Новозыбковский уезд
|
Новозыбковский уезд
|
Новозы́бковский уезд — административно-территориальная единица Черниговской губернии (в 1919—1926 входил в Гомельскую губернию, с 1926 — в составе Брянской губернии). Центр — город Новозыбков.
История
Является правопреемником Новоместского уезда; образован в 1808 при перенесении уездного центра в Новозыбков из города Новое Место, выведенного за штат (ныне — село). Один из важнейших центров российского старообрядчества, в особенности древлеправославия.
Активное промышленное развитие уезда началось с 1860-х гг.; особенно были развиты спичечная промышленность (к концу XIX в. действовало 10 спичечных фабрик), стеклоделие; работали кожевенные и кирпичные заводы. В 1887 через уезд прошла Полесская железная дорога (Брянск—Гомель).
К началу 1900-х гг. Новозыбковский уезд стал крупнейшим в Российской империи производителем спичек.
Упразднен в 1929 с введением новых административно-территориальных единиц (областей и районов).
Ныне территория Новозыбковского уезда входит в состав Брянской области.
География и население
Уезд находился в северной части губернии, граничил на севере с Суражским уездом, на востоке — со Стародубским, на юго-востоке — с Новгород-Северским, на юге — с Сосницким, на юго-западе с Городнянским уездами Черниговской губернии, а на западе — с Могилёвской губернией. Площадь уезда составляла 3354,9 верст² (3818 км²).
Во второй половине XIX века являлся крупнейшим по населению среди уездов Черниговской губернии (с начала XX в. на первое место выдвинулся Суражский уезд). По результатам переписи населения Российской империи 1897 года, в уезде проживало 164 840 человек, из них 94,16% — великороссы, 5,38% — евреи, 0,2% — белорусы. Преобладание великороссийское населения в уезде сформировалось ещё в XVII—XVIII веках, главным образом за счёт притока переселенцев-старообрядцев.
После отторжения от Новозыбковского уезда территории Семёновской волости и раздела Великотопальской волости, площадь уезда сократилась до 3318 км², а население, по переписи 1926 года, составило 178 тыс. человек[1].
Административное деление
По состоянию на 1890 год, уезд делился на 3 стана и 11 волостей:
| Волость | Волостной центр | Количество сельських общин[2] |
|---|---|---|
| І стан | ||
| Белоколодезская | Белый Колодезь | 22 |
| Великотопальская | Великая Топаль | 42 |
| Лакомобудская | Лакомая Буда | 25 |
| Брахловская (с 1918 — Чернооковская) |
Брахлов (с 1918 — Чернооков, ныне Чернооково) |
57 |
| ІІ стан | ||
| Новоропская | Новый Ропск | 31 |
| Семёновская | Семёновка | 12 |
| Куршановичская | Куршановичи | 17 |
| ІІІ стан | ||
| Людковская | Людково (ныне часть г. Новозыбкова) |
33 |
| Новобобовичская | Новые Бобовичи | 6 |
| Денисковичская | Денисковичи | 9 |
| Малощербиничская | Малые Щербиничи | 16 |
В 1923 году вместо перечисленных волостей были созданы укрупненные волости:
- Злынковская
- Климовская
- Новозыбковская
- Семёновская (в 1926 году была передана в состав Украины, ныне её территория относится к Черниговской области).
- Чуровичская
Напишите отзыв о статье "Новозыбковский уезд"
Примечания
Ссылки
- Новозыбков // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
| ||||||||||||
| ||||||||
| ||||||
|
Это заготовка статьи о Российской империи. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Новозыбковский уезд
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
