Новосёлов, Михаил Александрович

Михаил Александрович Новосёлов
Тюремная фотография. 1929
Рождение	1 (13) июля 1864(1864-07-13) село Бабье, Домославская волость, Вышневолоцкий уезд, Тверская губерния
Смерть	17 января 1938(1938-01-17) (73 года) Вологда
Почитается	в православии
Прославлен	2000 год / Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви / Москва
В лике	мучеников
Подвижничество	мученическая кончина

Михаи́л Алекса́ндрович Новосёлов (1 [13] июля 1864, село Бабье, Тверская губерния — 17 января 1938, Вологда) — русский публицист, духовный писатель. Идеолог иосифлянского движения.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в августе 2000 года.

Биография

Предки принадлежали к духовенству Тверской епархии и в XVIII веке служили в селе Новопокровском-Березовец Кашинского уезда.

«Толстовец»

Окончил 4-ю Московскую гимназию с золотой медалью (1882 год) и историко-филологический факультет Московского университета (1886 год). В молодости был увлечён идеями Л. Н. Толстого, был активным толстовцем, находился в переписке с Толстым. В конце 1887 года был арестован за издание брошюры Толстого «Николай Палкин», но после заступничества Толстого в феврале 1888 года освобождён под гласный надзор полиции с запрещением проживать в столицах. Получив наследство после смерти отца, в 1888 году основал в селе Дугино Тверской губернии «толстовскую» земледельческую общину, которая просуществовала два года из-за того, что её участникам-интеллигентам было трудно и непривычно заниматься физической работой.

Православный деятель до революции

Однако в 1892 году пересмотрел свои взгляды, став приверженцем православной церкви. Автор «Открытого письма» Толстому, в котором, в частности, говорилось:

Служить вы хотите не Господу, Которого знает и признает вселенское христианство… а какому-то неведомому безличному началу, столь чуждому душе человеческой, что она не может прибегать к нему ни в скорбные, ни в радостные минуты бытия своего.

Общался с протоиереем Иоанном Кронштадтским, старцами Оптиной и Зосимовой пустыней. Автор работ на церковные темы, публиковался в «Миссионерском обозрении» и «Церковных ведомостях». Участвовал в Религиозно-философских собраниях 1901—1903 годов. В 1902—1917 годах был издателем «Религиозно-философской библиотеки» (РФБ), в которой публиковались многие известные российские православные мыслители (многие из книг серии были написаны самим Новосёловым или при его участии). Серия вначале издавалась в Вышнем Волочке, а затем в Москве и в Сергиевом Посаде. Всего вышло 39 выпусков РФБ; около 20 отдельных непронумерованных книг и более 80 «Листков РФБ» (изданий, в которых публиковались труды святых отцов и религиозные размышления выдающихся русских писателей и учёных).

В 1905 году выступал противником планов поспешного избрания Патриарха, сторонником проведения собора Русской православной церкви, а для его подготовки — образования Соборного подготовительного совещания из нескольких епископов, представителей духовенства и мирян. В 1905—1918 годах участвовал в работе Московского религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьёва.

В 1907 году организовал в Москве строго православный «Кружок ищущих христианского просвещения», заседания которого проходили на его квартире (так называемые «новосёловские четверги»). В состав кружка входили священники Павел Флоренский и Иосиф Фудель, а также Ф. Д. Самарин, В. А. Кожевников, С. Н. Булгаков, П. Б. и С. Б. Мансуровы, Н. Д. Кузнецов, Ф. К. Андреев. По словам В. В. Розанова, «суть связи этого кружка — личная и нравственная; высшее его качество — не выявляться, не спорить; печататься как можно меньше. Но взамен этого — чаще видеться, общаться; жить некоторою общею жизнью, или — почти общею. Без всяких условий и уговоров они называют почти старейшего между ними, Мих. Ал. Новосёлова, „авва Михаил“. И хотя некоторые из них неизмеримо превосходят почтенного и милого М. А. Новосёлова учёностью и вообще „умными качествами“, но, тем не менее, чтут его, „яко отца“, за ясный, добрый характер, за чистоту души и намерений и не только выслушивают его, но и почти слушаются его».

Резко негативно относился к деятельности Григория Распутина, выпустил в своём издательстве брошюру «Григорий Распутин и мистическое распутство» (М., 1912), которая была запрещена и конфискована в типографии. Газета «Голос Москвы» была оштрафована за публикацию выдержек из неё. В 1912 году был избран почётным членом Московской духовной академии за свою деятельность в области духовного просвещения и христианской апологетики. Являлся членом Училищного совета при Святейшем Синоде. Автор работ в защиту имяславия — учения об имени Божием. Преподавал классическую филологию в Московском университете.

Деятельность при советской власти

В 1918 году входил в состав отдела о духовно-учебных заведениях Поместного собора Русской православной церкви 1917—1918 годов. В 1918 году был членом Временного Совета объединённых приходов города Москвы. Предоставил свою квартиру для занятий созданных весной 1918 года по благословению Патриарха Тихона Богословских курсов, преподавал на этих курсах.

В 1922 году был членом Братства ревнителей Православия. Против него 11 июля 1922 года было возбуждено уголовное дело по обвинению в антисоветской агитации, в ночь на 12 июля того же года в его квартире был произведён обыск. Сам Михаил Новосёлов в это время находился в Оптиной пустыни, поэтому ему удалось избежать ареста. Был арестован 12 августа 1922 года и до 19 марта 1923 года находился под арестом. Дело против него было прекращено в связи с тем, что при обыске не было найдено ничего компрометирующего (был изъят лишь орден Святого Станислава). После этого уехал в Вышний Волочёк, где и поселился, жил на нелегальном положении.

В 1922—1927 годах написал своё основное сочинение — «Письма к друзьям», посвящённые актуальным вопросам церковной жизни. В нём он резко критиковал обновленческое движение, рассуждал о причинах гонений на церковь в России, рассматривался вопрос о конечных судьбах церкви и мира (значительное внимание уделялось эсхатологическим рассуждениям), анализировал различия между православием, католицизмом и протестантизмом, отдавая безусловное предпочтение первому. Принадлежал к традиции мистического богословия. В 1970—1980-е годы отдельные «Письма к друзьям», ранее распространявшиеся в самиздате, были опубликованы в зарубежном «Вестнике РХД» и в нелегально издававшемся альманахе «Надежда» (1984).

После 1927 года стал видным деятелем «иосифлянского» движения, сторонником создания катакомбной церкви, вместе с протоиереем Фёдором Андреевым составил обращение к Заместителю Патриаршего местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому) с предложением изменить церковно-политический курс. Не добившись желаемого, стал непримиримым критиком митрополита Сергия и всех, кто находился в его подчинении:

Эти люди занесли ногу через порог «блудилища», устроенного м. Сергием и его Синодом, но не имеют сил выйти из него, опутав себя канонами, которые являются для них не оградой церковной правды, а кандалами последней. «М. Сергий затягивает петлю на Русской Церкви, но мы бессильны противиться, так как он каноничен». — Чудовищные слова.

Тюремное заключение

В марте 1929 года был арестован в Москве как «руководитель антисоветских церковников, ведущий их к переходу на нелегальное положение, распространяющий своеобразные циркуляры идеологического антисоветского характера с призывом к „мученичеству“». 23 мая 1929 года был приговорён к трём годам лишения свободы, отбывал наказание в Суздальском политизоляторе.

В 1930 году был перевезён в Москву, находился в Бутырской тюрьме, проходил по делу Всесоюзного Центра «Истинное Православие», обвинён в том, что играл решающую роль в идеологическом объединении духовенства, оппозиционного митрополиту Сергию (Страгородскому). 3 сентября 1931 года приговорён к 8 годам лишения свободы, срок заключения отбывал в Ярославском политизоляторе. Существует информация, что, находясь в изоляторе, Новосёлов обратил в православие одного из заключённых, турка Ахмета Ихсана. По воспоминаниям Ихсана, Новосёлов пользовался уважением узников, которые называли его аввой и богословом (хотя сам он возражал против того, чтобы его именовали богословом).

7 февраля 1937 года получил очередной тюремный срок, был приговорён к трём годам заключения, 29 июня 1937 года был перевезён в Вологодскую тюрьму.

В Вологде против него было возбуждено уголовное дело за «систематическое распространение среди сокамерников клеветнических сведений по адресу руководителей ВКПб и Советского Правительства с целью вызвать недовольство и организованные действия против установленных тюремных правил и [за продолжение] борьбы в условиях тюрьмы». 17 января 1938 года приговорён к расстрелу постановлением Вологодского УНКВД; в тот же день расстрелян.

Наследие и канонизация

Известность получили его «Письма к друзьям», которые стали «классикой религиозного самиздата советского периода». В 1994 году «Письма к друзьям» были выверены и изданы в виде отдельной книги. Автор в предисловии именуется «непоколебимым ревнителем Православия».

В 1990-е годы появилась версия, что в 1920 году Михаил Новосёлов был пострижен в монашество с именем Марк, а в 1923 году тайно хиротонисан во епископа Сергиевского архиепископом Феодором (Поздеевским), епископами Арсением (Жадановским) и Серафимом (Звездинским). Однако она документально не подтверждена и официально не принята церковью, Архиерейский собор которой канонизировал Михаила Новосёлова как мирянина. То же относится и к участию Новосёлова в так называемом «кочующем соборе», объективные доказательства проведения которого отсутствуют. Источник этих данных — сочинения деятеля неканонического православия Амвросия (Сиверса).

Михаил Новосёлов был причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских на юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания.

Семья

• Дед — Григорий Алексеевич Новосёлов (1812 — после 1891) был протоиереем погоста Заборовье Вышневолоцкого уезда.
• Отец — Александр Григорьевич Новосёлов (1834—1887) окончил Санкт-Петербургский университет, был директором тульской, а затем 4-й московской классической гимназии. Действительный статский советник. В 1882 году был признан с семьей в потомственном дворянстве и внесен в родословную книгу Тверской губернии.
• Мать — Капитолина Михайловна, урождённая Зашигранская, дочь священника села Бабье Вышневолоцкого уезда Михаила Васильевича Зашигранского.

Публикации

• Забытый путь опытного богопознания (в связи с вопросом о характере православной миссии). Вышний Волочёк, 1901; 2-е издание: Вышний Волочёк, 1903, 3-е издание: М., 1912.
• Открытое письмо графу Л. Н. Толстому по поводу его ответа на постановление Святейшего Синода. Вышний-Волочек, изд. «Религиозно-философской библиотеки», 1902. 16 с.; 2-е изд.: М., 1911.
• Из разговоров о войне. «Религиозно-философская Библиотека». Вып. 6. Вышний-Волочек, 1904. 17 с.; 2-е изд.: М., 1911.
• О праздниках // Церковный Вестник. 1904. № 23. С. 717—718.
• Полицейско-врачебный протокол и христианские добродетели. СПб., изд. «Религиозно-философской библиотеки», 1904. 9 с.
• Суды чести в среде учителей. Вышний-Волочек, изд. «Религиозно-философской библиотеки», 1904. 16 с.
• Голос мирянина // Русское Дело. 1905. № 13. С. 4; № 17. С. 6-8.
• Соборное подготовительное совещание // О возрождении Русской Церкви. Вышний-Волочек, изд. «Религиозно-философской библиотеки», 1905. С. 83-86.
• Письмо редактору «Русского дела» С. Ф. Шарапову // Русское дело. 1905. № 6. С. 7.
• К вопросу об участии духовенства в выборах в Государственную Думу // Церковный Вестник. 1905. № 35. С. 1091—1093.
• О воссоздании живой церковности // Русское Дело. 1905. Особое приложение к № 11. С. 1-4.
• Записки петербургских религиозно-философских собраний (1902—1903). СПб., 1906. С. 198—199, 271—278, 331, 356—360, 497, 498, 527—530.
• В тихой пристани (Посвящается братии Зосимовой пустыни). Вышний-Волочек, изд. «Религиозно-философской Библиотеки», 1908, 4 с.; 2-е изд.: М., 1909, 15 с.; 3-е изд.: Сергиев Посад, 1911, 16 с.
• Вселенская Христова Церковь и «Всемирный христианский студенческий союз». М., изд. «Религиозно-философской Библиотеки», 1909. 14 с.
• Психологическое оправдание христианства (Противоречия в природе человека по свидетельству древнего и нового мира и разрешение их в христианстве) // Голос Церкви. 1912. № 1. С. 71098; № 2. С. 61-88; отдельное изд.: «Религиозно-философская библиотека». Вып. 28. М., 1912.
• Светочи Православной Христовой Церкви // Голос Церкви. 1912. № 3. С. 68-78; № 7. С. 77-84; № 11. С. 89-94; № 12. С. 43-48; 1913. № 4. С. 40-53.
• Психологическое оправдание христианства (Противоречия в природе человека по свидетельству древнего и нового мира и разрешение их в христианстве). М., 1912.
• Догмат, этика и мистика в составе христианского вероучения // Голос Церкви. 1912. № 10. С. 92-111; отдельное изд.: «Религиозно-философская Библиотека». Вып. 30. М., 1912.
• Григорий Распутин и мистическое распутство. М., 1912.
• По поводу нового официального сообщения о деле еп. Гермогена (совместно с Самариным Ф. Д., Дружининым Н., Кожевниковым В. А., Корниловым А. А., Мансуровым П. Б., Самариным П. Д., Хомяковым Д., Шереметевым П.). М., 1912. 16 с.
• Уроки веры и благочестия из святоотеческого богословия // Голос Церкви. 1912. № 1. С. 61-70.
• За кого почитал Льва Толстого Владимир Соловьёв? М., 1913.
• Беседы о жизни. М., изд. «Религиозно-философской Библиотеки», 1913.
• За кого почитал Льва Толстого Владимир Соловьев? М., изд. «Религиозно-философской Библиотеки», 1913.14 с.
• Папизм в православной церкви. М., изд. «Религиозно-философской библиотеки», 1913., 4 с.
• Письма к друзьям (Письмо 1-е) // Вестник РХД. 1975. № 115. С. 17-24.
• Письма к друзьям (Письмо 2-е) // Вестник РХД. 1976. № 118. С. 26-31; православная беседа. 1992. № 8-9. С.2-4.
• Письма к друзьям (Письмо 5-е, 10-е и 14-е) // Надежда. 1984. № 10. С. 96-181.
• Письма к друзьям (Письмо 5-е, фрагменты) // Православная беседа. 1994. № 3. С. 2-4.
• Письма к друзьям (Письмо 9-е) // Северо-Восток. Приложение к «Сибирской газете». 1992. № 8 (12).
• Письма к друзьям (Письмо 11-е) // Журнал Московской Патриархии. 1992. № 6. С. 54-60.
• Письма к Л. Н. Толстому // Минувшее (Исторический альманах). Вып. 15. М.-СПб., 1994. С. 371—423.
• [www.pravbeseda.ru/library/index.php?page=book&id=247 Письма к друзьям]. М. 1994

Ссылки

• Сост. Е. С. Полищук. [fond.centro.ru/book/me1/m1-08.htm Мученик Михаил (Новосёлов)] // Игумен Дамаскин (Орловский). Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века Московской епархии. Январь-май. — Тверь: Булат, 2002. Стр. 41—51. Тираж: 5000 экз.
• Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Январь. — Тверь: «Булат», 2005. Стр. 69—95. Тираж 8 000 экз.
• [www.pravbeseda.ru/library/index.php?page=book&id=248 Михаил Александрович Новосёлов и его «Письма к друзьям»]
• [www.krugosvet.ru/articles/77/1007753/1007753a1.htm Биография М. А. Новосёлова] в проекте [www.krugosvet.ru/ krugosvet.ru]
• [www.hrono.ru/biograf/bio_n/novoselov_ma.html Биография М. А. Новосёлова] в проекте [www.hrono.ru/ hrono.ru]
• [www.rustrana.ru/article.php?nid=3845 Биография М. А. Новосёлова] на сайте [www.rustrana.ru/ rustrana.ru]
• [www.krotov.info/spravki/persons/20person/novoselov.html Материалы о М. Новосёлове] в «Библиотеке Якова Кротова»
• Подушков Д. Л. [starina.library.tver.ru/us-001.htm «Помолитесь обо мне…» (Об удомельском периоде жизни Новосёлова Н. М., ученика Толстого Л. Н.)]. Краеведческий альманах «Удомельская старина», № 21, февраль 2001.
• Подушков Д. Л. (составитель), Воробьев В. М. (научный редактор). Знаменитые россияне в истории Удомельского края. — Тверь: СФК-офис 2009. — 416 с.
• Матисон А. В. Духовенство Тверской епархии XVIII — начала XX веков: Родословные росписи. — СПб.: Издательство ВИРД. — 2003. — Вып. 2. — С. 61-74. — ISBN 5-94030-037-5
• Лурье В. М. Дедушка и смерть. Житие Михаила Александровича Новосёлова. Части [russlife.ru/allworld/read/dedushka-i-smert/ первая], [russlife.ru/allworld/read/dedushka-i-smert-2/ вторая]. На сайте [russlife.ru/ «Русская жизнь»].
• Андрей Горбачев [www.pravoslavie.ru/71868.html Об авторстве одного письма, приписываемого священномученику Илариону]

Отрывок, характеризующий Новосёлов, Михаил Александрович

Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.