Нитрат серебра(I)
| Нитрат серебра | |
| |
| Silver-nitrate-2D.svg | |
| Общие | |
|---|---|
| Систематическое наименование |
Нитрат серебра
|
| Традиционные названия | Адский камень, ляпис |
| Хим. формула | AgNO3 |
| Рац. формула | AgNO3 |
| Физические свойства | |
| Состояние | твёрдое |
| Молярная масса | 169,87 г/моль |
| Плотность | 4,352 г/см³ |
| Термические свойства | |
| Т. плав. | 209,7 °C |
| Химические свойства | |
| Растворимость в воде | 122,2 (0 °C); 222,5 (20 °C); 770 (100 °C) |
| Приводятся данные для стандартных условий (25 °C, 100 кПа), если не указано иного. | |
Содержание
Свойства
Плотность — 4,352 г/см³. Температура плавления — 209,7 °C. При температуре выше 300 °C разлагается. Хорошо растворим в воде, растворимость 222,5 г/100 г; растворимость в метиловом спирте — 3,6 г/100 г; в этиловом спирте — 2,12 г/100 г; в ацетоне — 0,44 г/100 г; в пиридине — 33,6 г/100 г (все растворимости — при 20 °C).
Нитрат серебра может быть получен растворением серебра в азотной кислоте по реакции:
- <math>\mathsf{Ag + 2HNO_3 \rightarrow AgNO_3 + NO_2{\uparrow} + H_2O}</math>
Нитрат серебра является реактивом на соляную кислоту и соли соляной кислоты, поскольку взаимодействует с ними с образованием белого творожистого осадка хлорида серебра, нерастворимого в азотной кислоте[1]:
- <math>\mathsf{HCl + AgNO_3 \rightarrow AgCl{\downarrow} + HNO_3}</math>
- <math>\mathsf{NaCl + AgNO_3 \rightarrow AgCl{\downarrow} + NaNO_3}</math>
При нагревании соль разлагается, выделяя металлическое серебро:
- <math>\mathsf{ 2AgNO_3\ \xrightarrow{350 ^oC} \ 2Ag + 2NO_2 + O_2 }</math>
Нитрат серебра используется в медицине для прижигания и стерилизации ран. Применяется также в плёночной фотографии. Обладает жгуче-кислым вкусом.
Использование в медицине
Нитрат серебра используется в медицине (ляписный карандаш) для прижигания ранок и удаления мелких бородавок. Лечебное действие нитрата серебра заключается в подавлении жизнедеятельности микроорганизмов; в небольших концентрациях он действует как противовоспалительное и вяжущее средство, а концентрированные растворы, как и кристаллы AgNO3, прижигают живые ткани.
Также используется как действующее вещество в гомеопатии.
Впервые ляпис применили врачи Ян-Баптист ван Гельмонт и Франциск де ла Бое Сильвий, которые научились получать нитрат серебра взаимодействием металла с азотной кислотой. Они обнаружили, что прикосновение к кристаллам полученного вещества приводит к появлению на коже чёрных пятен, а при длительном контакте — глубоких ожогов. Адский камень, строго говоря, не чистый нитрат серебра, а его сплав с нитратом калия, иногда отлитый в виде палочек — ляписного карандаша. Ляпис оказывает прижигающее действие и применяется с давних пор[2].
Ляпис в литературе
 |
Возможно, этот раздел содержит оригинальное исследование. Добавьте ссылки на источники, в противном случае он может быть удалён.
Дополнительные сведения могут быть на странице обсуждения. (11 июля 2015) |
Вещество, со времён средневековья широко распространённое и популярное не только у медиков, но и также у химиков и алхимиков, нитрат серебра глубоко проник едва ли не во все языковые культуры цивилизованных стран Европы и Азии, откуда неизбежным образом попал и в литературу: научную, медицинскую и художественную. Упоминания о нём и тексты с его «участием» можно было встретить практически под всеми названиями, но всё же явными лидерами в области беллетристики оставался сначала «адский камень», а затем — «ляпис».
Большой отрывок, посвящённый нитрату серебра (в данном случае, адскому камню), можно обнаружить в романе Ивана Сергеевича Тургенева «Отцы и дети». Главный герой романа, Евгений Базаров, порезав себе палец при вскрытии тифозного трупа, и не имея возможности немедленно прижечь ранку, только через четыре часа приходит к своему отцу и запоздало прижигает опасный порез.
«Дня три спустя Базаров вошёл к отцу в комнату и спросил, нет ли у него адского камня?— Есть; на чтó тебе? — Нужно… ранку прижечь. — Кому? — Себе. — Как, себе! Зачем же это? Какая это ранка? Где она? — Вот тут, на пальце. Я сегодня ездил в деревню, знаешь — откуда тифозного мужика привозили. Они почему-то вскрывать его собирались, а я давно в этом не упражнялся. — Ну?
— Ну, вот я и попросил уездного врача; ну, и порезался».— (Иван Тургенев, «Отцы и дети»)
Не без особого удовольствия вспоминал об этом реактиве Козьма Прутков, хотя и в нарочно высокой поэтической форме. Антон Павлович Чехов, который сам был врачом, не раз и не два вставлял в свои рассказы живые сценки вокруг ляписа, временами называя его по-латыни (argentum nitricum). Небольшой эпизод с разглагольствованиями бравого денщика об окраске ляписом престарелых собак можно найти также и в романе Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка».
«- Собаки не могут краситься сами, как дамы, об этом приходится заботиться тому, кто хочет их продать. Если, к примеру, пёс старый и седой, а вы хотите продать его за годовалого щенка или выдаёте такого дедушку за девятимесячного, то лучше всего купите ляпису, разведите и выкрасьте пса в чёрный цвет — будет выглядеть как новый.».— (Ярослав Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка», глава XIV: Швейк в денщиках у поручика Лукаша)
Кроме того, в русском языке (и как следствие, в русской художественной литературе) слово ляпис, как забавное и не вполне понятное, вызывающее явные ассоциации с глаголами «ляпать» и «лапать», не раз становилось поводом для игры каламбуров и образования пародийных фамилий. Понятным образом, к такому приёму прибегали в первую очередь писатели-юмористы, прежде всего, Влас Дорошевич и Аркадий Аверченко. Лидером в литературном «употреблении» ляписа стал роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» (глава XXIX, Автор «Гаврилиады»). Главный герой этой главы, бытописатель и поэт Никифор Ляпис-Трубецкой не только сам вошёл в поговорки, но и в начале 1990-х годов послужил прообразом для названия белорусской рок-группы.
Галерея
- Изображения нитрата серебра
- Dusičnan stříbrný.JPG
- Dusičnan stříbrný.PNG
Напишите отзыв о статье "Нитрат серебра(I)"
Примечания
- ↑ Ходаков Ю.В., Эпштейн Д.А., Глориозов П.А. § 82. Соляная кислота // Неорганическая химия: Учебник для 7—8 классов средней школы. — 18-е изд. — М.: Просвещение, 1987. — С. 195—196. — 240 с. — 1 630 000 экз.
- ↑ [www.alhimik.ru/apteka/apt2N.html Аптечные старожилы] // alhimik.ru
Ссылки
- [www.alhimik.ru/apteka/apt2N.html Аптечные старожилы]
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Нитрат серебра(I)
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
