. Изредка Вульф использует факты, ещё неизвестные читателям.
• Страстным увлечением Вульфа являются орхидеи, заботе о которых он посвящает 2 часа утром (с 9 до 11) и 2 часа вечером (с 16 до 18). На крыше его особняка имеется застеклённая оранжерея, где растут десять тысяч орхидей. Однажды (в романе «Второе признание») по приказу его противника, преступного короля Арнольда Зека, гангстеры расстреляли оранжерею и причинили цветам значительный ущерб. Основу его коллекции составляют каттлейная и онцидиумная группы орхидей, однако есть и дендробиумы и другие орхидеи, а также целый отдел оранжереи посвящён другим тропическим растениям. Большинство редакций русских переводов крайне плохо обращаются с названиями орхидей, часто не соблюдая правила написания латинских названий, а также вообще не понимая принципов формирования названий.
• Из всех напитков Вульф более всего предпочитает пиво, которое он пьёт начиная с утра, после возвращения из оранжереи, и до самого вечера. Чтобы подсчитать количество выпитого, он аккуратно собирает крышечки от бутылок. В первом романе «Фер-де-Ланс» указано, что ежедневно он потребляет шесть кварт (5,7 литра) пива, но в последующих произведениях эта цифра снижается до пяти (4,7 литра). Соответственно, ежедневная норма Вульфа колеблется от 13 до 16 бутылок пива. В более поздних произведениях Вульф складывает крышечки от выпитых бутылок в выдвижной ящик стола, чтобы пересчитать вечером, не превысил ли он установленную для себя квоту. Гудвин теряется в догадках, не мухлюет ли Вульф с крышечками, но ни разу не смог подловить патрона на этом. Для открывания бутылок у Вульфа имеется в ящике стола золотая открывалка, подаренная Марко Вукчичем.
• Вульф угощает посетителей отборными сортами виски, коньяков, арманьяков, дорогими марочными винами. Каждый раз, готовясь к приему посетителей, Арчи устраивает мини-бар на дальнем столике. Скуповатому Гудвину такое отношение к расходам кажется сибаритством. При этом он пеняет шефу, что стоимость дорогущего пойла совершенно обоснованно можно внести в список накладных расходов («И быть подлецом»). Однако Вульф непреклонен. Он настаивает, чтобы выпивка всегда была наилучшего качества (при обсуждении с Фрицем и Арчи предстоящих закупок провизии), причем угощение посетителей должно происходить только за его счет. Единственный напиток, который Вульф не выносит, является джин. Джин, хотя и хранится в доме, никогда не выставляется вместе с другими напитками. Его приносит Фриц по звонку Вульфа, и то, если посетитель специально попросит об этом.
• Вульф не курит. Более того, он не выносит курящих людей. Ещё больше Вульфу ненавистна пепельница с раздавленным в ней окурком. Несмотря на лень, он сам, если Арчи нет поблизости, выкарабкивается из кресла и идёт мыть пепельницу в ванную комнату. Если клиент закуривает в кабинете Вульфа, к сумме гонорара сразу может приписаться пара нулей, причём клиент так и не узнает, почему. Инспектор Кремер, видимо, знает об этом, потому что никогда не раскуривает сигары в присутствии Вульфа. Единственный человек, которому дозволяется курить в кабинете, это Сол Пензер.
• Любимый цвет Вульфа — жёлтый. У него жёлтые простыни, жёлтые рубашки, жёлтая пижама. Шторы и обои в кабинете Вульфа тоже жёлтого цвета. Перед его письменным столом стоят кресла, обтянутые жёлтой кожей, кроме одного — красного цвета, предназначенного для клиента.
• Вульф очень сдержан в проявлении эмоций. Гудвин, наблюдая на ним много лет, выяснил для себя, что высшей похвалой в устах Вульфа являются слова: «Довольно удовлетворительно» или «Весьма приемлемо». Вульфово «Совершенно неприемлемо» означает катастрофу, полный провал, абсолютный отказ. Когда Вульф возбуждён, нащупав лазейку для дальнейшего расследования, догадаться об этом можно лишь потому, что он начинает рисовать мизинцем или безымянным пальцем правой руки крохотный кружок на подлокотнике кресла. Если Вульф доволен, он «изо всех сил старается не светиться от удовольствия». В ярости у Вульфа дёргается жилка за правым ухом.
• Единственный человек, которому Вульф кланяется, сгибаясь в пояснице — это Фриц Брённер. Так Вульф благодарит своего повара за превосходную еду. Поклон Вульфа клиентам — кивок «в одну восьмую дюйма». Вздёрнутый уголок рта означает у Вульфа усмешку, а появление складок на щеках — широкую улыбку. Вульф грозил клиенту пальцем, если уличает его в неточности, и переворачивает руку ладонью вверх, если хочет представить слушателям новый аспект своих рассуждений. Вульфово пожимание плечами — это поднятие их на ту же «одну восьмую». Когда Гудвин пишет, что Вульф «яростно потряс головой», это означает, что его шеф просто повернул голову на дюйм вправо, потом на дюйм влево.
• Если Вульф хочет узнать точное время, он спрашивает об этом Гудвина. Ведь для того, чтобы посмотреть на настенные часы, ему приходится поворачивать голову на целую четверть.
• Вульф не переносит физического контакта с кем бы то ни было. Поэтому он терпеть не может «пробираться сквозь толпу», а если ему и приходится это делать, он пускает впереди себя Гудвина в качестве ледокола. Именно поэтому он всячески уклоняется от рукопожатий, но если уж жмёт руку кому-то, то рукопожатие у него сильное.
• На протяжении всего цикла романов Вульф демонстрирует неприязнь к женщинам. Некоторые намёки в тексте, особенно в ранних произведениях, объясняют эту его особенность неудачным любовным опытом, пережитым в молодости (однако, однажды Вульф признался, что никогда не был до беспамятства влюблён). Собственно, Вульф испытывает неприязнь не к женщинам в целом, но к их привычке впадать в истерику. Кроме того, он не переносит вида женских слёз. В романе 1939 года «Только через мой труп» присутствует его приёмная дочь, она же затем сыграет важную роль в романе 1954 года «Чёрная гора».
• Вульф отличается чрезвычайно тонкими кулинарными пристрастиями и способен питаться только блюдами, приготовленными Фрицем Брённером, либо теми, которые подают в ресторане «Рустерман», заведении его старинного друга Марко Вукчича. Более того, он и сам искусный повар — в повести «Иммунитет к убийству» его приглашают приготовить форель для иностранного посла, причём упоминается, что он автор изысканного салата, распространённого в меню европейских ресторанов. По страницам романов разбросано столько описаний изысканных блюд, что Рекс Стаут, с помощью своих друзей, в 1973 году даже опубликовал специальную «Поваренную книгу Ниро Вульфа».
• Время от времени с Вульфом случаются «кулинарные загулы», которые приводят Гудвина в ужас. Вульф совершенно отключается от всех текущих дел, в том числе от своей работы. Стоны и увещевания Гудвина шеф просто не слышит. Вульф прочно обосновывается на кухне у Фрица и принимается вместе с ним обсуждать невероятно заумные рецепты, а также составлять списки продуктов и ингредиентов для этих рецептов. Фриц воспринимает такие «загулы», как радостный праздник, когда можно блеснуть своим мастерством. Он даже обижается на Гудвина, если тому удаётся «вытащить за шкирку» Вульфа из кухни. Гудвин знает об этом свойстве психики Вулфа и всегда «сторожит» своего шефа, стараясь по мельчайшим признакам угадать приближение грозного явления. Иногда ему удаётся предотвратить срыв, иногда эти «загулы» длятся по две недели и больше.
• Вульф никогда не берётся расследовать дела только в двух случаях: когда его просят предотвратить покушение и когда один из супругов просит выследить другого.
• Вульф терпеть не может работать. Однако штат профессиональных служащих и содержание оранжереи обходятся недёшево, поэтому он запрашивает за свои услуги непомерно высокие гонорары, что нередко озадачивает его клиентов. Гудвину приходится пускаться во все тяжкие, чтобы заставить Вульфа работать — либо докладами о стремительно тающем банковском счёте, либо угрожая уволиться, либо просто припирая шефа к стенке, усадив клиента в красное кресло и предлагая Вульфу отказать посетителю самому.
• По собственному признанию Вульфа, он знает восемь языков. Кроме родного сербского и английского, Вульф в романах общается на французском, итальянском, и испанском языках. Какие три оставшиеся языка — неизвестно. Есть предположение, что эти языки — арабский (у Вульфа в Египте в собственности находится дом, и вдобавок он сидел в алжирской тюрьме), немецкий (во время Первой Мировой войны Вульф работал на австрийское правительство) и албанский. Кроме того, Вульф читает одной из клиенток стихотворение на венгерском.
• Вульф много читает. Причём часто читает три книги сразу, что невообразимо бесит Гудвина, который уверен, что это делается именно с целью покичиться своей гениальностью. К книгам Вульф тоже относится по разному. Самые лучшие, по его мнению, книги он никогда не читает вместе с другими, и, прерывая чтение, закладывает страницы закладкой из чистого золота (подарок благодарного клиента). Книги второго сорта он закладывает полоской бумаги, оторванной от ежедневной газеты. В книгах третьего сорта он просто загибает углы. Есть ещё особая категория книг — самых любимых — которые удостоены чести храниться в личной комнате Вульфа. Их он читает перед сном. Несколько книг Вульф приобрёл специально, чтобы разодрать и сжечь в камине. Так он выражает несогласие с автором.
• Отношение Вульфа к религии двоякое. Когда убили клиента Вульфа, он отказался пойти в церковь, на отпевание, назвав это «тихим и молчаливым поклонением страху смерти». Однако, это не мешает ему произнести «Хвала небесам», когда кровообращение у него в ногах восстановилось, после неудобной ночёвки в стогу сена. У Вульфа в кабинете, на полке, стоят девять Библий, разных издательств и лет выпуска. Он их никогда не читает и всего однажды цитирует («Семейное дело»), скорее всего, держит из коллекционных соображений. Но однажды он заставил посетительницу поклясться на Библии, когда не было возможности установить, говорит она правду или лжёт. В книге «Чёрная гора» Вульф кладет на глаза своего убитого друга Марко Вукчича старинные динары, объясняя это обещанием данным много лет назад.
• У Вульфа, равно как и у Шерлока Холмса, имеется свой Лестрейд — инспектор полиции Кремер. Кремер недолюбливает Вульфа, так как тому удаётся распутывать самые безнадёжные дела, но вынужден часто прибегать к его помощи. Практически всегда Вульф произносит финальную речь, обличающую преступника, в присутствии Кремера и его помощника Перли Стеббинса, чтобы они могли незамедлительно произвести арест. В некоторых произведениях Вульф выступает в роли Немезиды, когда преступник вычислен, но доказательств для его осуждения нет. Вульф создаёт ситуацию, когда убийца либо гибнет от рук других, либо заканчивает жизнь самоубийством.

Дом Вульфа

Вульф живёт в старом особняке из коричневого песчаника, дом номер 914 (хотя в романах встречаются и иные упоминания о точном адресе Вульфа) на Западной Тридцать пятой улице в квартале от реки Гудзон в Нью-Йорке.

Дом находится в квартале, ограниченным Десятой и Одиннадцатой Авеню, причём гараж, где детективы держат свой автопарк (седан Ниро Вульфа и родстер Арчи Гудвина) расположен за углом, на Десятой Авеню.

Дом обладает внутренним двором, где Фриц Брённер сушит выстиранную одежду и «пытается выращивать кое-какую зелень». Из внутреннего двора есть проход между домами, на Тридцать четвёртую улицу.

• Подвал — комната Фрица, ванная, кладовая и комната с бильярдным столом. Из подвала, преодолев пять ступенек и отомкнув заднюю дверь, можно попасть на задний двор. Эта дверь снаружи открывается ключом, а изнутри её можно открыть, просто повернув механизм замка. Кроме того, из подвала есть ещё один выход на улицу — это чёрный ход.
• Первый этаж
  • Крыльцо — входная дверь со стеклом, прозрачным только в сторону улицы. Для того, чтобы подняться к ней, со стороны улицы, необходимо преодолеть семь ступенек. Крыльцо освещается наружной лампой, которая включается изнутри, из прихожей.
  • Чёрный ход — слева от крыльца пять ступенек ведут вниз, заканчиваясь забетонированной площадкой. Отомкнув кованную металлическую решётку, можно попасть в подвал, пройдя по длинному коридору и повернув направо.
  • Прихожая — В прихожей находится деревянная дубовая вешалка с зеркалом, где посетители оставляют свои пальто и шляпы. Направо лестница, ведущая на верхние этажи. Рядом с лестницей персональный лифт Вульфа. Лифт ходит с первого этажа до оранжереи на крыше. Налево, напротив лестницы, дверь, ведущая в гостиную. Чуть дальше, направо, дверь, ведущая в столовую. Ещё дальше, налево — дверь в кабинет Вульфа. В дальнем конце прихожей — небольшой коридор, сворачивающий направо, по которому можно попасть на кухню или в столовую.
  • Гостиная — Налево находится небольшая гостиная, соединённая звуконепроницаемой дверью с кабинетом, имеющая свой туалет и ванную. В гостиной два окна, несколько кресел, кушетка, журнальный столик. Напротив окон небольшой камин, в котором Вульф сжигает особо не понравившиеся ему книги. Гостиной Вульф пользуется редко, в основном она используется Гудвином для того, чтобы посетители, которые не должны встречаться, не столкнулись нос к носу в прихожей.
  • Кабинет — Следующая дверь, из прихожей налево, ведёт в знаменитый кабинет Вульфа, выполненный в жёлтых тонах.
    Посреди кабинета, ближе к окнам, расположен письменный стол Вульфа с гигантским креслом, выполненным на заказ специально для хозяина кабинета. Кресло стоит в простенке между окнами, над креслом укреплён светильник для чтения.
    На столе расположены: светильник для работы с документами, телефонный аппарат, спаренный с телефоном Гудвина, перекидной календарь, пресс-папье из нефрита, «которым одна особа размозжила голову мужу», звонок для подачи сигналов на кухню, а также выключатель телевизора. Стол украшает ваза, в которой Гудвин ежедневно меняет воду. В эту вазу Вульф ставит несколько свежесрезанных орхидей, когда спускается в кабинет из оранжереи.
    Перед столом Вульфа стоят в ряд: одно красное кресло — для клиента, и несколько жёлтых, где садятся другие посетители. Под правой рукой посетителя в красном кресле стоит небольшой столик. Некоторые посетители на этом столике подписывают чеки, некоторые ставят на него стакан с выпивкой, а инспектор Кремер бросает на него свою шляпу. Инспектор Кремер всегда садится именно в красное кресло, даже если ему приходится выгнать из этого кресла посетителя Вульфа. Перли Стеббинс, наоборот, никогда в него не садится, даже если есть такая возможность.
    Стол Арчи Гудвина находится сбоку от стола Вульфа, по правую руку Вульфа, так что детективы могут смотреть друг на друга, почти не поворачивая головы. Пишущая машинка Гудвина находится у него за спиной, на отдельном столике, и чтобы начать печатать, он разворачивается на своём вращающемся стуле на 180 градусов. Над печатным столиком, на стене, укреплено зеркало высотой в четыре, а шириной в шесть футов. Через него Арчи видит, что делается у него за спиной, когда печатает. Кушетка расположена возле двери в ванную, за спиной Гудвина.
    На правой от входа стене висит картина с водопадом. На самом деле это — замаскированное отверстие, через которое можно видеть и слышать, что происходит в кабинете.
    Одна из достопримечательностей кабинета — гигантский глобус диаметром больше трёх футов. Кроме того, в кабинете есть сейф, кушетка, столик для напитков.
    Стены кабинета скрывают книжные полки, на которых множество книг. Здесь можно найти как справочную литературу, так и художественную, для чтения Вульфа. Из справочников Гудвин наиболее часто листает «Кто есть кто в Америке», пользуется справочником по ядам. Иногда, заспорив с Вульфом о значении того или иного слова, он заглядывает в Британскую энциклопедию. Художественную литературу Гудвин не читает, а если открывает, то только для того, чтобы уяснить для себя некое упомянутое шефом замечание или цитату.
    Пол кабинета Вульфа украшает ширванский ковёр размером 24х14 футов.
    В кабинете есть радиоприёмник, в более поздних произведениях появляется телевизор.
  • Коридор — прихожая выходит в небольшой коридор, соединяющий кухню и столовую. В коридоре около кухни есть закуток (альков), из которого можно наблюдать за кабинетом через специальное отверстие, расположенное на уровне глаз Ниро Вульфа. Со стороны закутка отверстие закрыто дощечкой (пластинкой), в разных романах деревянной или металлической. Со стороны кабинета отверстие замаскировано картиной с водопадом.
  • Кухня — это епархия Фрица, на ней он не позволяет распоряжаться никому. Однажды Вульф поставил на кухне ещё одно гигантское кресло для себя. Фриц ничего не сказал, но на следующий день кресло исчезло в недрах подвала. Вульф, со своей стороны, никак не прокомментировал это исчезновение. С той поры Вульф сидит на обычном стуле. На кухне имеются: два разделочных стола (отдельно для овощей, отдельно для мяса и рыбы), небольшой обеденный стол для гостей и «перекуса» Вульфа и Гудвина, гигантский холодильник, «хитрый» сервант, открыв дверцу которого, можно подслушать разговоры в Южной комнате, плита с духовкой. Хлеб Фриц печёт сам. Ножи у Фрица бритвенной остроты, однако он никому не даёт ими пользоваться — Гудвин вынужден «пилить» стейк или бифштекс обычным столовым ножом.
  • Столовая - перечень комнат первого этажа завершает столовая, где Вульф и Гудвин принимают пищу. Иногда к ним присоединяется гость, посетитель, клиент или сотрудники Вульфа, находящиеся в момент трапезы в доме. Во время трапезы запрещено говорить о делах, но можно разглагольствовать на отвлечённые темы, чем Вульф успешно занимается, читая лекции Гудвину или гостям. Из столовой две двери — через одну можно выйти в прихожую (она расположена рядом с лифтом), вторая ведёт в коридор. Напротив этой двери расположена дверь на кухню, а пройдя по коридору, можно попасть в кабинет или вернуться в прихожую.
• Второй этаж — комната Вульфа, оборудованная сигнализацией. Здесь же имеется небольшая гостевая комната.
• Третий этаж — комната Арчи Гудвина (расположена прямо над комнатой Вульфа). Судя по всему, окна комнаты Гудвина выходят во внутренний двор, так как Гудвин не может видеть тех, кто приходит и уходит через главный вход дома.
  На третьем этаже расположена также часто упоминаемая Южная комната. Благодаря хитроумной системе вентиляции, с кухни удаётся подслушать, о чём говорят в Южной комнате.
• Крыша — здесь расположена оранжерея, состоящая из трёх отделений с разным климатом, жилой комнатой Теодора, комнатой для окуривания растений.

Возраст персонажей

Возраст сквозных персонажей в книгах о Ниро Вульфе практически не меняется с годами, хотя действие сериала привязано к историческим событиям и длится около 40 лет. Можно предположить, что Вульфу никогда не исполнилось 60 лет, а Арчи Гудвину — 40. Предположительная разница в возрасте Вульфа и Арчи — около 20 лет. Вместе с тем, в произведениях Стаута достаточно прямых указаний на возраст героев — исключительно противоречивых.

Так, в рассказе «Праздничный пикник» Вульф говорит: «Я родился в Черногории. В шестнадцать лет я решил посмотреть мир, и за четырнадцать лет объехал почти всю Европу и Азию, пожив немного в Африке… В Америку прибыл в 1930 году, и будучи не без гроша в кармане, купил этот дом». Таким образом, если в рассказе Вульфа нет пропусков, он ровесник XX века, родился в 1900 году. Однако в первом романе серии, «Остриё копья» (1934) Гудвин прямо говорит, описывая особняк Вульфа: «Здесь я провёл последние семь лет». Таким образом, начало сотрудничества Вульфа и Арчи отнесено как минимум к 1927 году. Кроме того, есть много указаний на то, что Вульф принимал участие либо в Первой Мировой войне, либо даже в более ранних Балканских войнах. Так, в романе «Слишком много поваров», действие которого происходит в 1937—1938 году, Вульф рассказывает, как 25 лет назад поел восхитительных колбасок. Однако если учесть, что он выполнял секретное поручение от правительства Австрии, невозможно допустить, чтобы правительство использовало примерно 13-летнего подростка для выполнения задания. Более вероятным представляется, что в романах 1930-х годов (когда диссонанс между литературным возрастом Вульфа и течением реального времени ещё не так заметен) возраст Вульфа колеблется между 45 и 50 годами, следовательно он родился в конце 1880-х годов XIX века, а Гудвин — в середине первого десятилетия XX века. Впрочем, в повести «Слишком много женщин» (время действия — март 1947 года) на прямой вопрос: «Сколько Вам лет?», Гудвин отвечает: «Тридцать три». Там же Цецилия Пайн говорит Гудвину, что навела о нём справки, и он действительно родился в 1914 году. Таким образом, получается, что Арчи Гудвин родился в январе, феврале или марте 1914 года и начал работать на Вульфа в 13 лет.

То же можно сказать и о других сквозных персонажах — инспекторе Кремере, Фрице, Лили Роуэн, Пензере, Катере и Даркине.

Экранизации

Кино

• В 1936 году киностудия Columbia Pictures выпустила фильм «Познакомьтесь с Ниро Вульфом» по мотивам романа «Фер-де-Ланс». Режиссёром картины выступил Герберт Биберман, а главные роли исполнили Эдвард Арнольд (Ниро Вульф), Лайонел Стэндер (Арчи Гудвин), Джон Куален (повар Вульфа, которого в фильме нарекли Олафом) и Рита Хейворт (Мария Марингола, клиентка Вульфа).
• В 1937 году на Columbia Pictures вышла вторая экранизация Стаута — фильм Эдварда Грина «Лига перепуганных мужчин» по мотивам одноимённого романа. Роль Гудвина снова досталась Стэндеру, а Вульфа сыграл Уолтер Коннолли. Несмотря на положительную прессу, Стаут остался недоволен подбором актёров и в первом, и во втором фильме — особенно Стэндером, вместо которого предпочел бы видеть Хамфри Богарта — и более не соглашался продавать Голливуду права на экранизации.

Телевидение

Германия

• В 1961 году в Германии вышел мини-сериал «Слишком много поваров» по мотивам одноимённого романа. Роль Вульфа исполнил Хайнц Клевенов, роль Арчи Гудвина — Иохим Фусбергер.

Италия

• С 1969 по 1971 год на итальянском телевидении вышло 10 фильмов по романам Стаута. Роль Вульфа исполнил Тино Буачелли, роль Арчи Гудвина — Паоло Феррари.
  • 1969 — Ниро Вульф: Яд в ателье (по роману «Красная шкатулка»)
  • 1969 — Ниро Вульф: Закрытая схема (по роману «Если бы смерть спала»)
  • 1969 — Ниро Вульф: Большая рыба (по роману «Звонок в дверь»)
  • 1969 — Ниро Вульф: Во славу Цезаря (по роману «Где Цезарь кровью истекал»)
  • 1969 — Ниро Вульф: Происшествие на охоте (по роману «Завещание»)
  • 1969 — Ниро Вульф: Договор шестерых (по роману «Снова убивать»)
  • 1970 — Ниро Вульф: Дом актёров (по повести «Подделка для убийства»)
  • 1971 — Ниро Вульф: Прекрасная лгунья (по повести «Банальное убийство»)
  • 1971 — Ниро Вульф: Шоколад бросает вызов (по роману «Гамбит»)
  • 1971 — Ниро Вульф: Колбаски «меццанотте» (по роману «Слишком много поваров»)
• В 2012—2013 году был выпущен телесериал « Ниро Вульф». Фильм включает в себя 8 эпизодов, основанных на романах Стаута.

США

• Так как Стаут счёл неудачными фильмы 1936 и 1937 годов, новые экранизации романов о Ниро Вульфе стали возможны в США только после смерти писателя. Так, в 1979 году вышел телефильм «Ниро Вульф» по мотивам романа «Звонок в дверь». Роль Вульфа исполнил Тэйер Дэвид, роль Арчи Гудвина — Том Мейсон. Фильм был номинирован на премию Эдгара По. Первоначально продюсеры рассчитывали выпустить сериал, но успели отснять только одну серию в 1977 году. Затем из-за смерти Дэвида проект был приостановлен. Спустя два года эта пилотная серия вышла отдельным телефильмом.
• В 1981 году на канале NBC было показано 14 эпизодов сериала «Ниро Вульф». Роль Вульфа исполнил Уильям Конрад, роль Арчи Гудвина — Ли Хорсли. Сериал получил 2 номинации на премию «Эмми».
• В 2001—2002 годах на канале A&E Network прошёл сериал из 28 (12 — 1 сезон и 16 — 2 сезон) эпизодов под названием «Тайны Ниро Вульфа». В 2002 году один из его эпизодов был номинирован на премию Эдгара По. Роль Вульфа исполнил Мори Чайкин, роль Арчи Гудвина — Тимоти Хаттон, причём Хаттон выступил ещё и в качестве исполнительного продюсера, и режиссёра нескольких эпизодов. В отличие от предыдущих фильмов, сюжетные линии сериала были близки к тексту оригинальных романов и не были адаптированы под современное время. Отличительная особенность сериала заключалась в том, что второстепенные актёры не были привязаны к роли. Например Кэри Матчетт сыграла не только подругу Гудвина Лили Роуэн, но и появилась ещё в десяти эпизодических женских ролях.

Россия

• В 2001—2002 годах в России вышло пять телефильмов по мотивам романов Стаута, срежиссированных Евгением Татарским по сценарию Владимира Валуцкого (сценариста таких фильмов, как «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона», «Зимняя вишня» и др.). Роль Вульфа исполнил Донатас Банионис, роль Арчи Гудвина — Сергей Жигунов.
  • 2001 — Ниро Вульф и Арчи Гудвин: Пока я не умер (по повести «Прежде, чем я умру»)
  • 2001 — Ниро Вульф и Арчи Гудвин: Летающий пистолет (по повести «Пистолет с крыльями»)
  • 2002 — Ниро Вульф и Арчи Гудвин: Голос с того света (по роману «Умолкнувший оратор»)
  • 2002 — Ниро Вульф и Арчи Гудвин: Дело в шляпе (по роману «Дело о скрученном шарфе»)
  • 2002 — Ниро Вульф и Арчи Гудвин: Воскреснуть, чтобы умереть (по повести «Оживший покойник»)

• В 2005 году вышел телесериал «Новые приключения Ниро Вульфа и Арчи Гудвина» (режиссёр Виктор Сергеев).
  • Фильм 1. Подарок для Лили (по роману «Чёрные орхидеи»)
  • Фильм 2. Последняя воля Марко (по роману «Чёрная гора»)
  • Фильм 3. Слишком много женщин (по роману «Слишком много женщин»)
  • Фильм 4. Тайна красной шкатулки (по роману «Красная шкатулка»)

Интересные факты

• В 1979 году в Сан-Марино была выпущена [www.thrillingdetective.com/images/nero_stamp2.jpg почтовая марка с изображением Вульфа]. Прежде, в 1972 году, в Никарагуа в серии марок, посвящённых юбилею ИНТЕРПОЛа, была выпущена марка с портретом Ниро Вульфа и пояснительным текстом на обороте. (nerowolfe.ru/stamps)
• Существует литературная премия Ниро Вульфа, которая вручается за вклад в детективную литературу.
• Александр Вулкотт был уверен, что именно он является прототипом Ниро Вульфа, хотя Стаут это отрицал.

Ссылки

• [www.nerowolfe.info Ниро Вульф и Арчи Гудвин]
• [www.nerowolfe.org/ Nerowolfe.org]  (англ.)
• Описание персонажа на [www.thrillingdetective.com/wolfe.html Thrillingdetective.com]  (англ.)
• [www.danlhos.com/wolfe/ The Nero Wolfe Database]  (англ.) Список всех произведений и действующих лиц
• [johnclaytonsr.com/Wolfe/ Nero Wolfe & Archie Goodwin at Home]  (англ.) Планы дома Вульфа, детали воспроизведены по упоминаниям в романах
• [www.lib.ru/DETEKTIWY/STAUT/about.txt О Рексе Стауте и его героях]
• [nerowolfe.ru/Sepulka/orchids.html Галина Коломейцева. Орхидеи Ниро Вульфа. Журнал «В мире растений», N10, 2001.]

Отрывок, характеризующий Ниро Вульф

Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.