Новозеландский вариант английского языка

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Новозела́ндский вариа́нт англи́йского языка́ (англ. New Zealand English) — форма английского языка, используемая в Новой Зеландии.

Английский язык был занесён в Новую Зеландию колонистами в XIX в. Самое заметное влияние на новозеландский вариант английского языка оказал английский язык юга Англии, шотландский английский, в лексике — язык маори[1].

Новозеландский английский близок к австралийскому варианту английского языка в произношении, но существует несколько тонких различий; в некоторых из них сказывается влияние языка маори. Одним из самых ярких различий между новозеландской и австралийской разновидностями и другими вариантами английского языка является тот факт, что гласный звук [ɪ] является гласным центрального ряда (однако эта черта объединяет его с южноафриканским английским).





История изучения

Со времени начала заселения островов англичанами начал формироваться новый диалект; он вбирал в себя маорийские слова, описывающие представителей флоры и фауны Новой Зеландии, для именования которых собственных слов английский язык не имел[2]. Первые местные слова появились благодаря исследователю Джеймсу Куку и биологу Джозефу Бэнксу, которые ввели в лексику термины маори кокако, раурики[en] и титоки[3].

Ещё в 1890-х годах лингвист Джеймс Мюррей составлял списки диалектизмов Австралии и Новой Зеландии. Первая крупная публикация, посвящённая австралийско-новозеландским вариантам, появилась в 1892 году (словарь «Austral English: a dictionary of Australasian words, phrases and usages»). Первым полным словарём английского языка, посвященным новозеландскому английскому, был Heinemann New Zealand dictionary, изданный в 1979 г. под редакцией Гари Орсмана (англ. Harry Orsman). В этой книге указана также приблизительная дата регистрации в общем употреблении многих местных слов, к примеру, «haka» (1827 г.), «boohai» («глушь», 1920 г.), и «bach» («маленький дачный домик», 1905 г.).

Подробное изучение новозеландского варианта английского началось совсем недавно, в конце XX века[4]. Особенности новозеландского английского привлекли внимание лингвиста Джека Беннета, он написал статью «English as it is spoken in New Zealand» и опубликовал её в журнале American Speech в 1943 году[4]. В 1997 году вышел в Издательстве Оксфордского университета обширный словарь, посвящённый сугубо новозеландской лексике, Dictionary of New Zealand English[4].

В 1997 г. был основан «Центр словаря новозеландского английского языка» (англ. New Zealand Dictionary Centre), он издал ещё несколько словарей новозеландского английского; кульминацией издательской деятельности Центра стало издание в 2004 г. «Оксфордского словаря новозеландского английского языка» (англ. The New Zealand Oxford Dictionary).

Фонетика

Гласные

Краткие гласные переднего ряда

  • Краткий гласный i, (как в слове «kit») является гласным центрального ряда, близким к [ə] или [ɘ]. Звучанием он несколько напоминает, хотя является менее закрытым, чем краткий звук u в других формах английского языка; он четко контрастирует со звуком [i], который можно слышать в Австралии; этот факт объясняет, почему некоторые новозеландцы утверждают, будто австралийцы произносят словосочетание «fish and chips» как «feesh and cheeps», в то время, как некоторые жители Австралии наоборот утверждают, что новозеландцы произносят «fish and chips» как «fush and chups»[5][6][7]. Краткий i новозеландского английского фонологически не отличается от нейтрального гласного /ə/.
  • Краткий гласный e /ɛ/ (как в слове «dress») занял лакуну, образовавшуюся при подъёме звука /ɪ/, и фонетически находится рядом с [e]; для других носителей английского языка он звучит как сам краткий i.
  • Подобным же образом, краткий гласный a /æ/ (как в слове «trap») по качеству приближается к [ɛ], который для большинства носителей английского языка, живущих в северном полушарии, звучит как краткое e.

Документальные фильмы первой половины XX века, в которых звучит как австралийская, так и новозеландская речь, свидетельствуют о том, что эти два диалекта были более схожи перед началом Второй мировой войны, и начали расходиться в основном после 1950-х гг. Недавние лингвистические исследования показали, что краткий звук i , который можно услышать в Новой Зеландии, происходит из диалекта английского языка, на котором в конце XIX века разговаривали англичане невысокого достатка (англ. lower-class people). Однако его можно также встретить в шотландском английском, и, учитывая относительно более высокий уровень шотландской эмиграции в Новую Зеландию, шотландский вариант также мог оказать некоторое влияние. На новозеландском английском также отразилось произношение английских гласных коренными носителями-маори. Существует и особый акцент маори, отличный от произношения носителей английского языка.

Слияния

  • Гласные звуки /ɪə/ (как в слове «near») и /eə/ (как в слове «square») подвергаются всё большему слиянию; here рифмуется с there; а bear и beer, так же, как и rarely и really являются омофонами. Это — «наиболее очевидное изменение, происходящее» в новозеландском английском. Ведутся споры относительно качества звука, представляющего собой результат подобного слияния, но, согласно общепринятой точке зрения, такой звук наиболее близок закрытому варианту, [iə][8].
  • Перед согласным /l/ могут подвергаться слиянию пары гласных /iː/:/ɪə/ (как в словах «reel» и «real»), а также /ɒ/:/oʊ/ («doll» и «dole»), и иногда /ʊ/:/uː/ («pull» и «pool»), /ɛ/:/æ/ («Ellen» и «Alan») и /ʊ/:/ɪ/ («full» и «fill»)[9][10].

Другие гласные

  • Звуки /ɑr/-/ɑː/, как в словах «start», «bath» и «palm» — почти открытый гласный центрально-переднего ряда [ɐː] или [ɐ̟ː]. Фонетическое качество этого гласного частично накладывается на качество гласной фонемы /ʌ/, как в слове «strut». Для многих носителей единственным различием между ними является долгота[11].

Согласные

  • Новозеландский английский — в основном неротический (англ. non-rhotic ) диалект, в котором присутствует связующий и интрузивный R (англ. linking and intrusive R), за исключением тех, кто говорит на так называемом «южном картавом диалекте» (англ. Southland burr), характеризующемся заднеязычным произношением [r]. Это полуротический диалект, на который повлиял шотландский английский; в основном на нём говорят в Саутленде и в некоторых районах Отаго[12][13]. Носители новозеландского английского, не реализующие в своей речи связующий и интрузивный /r/, не предшествующий гласной, однако, иногда произносят его в нескольких словах, таких, как Ireland и название самой буквы «r»[14].
  • Звук /l/ является «тёмным» (велярным) во всех позициях, и часто подвергается озвончению (вокализации) в конце слога[6][9]. Данное явление неодинаково выражено в разных регионах страны и в разных социально-экономических группах; представители более молодого, низкого по положению социального класса озвончают /l/ в большинстве случаев[15].
  • Различие между /w/, как в слове «witch» и /wh/, как в слове «which», сохраняющееся в речи старших носителей языка, в настоящее время нивелируется[9][16].
  • Согласный /t/ в положении между гласными может озвончаться (англ. flapping)[9].

Другие черты

  • В новозеландском английском есть явление «исторически обусловленного разделения произношения a» (англ. trap-bath split); в словах типа dance присутствует гласный /ɑː/, как и в Южной Англии и на юге Австралии[9][6].
  • Как и австралийцы, некоторые жители Новой Зеландии произносят причастие прошедшего времени некоторых глаголов, такие, как grown, thrown and mown как двусложные, вставляя дополнительный нейтральный гласный — /-oʊ.ən/. Такие же слова, как groan, throne and moan не подвергаются подобному воздействию, что значит, что такие пары слов различимы на слух[15]. Это также отмечалось (хотя и редко) в произношении слова three, в котором нейтральный гласный вставляется между 'th' и 'r', тем самым образуя двусложное слово, а также в словах типа dwarf и Dwane/Duane, в которых нейтральный гласный появляется между 'd' и 'w' (или 'u').
  • Приставка trans-, как правило, произносится /trænʦ/. Это приводит к смешению произношения буквы a в словах типа «transplant» (/trænzplɑːnt/), в то время, как в северном (но не в южном) британском английском в обоих слогах реализуется одна и та же гласная (/trænzplænt/).
  • Буква H обычно называется /eɪʧ/, как и в Великобритании и Северной Америке, но может произноситься с аспирацией (придыханием): /heɪʧ/, в таком случае происходя из североанглийских диалектов (англ. Hiberno-English); такое произношение встречается в австралийском английском, хотя часто считается неправильным.

Система гласных

Фонология новозеландского варианта схожа с фонологией других неротических диалектов, таких, как австралийский английский и Received Pronunciation, но имеет характерные отличия:[17]

Краткие гласные
МФА Примеры
[ɘ]? sit, about, winner
[i]? city
[e]? bed, end
[ɛ]? lad, cat, ran
[ɐ]? run, enough
[ɒ]? not, wasp
[ʊ]? put, wood
Долгие гласные
МФА Примеры
[ɐː]? father, arm
[iː]? see
[ɵː]? bird
[oː]? law, caught
[ʉː]? soon, through
Дифтонги
МФА Примеры
[æe]? day, pain
[ɑe]? my, wise
[oe]? boy
[ɐʉ]? no, tow
[æo]? now
[ɪə]? near, here
[eə]? hair, there
[ʉɐ]? tour

Словарный состав

В новозеландском английском существует ряд диалектных слов и словосочетаний. В основном это слова неформального регистра, чаще всего встречающиеся в повседневной речи. Среди новозеландских диалектизмов — слова bach и crib, означающие дачу на севере и юге страны соответственно[18]. Многие слова, использующиеся в Новой Зеландии, распространены и в Австралии; по поводу авторства того или иного слова бывают ожесточённые споры: примером может служить многолетнее выяснение происхождения слова павлова[3].

Регионализмы новозеландского варианта можно разделить на тематические группы: политические (Rogernomics[en]), спортивные, связанные с преступностью (electric puhaканнабис), Pметамфетамин), экологическо-сельскохозяйственные (tuatarium — террариум для туатар, gypsy day — день перегона скота на новые пастбища) и относящиеся к землетрясению в Крайстчерче (достопримечательность Shag Rock стали называть Shag Pile)[19].

В речи молодых носителей используется множество американизмов, к примеру, like («типа»)[3]. Некоторые общеанглийские выражения переосмысливаются с использованием регионализмов: couch potatocouch kumara[1].

Заимствования из маори называют самой характерной особенностью новозеландского английского[1]. В основном они используются для обозначения местных реалий (флора, фауна, топонимы и так далее)[18]. Согласно данным исследования 1999 года, около 0,6 % новозеландской лексики имеют маорийские корни[20]. Примером такого диалектизма является термин iwi tea, означающий большой чайник чая, подаваемый на целую компанию в заведении общественного питания[18]. Процесс заимствования из маори почти остановился в период с 1860-х до 1970-х, но возобновился впоследствии, в том числе и благодаря миграции маори в города в середине XX века[1]. В повседневном общении маоризмы используют молодые новозеландцы и представители народа маори; слова вроде «kia ora» («привет») или «kai» («еда») известны всем жителям страны.

Некоторые диалектизмы со временем исчезли: отдельные растения новозеландского льна больше не называют заимствованием из маори kōrari, а вместо «быстро идти» не говорят going eyes out — эти слова исчезли в XIX веке[3].

Характерный способ словообразования в новозеландском и австралийском вариантах — неформальное сокращение с последующим прибавлением суффикса -o или -ie: good-o[18]. Сокращение слов включает также топонимы: Dunners (Dunedin)[18].

Отличия от австралийского варианта английского языка

Многие из таких отличий связаны со словами, описывающими обычные предметы; их появление часто обусловлено тем, какие из наиболее известных брендов становятся нарицательными товарными знаками:

Новая Зеландия Австралия Толкование
Cellphone / mobile / mobile phone (cell)/phone(mobile) Mobile phone
(mobile)
Сотовый/мобильный телефон.
Chilly bin Esky Термос для хранения охлаждённой еды/напитков.
Dairy Delicatessen
convenience store
Deli
Эквивалент вечернего/ночного магазина (англ. convenience store), хотя данное слово употребляется всё реже. В больших городах распространяется словосочетание «вечерний/ночной магазин» или «superette» благодаря наличию иммигрантов. Следует отметить, что слово «delicatessen» в Новой Зеландии имеет несколько иное значение, — обозначает магазин или отдел супермаркета, в котором продаётся специализированная еда, например, салями, изысканные сорта сыров и тому подобное (как и в большинстве штатов Австралии)
Domain, field Oval, paddock Территория, обычно используемая для отдыха, обычно лужайка
Duvet Doona Пуховое одеяло
Jandals Thongs Сандалии без задников (известные также как «шлёпанцы» или «вьетнамки»)
Jersey Jumper Джемпер или свитер. В Новой Зеландии и Австралии «jersey» означает также верхнюю часть спортивной формы (например, для регби); ещё одно слово, означающее спортивный свитер, — «guernsey», часто используется в Австралии, но редко встречается в Новой Зеландии.
Judder bar[21] / Speed bump Speed bump «Лежачий полицейский». «Speed bump» — слово, часто употребляемое как в Новой Зеландии, так и в Австралии
No exit No through road Дорога, оканчивающаяся тупиком.
Oil skin / Swanndri Driza-Bone
Oil skin
Накидка с водоотталкивающим покрытием: сельский плащ; Swanndri: плотное шерстяное пальто (часто в клеточку)
Togs
Bathers
Swimmers
Cozzies
Togs
budgie smugglera
Купальный костюм
Trolley Shopping trolley Тележка, обычно с двумя колёсами, для перевозки покупок по супермаркету.
Trolley, trundler Shopping jeep/granny trolley Двухколёсная тележка для перевозки покупок из местных магазинов (в настоящее время редко встречается)
Tramp Bush walk Поход в лес или в горы
Twink Wite-Out, Liquid Paper Корректирующая жидкость, штрих
Vivid
Felts, Felt tips
Texta Маркер
a Употребим в основном в Квинсленде и на севере Нового Южного Уэльса.

В 1950-60-х гг. словосочетание «milk bar» означало заведение, в котором подавались безалкогольные напитки, в основном молочные коктейли, чай и иногда кофе. Также подавалось мороженое.

Прочее

Новозеландцы часто отвечают на вопрос с повышающейся интонацией, и ответ звучит как другой вопрос. Данную особенность часто пародируют. Повышение интонации также встречается в утвердительных предложениях, не являющихся ответами на вопрос; в австралийском английском эта черта более распространена[22].

В неформальной речи местоимением для обозначения нейтрального лица является «she» (она), особенно если предложение с него начинается. Наиболее известным примером такого употребления является фраза «She’ll be right» («всё будет хорошо»); данная черта также характерна для австралийского английского.

Диалекты

Существуют региональные нюансы, например, на южном острове некоторые носители произносят «р» в тех местах, где его обычно не слышно[23][24] — предки этих носителей — шотландцы. В их речи используется несколько заимствований из шотландского английского, включая «wee» (маленький) и «to do the messages» (ходит за покупками). В Таранаки имеется еле заметный акцент, возможно, из-за того, что там селились выходцы из юго-западной Англии[25].

У некоторых маори имеется специфический акцент, и наблюдается более интенсивное использование заимствований. Два наиболее распространённых акцента — «пакеха» и «маори»; на последнем явно заметно влияние изохронности[en] языка маори, причём «пакеха» (европейский) акцент также воспринимает эту особенность[26].

Орфография

  • Почти всегда используется британское написание слов (cancelling, не canceling; travelled, не traveled, colour, не color, behaviour, не behavior)[27];
  • в словах, которые пишутся либо с -ise, либо с -ize (organise/organize), новозеландцы, как и австралийцы, предпочитают -ise[28], хотя оба варианта допустимы;
  • В отличие от остальных вариантов английского, в новозеландском используется написание fiord, а не fjord.

Напишите отзыв о статье "Новозеландский вариант английского языка"

Примечания

  1. 1 2 3 4 Bardsley, Chapter 4.
  2. The Story of English by Robert McCrum, William Cran, and Robert MacNeil. BBC Publications and Faber and Faber: London, 1986.
  3. 1 2 3 4 Bardsley, Chapter 3.
  4. 1 2 3 Bardsley, Chapter 2.
  5. Kortmann and Schneider, pp 587 and 611.
  6. 1 2 3 Crystal, p 354.
  7. Trudgill and Hannah, pp 23-24
  8. Kortmann and Schneider, pp 582, 592, 610.
  9. 1 2 3 4 5 Trudgill and Hannah, p 24.
  10. Kortmann and Schneider, pp 589f.
  11. Kortmann and Schneider, pp 582, 588, 590
  12. english.unitecnology.ac.nz/resources/resources/exp_lang/other_forms.html
  13. Kortmann and Schneider, p 605.
  14. Kortmann and Schneider, p 594.
  15. 1 2 Kortmann and Schneider, p 611.
  16. Kortmann and Schneider, pp 606 and 609.
  17. Bauer, Warren & Bardsley et al. 2007, pp 97-102
  18. 1 2 3 4 5 Bardsley, Chapter 1.
  19. Bardsley, Chapter 5.
  20. Kennedy, Graham & Shinji Yamazaki 1999. The Influence of Maori on the New Zealand English Lexicon. In John M. Kirk (ed), Corpora Galore: Analyses and Techniques in Describing English. Amsterdam: Rodopi: 33-44
  21. [www.wordwebonline.com/en/JUDDERBAR WordWeb online]
  22. Crystal, p. 355.
  23. [english.unitecnology.ac.nz/resources/resources/exp_lang/other_forms.html ](недоступная ссылка)
  24. Kortmann and Schneider, p. 605.
  25. researcharchive.vuw.ac.nz/bitstream/handle/10063/551/thesis.pdf
  26. Jeanette King on the [www.radionz.co.nz/national/programmes/saturday/audio/2205127/language-with-jeanette-king influence of Māori] pronunciation on New Zealand English, 6/2/2010.
  27. [www.onlinegrammar.com.au/us-and-australian-spelling/ American and Australian spelling :: online grammar]. Проверено 19 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EjxtSGUP Архивировано из первоисточника 27 февраля 2013].
  28. [www.linguist.org.cn/doc/su200602/su20060203.pdf](недоступная ссылка — историякопия)

Ссылки

  • [www.ualberta.ca/~johnnewm/NZEnglish/Bayard.pdf New Zealand English: Origins, Relationships, and Prospects]  (англ.)
  • [www.newzealandslang.com New Zealand Slang]  (англ.)
  • [www.ualberta.ca/~johnnewm/NZEnglish/ New Zealand English]  (англ.)
  • Dianne Bardsley. [www.teara.govt.nz/en/english-language-in-new-zealand/page-1 English language in New Zealand] (англ.). Te Ara - the Encyclopedia of New Zealand (27 November 2013). Проверено 5 января 2016.

Отрывок, характеризующий Новозеландский вариант английского языка

– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.