Новгородская духовная семинария

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Новгородская духовная семинария
(НДС)
Год основания 1706
Конфессия Православие
Церковь Русская православная церковь
Расположение Новгород
К:Учебные заведения, основанные в 1706 году

Новгоро́дская духо́вная семина́рия — среднее духовное учебное заведение Новгородской епархии Русской православной церкви, существовавшие в 1740—1918 годах.





История

В 1706 году митрополит Новгородский Иов открыл при своём архиерейском доме Новгородское греко-славянское училище (с древними языками), вызвав для руководства им находившихся в ссылке греческих учёных братьев Иоанникия и Софрония Лихудов, с которыми познакомился ещё живя в Москве. За счёт средств Софийского собора организовал строительство двухэтажного здания для училища; ученики, которых насчитывалась до 153 человек, содержались на средства митрополита, который предоставил в их распоряжение своё книжное собрание. Новгородское училище стало попыткой создания православного учебного заведения, основанного на святоотеческой традиции, а не предназначенного для схоластических споров. Латинский язык здесь не преподавался вовсе. С назначением Феофана Прокоповича архиепископом в Новгород эти Новгородские школы были упразднены[1].

В 1730-е годы целый ряд архиерейских школ в результате введения латинского курса обучения был преобразован в семинарии. Основой для открытия в Великом Новгороде духовной семинарии послужил указ императрицы Анны Иоанновны от 21 сентября 1738 года. Семинария была открыта 30 октября (10 ноября) 1740 года стараниями архиепископа Новгородского и Великолуцкого Амвросия (Юшкевича), который распорядился разместить её в пригородном Антониевом монастыре.

В отношении организации обучения семинария была почти точным слепком Киево-Могилянской академии, а по ассигнуемым на её содержание средствам оставляла далеко позади другие семинарии, то есть фактически являлась высшим учебным заведением, хотя и не носила названия «академия»[2]. Например, в 1765 году, когда Новгородская духовная семинария имела штатное содержание 8285 руб., Московская духовная академия получала 4847 руб., Троицкая семинария — 4901 руб., другие семинарии — гораздо меньше. Штатное жалование, кроме Новгородской, имела только Петербургская семинария[3].

… определяется ныне при Новгородском архиерейском доме семинария для обучения латинского, еллиногреческого и аще возможно и еврейского языков, начав от грамматики даже до реторики, философии и теологии…

— Светлов Г. И. Краткий очерк истории новгородской духовной семинарии. Пг., 1917. — Вып. 1. — С. 58

Первыми учениками семинарии стали 100 лучших учеников школы при архиерейском доме, которая ещё некоторое время оставалась подготовительной для семинарии.

Первоначально в семинарии было четыре класса[4]: аналогии, инфимы, грамматики, синтаксимы. В 1741 году появляется класс пиитики (поэтический), а в 1742 году — риторики (ораторского искусства) и рисования.

В 1741 году по проекту Петербургского архитектора Ивана Филиппова в Антониевом монастыре построили два каменных корпуса. В одном из них размещались классы, в другом жили учителя.

В 1746 году был открыт класс философии, в 1748 году — класс богословия.

Основой семинарского воспитания являлась суровая дисциплина. За нарушение установленных правил подвергали жестоким наказаниям, вплоть до плетей и кандалов. Обычным явлением было бегство из семинарии: в 1748 году в бегах числилось 94 человека. Архиепископ Амвросий (Юшкевич) добился разрешения императрицы Елизаветы Петровны на передачу Новгородской духовной семинарии библиотеки Феофана Прокоповича, специально для которой решил выстроить каменное здание. Однако строительство здания началось только в 1759 году и было закончено в 1780-е годы. Под библиотеку был отведён верхний этаж этого двухэтажного здания, представлявший собой «как бы одну общую большую залу в два света», в которой стояли деревянные шкафы с книгами. Это одно из первых в истории русской архитектуры зданий, специально выстроенных для библиотеки. Оно представляет собой редкий для Новгорода памятник архитектуры стиля барокко. Библиотека Новгородской духовной семинарии — одна из старейших российских библиотек. Она также включала библиотеку школы Лихудов. Большее количество книг, по данным каталога 1779 года, в середине XVIII века было только в библиотеке Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге[3].

В 1788—1800 годах статус Новгородской семинарии понижается до уровня четырёхклассной.

На протяжении XIX века в жизни Новгородской семинарии происходили перемены. Строгость и суровость бурсы XVIII — начала XIX веков уступила место гуманному отношению к ученикам.

К 150-летию семинарии при ректоре протоиерее Евграфе Мегорском было построено новое большое здание с лицевым фасадом на Волхов. Празднование юбилея состоялось 30 октября 1890 года, его возглавил епископ Старорусский Владимир (Богоявленский)[5].

Количество учеников в семинарии к началу XX века доходило до 500 человек. Ежегодные выпуски составили в среднем 50 человек.

В конце апреля 1918 года Новгородская духовная семинария в числе всех учебных духовных заведений в Советской России была закрыта[6]. Вскоре в её стенах открылся сельскохозяйственный техникум, а затем педагогический институт, где велась активная борьба с «религиозными предрассудками». В 1920 году был упразднён Антониев монастырь[7].

Ректоры

Префекты

Инспекторы

Известные преподаватели

Известные выпускники

Напишите отзыв о статье "Новгородская духовная семинария"

Примечания

  1. ↑ [azbyka.ru/otechnik/Georgij_Florovskij/puti-russkogo-bogoslovija/3 Пути русского богословия, III. Противоречия XVII-го века читать, скачать - протоиерей Георгий Флоровский]
  2. ↑ [museum.novsu.ac.ru/body.php?chap=events&sub=6 История образования в Великом Новгороде]
  3. ↑ 1 2 Григорьева И. Л., Салоников Н. В. [admin.novsu.ac.ru/uni/vestnik.nsf/all/B37559A31B726FE6C3256AC0001FA3AC/$file/Grigorieva.pdf Новгородская духовная семинария в 40–60-х годах XVIII века] // Вестник Новгородского Государственного Университета. — 2000. — № 16.
  4. ↑ [litopys.net/ru/thisday/month/11/day/12/id/7319 12 ноября 1740 года открыта Новгородская духовная семинария|12 ноября|Этот день в истории| Летопись. Связь времён]
  5. ↑ Спасский П. Н. 150-летие Новгородской духовной семинарии 1740—1890. «Юбилейный сборник». Новгород, 1891
  6. ↑ [www.kiev-orthodox.org/site/personalities/772/ Труды и дни Николая Дмитриевича Успенского :: История и лица :: Киевская Русь]
  7. ↑ [valet.home.nov.ru/antonovka/2003/mart2.htm Т. Стома. Сквозь сотни лет\\отд. Журналистики НовГУ]
  8. ↑ И. П. Сперанский в [dlib.rsl.ru/viewer/01003185419#?page=3 Очерке истории Смоленской духовной семинарии…] (1892) сообщал, что Парфений (Сопковский) был ректором Новгородской духовной семинарии «целые девять лет(1750—1759 г.)».

Ссылки

  • www.pravoslavie.ru/sm/29779.htm
  • drevo-info.ru/articles/471.html
  • [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/or_file.cgi?7_2186 Семинария Новгородская духовная] на сайте «Русское православие»
  • news.novgorod.ru/news/71157/
  • www.petergen.com/bovkalo/duhov/novgorodsem.html
  • museum.novsu.ac.ru/body.php?chap=events&sub=6

Отрывок, характеризующий Новгородская духовная семинария

То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Новгородская_духовная_семинария&oldid=81557610»