Ниуэанцы

Ниуэанцы (ниуэ)

Численность и ареал
Всего: ок. 25 тысяч Ниуэ Ниуэ: 1625 (перепись 2006) Новая Зеландия Новая Зеландия: 22 473 (перепись 2006)
Язык	ниуэ, английский
Религия	протестантизм
Родственные народы	другие полинезийцы

Ниуэанцы — полинезийский народ, коренное население острова Ниуэ в южной части Тихого океана. Язык — ниуэ, относится к тонганской подгруппе полинезийских языков.

Происхождение

Ниуэанцы, предположительно, являются потомками полинезийцев, приплывших на остров Ниуэ с островов Тонга, Самоа и Пукапука (остров в Северной группе архипелага Кука) в последнем столетии первого тысячелетия до нашей эры. Дефицит пресной воды, плодородной почвы и камней для изготовления орудий труда наложили значительные ограничения для заселения острова. В течение очень долгого периода своей истории островитяне оставались практически в изоляции от других полинезийских народов, хотя время от времени подвергались воинственным вторжениям с соседних островов.

Подтверждением этому факту могут свидетельствовать существование на Ниуэ диалектного различия в языке и враждебность между жителями северной и южной частей острова. Сходство языка ниуэ с самоанским и тонганским языками также говорят о том, что предпринималось несколько попыток колонизации Ниуэ.

Исторически Ниуэ был разделён на две части. На юге острова, от южной части деревни Алофи и до деревни Лику, проживало племя тафити (ниуэ Tafiti). На остальной части — племя моту (ниуэ Motu). Между этими племенами происходили постоянные столкновения вплоть до обращения островитян в христианство.

Мифология древних ниуэанцев

О мифологических представлениях древних ниуэанцев известно очень мало. Отрывочные сведения сохранились лишь в немногочисленных легендах и песнях.

Верховным божеством Ниуэ был Тагалоа, который согласно местным традициям был богом войны. Когда на острове начинались войны, местные жители молили о помощи этого божества.

В мифологии Ниуэ также часто упоминаются существа (зачастую и просто люди), наделённые сверхъестественными силами — тупуа (ниуэ tupua), которые или охраняли отдельные семьи, или наоборот выступали злобными существами. Всего на острове было четыре главных тупуа: Хуанаки (ниуэ Huanaki), Луа-тупуа (ниуэ Lua-tupua), Макапоэ-лаги (ниуэ Makapoe-lagi), Лаге-ики (ниуэ Lage-iki), которые были покровителями отдельных частей острова.

Мауи (ниуэ Māui) — легендарный герой Ниуэ, который согласно местным представлениям закончил дело Фао и Хуанаки по созданию острова.

Как и другие полинезийские народы, ниуэанцы верили в существование души, или агаага (ниуэ agaaga), после смерти человека. Рай у жителей Ниуэ носил название Ахо-хололоа (ниуэ Aho-hololoa), или Ахо-ноа (ниуэ Aho-noa), ад — По (ниуэ Po).

У древних жителей острова существовали жрецы, служители культа, которые носили название таула-атуа (ниуэ taula-atua). Все ритуалы проводились в специальном священном месте, которое называлось туту (ниуэ tutu). Оно представляло собой возвышение, плоское сверху, длина которого составляла от 50 до 70 футов, ширина — 20—40 футов.

Обычаи и традиции

Рождение ребёнка

Маленьких детей кормили кокосами и аррорутом. Через несколько дней после рождения ребёнка проходил особый обряд, носивший название мата-пулега (ниуэ mata-pulega) (подобие обрезания). Ребёнок клался на землю под ширму, сделанную из хиапо (это ниуэанская одежда, сделанная из коры деревьев), а затем почитаемый старик проводил церемонию обрезания, хотя плоть не отрезалась. Затем проводился особый ритуал наподобие христианского крещения

Свадьба

Как и на других островах Полинезии, женщины на Ниуэ выходили замуж рано. Будущего мужа определяли в основном братья. Молодой человек, который хотел жениться на девушке, должен был прийти в дом родителей этой девушки со своим отцом и матерью, хотя чаще с братьями и сёстрами. Во время этого визита, который носил название утурагахау (ниуэ uturagahau), определялись условия свадьбы. Молодому человеку могли отказать. Девушек часто выдавали замуж против их собственной воли. В прошлом была широко распространена полигамия.

Смерть. Похороны

Смерть не вызывала панического страха среди ниуэанцев. Связано это с тем, что жители острова верили, что после смерти душа человека переселяется в рай. После смерти тело умершего выносилось на какое-нибудь открытое пространство, чтобы с ним могли проститься все родственники и друзья. Рядом с телом клался особый мат, и всё, что оставалось на нём (насекомые, ящерицы и т. д.) считалось душой умершего. В течение десяти дней родственники и друзья умершего строили навес из листьев кокосовой пальмы, где жили в течение определённого времени, оплакивая тело. Впоследствии тело закутывали в мат и относили в пещеру или расселину, которая была подобием семейного кладбища. В некоторых случаях тело клали в каноэ и отпускали в океан (так в основном расправлялись с телами воров).

Другие обычаи

Каннибализм, татуирование на Ниуэ не были распространены. Приветствие ниуэанцев такое же, как и у других полинезийцев: при встрече знакомые прижимали носы.

Войны. Оружие

На Ниуэ в далёком прошлом очень часто происходили войны: или между деревнями, или между жителями севера и юга (то есть племенами моту и тафити). Местные воины были вооружены дубинами, или катона (ниуэ katona), копьями, или тао (ниуэ tao), и полированными камнями, или мака (ниуэ maka), которые бросали руками.

Иногда войны доводились до крайностей, и целью становилось полное уничтожение жителей какой-то деревни. Побеждённые часто обращались в рабство. Рабы носили название факатупа (ниуэ fakatupa).

Одежда и украшения

Главным предметом одежды среди мужчин в далёком прошлом была набедренная повязка, или мало (ниуэ malo), вместо которой иногда надевали хиапо, или одежду, сделанную из коры (её носили как мужчины, так и женщины). Пояс, или кафа (ниуэ kafa), делались из человеческих волос. Пояс из перьев носил название пала-хега (ниуэ pala-hega), и его носили только вожди или воины.

Среди жителей очень высоко ценились хиапо, или одежда из коры растения лат. Morinda citrifolia. Основа этой одежды была белого цвета, аппликация затем делалась из корней дерева тунга.

Литература

• Percy Smith. Niue-fekai (or Savage) Island and its People (from «The Journal Of Polynesian Society», Volumes XI, XII). Wellington, Christchurch and Dunedin: Whitcombe & Tombs Limited, 1903.

Отрывок, характеризующий Ниуэанцы

Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.