Новокаледонский франк

Новокаледонский франк
Производные и параллельные единицы
Дробные	Сантим (1⁄100)
Производство монет и банкнот
Эмиссионный центр	Компания Новой Каледонии Банк Новой Каледонии Банк Индокитая Казначейство Нумеа Эмиссионный институт заморских территорий Франции
Монетный двор	Парижский монетный двор
	[www.monnaiedeparis.com www.monnaiedeparis.com]

Новокаледонский франк (фр. Franc) — денежные знаки во франках (сначала французских, затем франках КФП), выпускающиеся с 1873 года для французского владения Новая Каледония. Официально не назывались «новокаледонским франком», однако обращались, как правило, только на его территории.

В настоящее время выпускаются монеты Новой Каледонии номиналом от 1 до 100 франков КФП, являющиеся законным платёжным средством на территории Новой Каледонии, Французской Полинезии и островах Уоллис и Футуна.

История

В 1853 году Новая Каледония объявлена владением Франции, с 1860 года являлась отдельной колонией, с 1946 года — заморской территорией Франции. С 1998 года — заморское особое административно-территориальное образование Франции.

Французский франк

Законным платёжным средством до 1946 года был французский франк. В 1873—1874 годах выпускались билеты Компании Новой Каледонии. В 1874 году начат выпуск банкнот Банка Новой Каледонии. Затем право выпуска банкнот получил Банк Индокитая, начавший выпуск банкнот в 1888 году.

В 1914 году в связи с нехваткой разменной монеты в обращение были выпущены почтовые марки с печатью казначейства, в 1918 — билеты казначейства, в 1922 — марки с печатью Банка Индокитая.

В 1939 году выпускались банкноты Банка Индокитая в пиастрах, использовавшиеся в Французском Индокитае, с надпечаткой номинала во франках. В 1939—1943 годах выпускались чеки на предъявителя. В 1942—1943 годах казначейство Нумеа выпускало кассовые боны с изображением лотарингского креста — эмблемой Свободной Франции.

Франк КФП

Декретом французского правительства от 26 декабря 1945 года в качестве денежной единицы французских владений тихоокеанских владений Франции (в том числе Новой Каледонии) утверждён франк КФП (colonies françaises du Pacifique — французских тихоокеанских колоний). Право выпуска франка КФП первоначально осталось за Банком Индокитая. 25 сентября 1948 года принят закон, лишающий Банк Индокитая права эмиссии во французских заморских владениях. Однако фактически право эмиссии принадлежало банку до 1967 года.

В 1949 году выпущены первые монеты Новой Каледонии. На аверсе монет имелась надпись «Французская Республика — Французский Союз», на реверсе — «Новая Каледония».

22 декабря 1966 года принят закон о деятельности Эмиссионного института заморских территорий. 1 апреля 1967 года правительством Франции учреждён Эмиссионный институт заморских территорий, которому переданы эмиссионные функции Банка Индокитая.

В 1967 году начат выпуск новых монет, на аверсе которых не было надписи «Французский Союз». В 1969 году в Новой Каледонии начат выпуск банкнот Эмиссионного института заморских территорий с надпечаткой «Нумеа» (во Французской Полинезии банкноты выпускались с надпечаткой «Папеэте»). С 1971 года на монетах указывается аббревиатура Эмиссионного института — «I.E.O.M.».

С 1992 года банкноты в 500 франков, а затем и банкноты остальных номиналов выпускаются без надпечаток «Нумеа» и «Папеэте». Монеты во франках КФП по-прежнему выпускаются двух образцов — Новой Каледонии и Французской Полинезии. Банкноты и монеты Эмиссионного института во франках КФП независимо от их образца (Новой Каледонии или Французской Полинезии) являются законным платёжным средством на территории Новой Каледонии, Французской Полинезии и островах Уоллис и Футуна.

Монеты и банкноты

Выпускались бумажные денежные знаки:

• банкноты Компании Новой Каледонии: 5, 20 франков;
• банкноты Банка Новой Каледонии: 5, 20, 100, 500, 1000 франков;
• банкноты Банка Индокитая: 5, 20, 100, 500 франков;
• почтовые марки с печатью казначейства: 25, 50 сантимов, 1, 2 франка;
• билеты казначейства: 0,50, 1, 2 франка;
• почтовые марки с печатью Банка Индокитая: 25, 50 сантимов;
• банкноты Банка Индокитая в пиастрах с надпечатками во франках: 100 франков (на 20 пиастрах), 1000 франков (на 100 пиастрах);
• чеки на предъявителя Банка Индокитая: 5000 франков;
• кассовые боны казначейства Нумеа: 50 сантимов, 1, 2, 5, 20 франков.
• банкноты Эмиссионного института с надпечаткой «Нумеа»: 100, 500, 1000, 5000 франков.

Выпускались монеты:

• с легендой «Французская Республика — Французский Союз», «Новая Каледония»: 50 сантимов, 1, 2, 5 франков;
• с легендой «Французская Республика», «Новая Каледония»: 1, 2, 5, 10, 20, 50, 100 франков.

Литература

• Cuhaj G., Michael T., Miller H. Standard Catalog of World Coins 1901-2000. — 39-е изд. — Iola: Krause Publications, 2011. — 2345 с. — ISBN 978-1-4402-1172-8.
• Cuhaj G.S., Michael T. Standard Catalog of World Coins 2001-Date. — 6-е изд. — Iola: Krause Publications, 2011. — 742 с. — ISBN 978-1-4402-1575-9.
• Cuhaj G.S. Standard Catalog of World Paper Money. General Issues 1368—1960. — 12-е изд. — Iola: Krause Publications, 2008. — 1223 с. — ISBN 978-0-89689-730-4.
• Cuhaj G.S. Standard Catalog of World Paper Money. General Issues 1961—Present. — 17-е изд. — Iola: Krause Publications, 2011. — 1112 с. — ISBN 978-1-4402-1584-1.

Отрывок, характеризующий Новокаледонский франк

– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.