Новочеркасское казачье училище
Поделись знанием:
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.
На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
(перенаправлено с «Новочеркасское казачье юнкерское училище»)
| Новочеркасское казачье училище | |
 | |
| Годы существования |
1869—1925 |
|---|---|
| Страна | |
| Подчинение | |
| Тип |
Военное училище |
| Дислокация | |
| Девиз |
«Долгу верен — врагу грозен» |
| Марш | |
| Знаки отличия |
Георгиевские петлицы за бои под Каховкой (1920) |
Новочерка́сское каза́чье учи́лище — военно-учебное заведение Русской Императорской, Донской и Русской армии для подготовки офицеров в донские (а также астраханские) казачьи части.
Во время Гражданской войны училище стало первым прибежищем Добровольческой армии, в нём добровольцы получали обмундирование, снаряжение, оружие и были впервые организованы[1]. В полном составе училище часто использовалось как действующая войсковая часть на фронте против красных[2].
Училищный праздник: 8 (21) ноября — день Святого Архистратига Михаила[3].
Содержание
История училища
В 1862—1865 годах в России прошла военная реформа, направленная на создание более эффективных структур и форм управления войсками. В 1864 году страна была разделена на 10 военных округов; в 1865 было образовано ещё 3 округа[4]. С целью подготовки офицерских кадров для частей Русской Императорской армии в военных округах стали открываться окружные юнкерские училища.
Казачьи юнкерские училища были открыты в Оренбурге (1867), в Новочеркасске (1869), в Ставрополе (1870)[5]. В Оренбургском училище обучались казачьи юнкера Оренбургского, Уральского и Семиреченского казачьих войск, в Новочеркасском училище — казачьи юнкера Донского и Астраханского казачьих войск, в Ставропольском училище — казачьи юнкера Терского и Кубанского казачьих войск[6].
- Хронология Новочеркасского казачьего училища
- 1869 — Создано Новочеркасское урядничье училище. В училище принимались после особого экзамена дворяне и вольноопределяющиеся из донских (114 вакансий) и астраханских (6 вакансий) казаков. Курс обучения составлял два года с летними полевыми занятиями.
- 1871 — Переименовано в Новочеркасское казачье юнкерское училище, учащиеся переименованы из урядников в юнкера. Юнкера выпускались из училища со званием подхорунжих и производились в первый офицерский чин хорунжего после шеста месяцев службы в полку.
- 1873 — Окончившим училище по первому разряду было предоставлено право производства в корнеты лейб-гвардии Атаманского полка без предварительного прикомандирования к этому полку.
- 1875 — В училище были переведены юнкера из упразднённых казачьих отделов при Виленском и Варшавском пехотных училищах. В связи с недостатком кандидатов из дворян и вольноопределяющихся к поступлению в училище были допущены все, имеющие права по образованию.
- 1879 — При училище открыт приготовительный класс.
- 1880 — 6 вакансий Астраханских казаков были переведены в Оренбургское казачье училище, Новочеркасское училище стало готовить офицеров только для Донского войска.
- 1885 — Приготовительный класс был упразднён.
- 1886 — В училище были переведены юнкера из упразднённого казачьего отдела при Елисаветградском кавалерийском училище.
- 1901 — Открыт подготовительный общий класс. Введён трёхгодичный курс обучения. Юнкера, окончившие курс по первому и второму разряду, выпускались хорунжими; выпущенным по первому разряду давался год старшинства.
- Январь 1904 — Училищу пожаловано знамя.
- 1904 — Полное содержание юнкеров принято на войсковой счёт.
- 1905 — Штат увеличен до 180 юнкеров.
- 1908 — Училище изъято из ведения Войскового штаба и подчинено Главному Управлению военно-учебных заведений империи.
- 1910 — Переименовано в Новочеркасское казачье училище с присвоением прав русских кавалерийских школ (училищ).
- Осень 1914 — Переменные штаты были увеличены до двух сотен юнкеров, в училище принимали донских казаков с правами вольноопределяющихся первого разряда (не меньше 6 классов средней школы). Юнкера проходили ускоренный курс строевой и теоретической подготовки (от 4 до 6 месяцев в зависимости от нужд фронта) и выпускались с производством в чин прапорщика.
- 30 июля 1915 — Почётным шефом училища назначен Е. И. В. Наследник Цесаревич. Училище переименовано в Новочеркасское казачье Алексеевское училище.
- Осень 1916 — К переменному составу училища добавлена третья сотня.
- Конец 1917 — Одна сотня юнкеров с небольшим отрядом добровольцев разоружила на Хотунке (под Новочеркасском) несколько тысяч вооружённых солдат запасных полков. Из чинов училища была составлена охрана Войскового атамана генерала от кавалерии А. М. Каледина.
- Конец 1917 — начало 1918 — Училище в полном составе участвовало в боях под Ростовом на участке Зверево — Гуково.
- В училище получали обмундирование, снаряжение и вооружение первые добровольцы Алексеевской военной организации.
- Февраль 1918 — Выступило в Степной поход под командованием генерал-майора П. Х. Попова.
- 17 мая 1918 — Возобновило учебную деятельность в Новочеркасске. Начальником назначен полковник А. И. Семенченков. Штат училища — 270 юнкеров. В составе училища учреждены конная и пластунская сотни, артиллерийский и инженерный взводы с годовым сроком обучения и с производством в чин хорунжего.
- 21 ноября 1919 — В связи с пятидесятилетним юбилеем переименовано в Атаманское военное училище. Присвоены знамя Ильи Пророка, марш Лейб-гвардии Атаманского полка и девиз «Долгу верен — врагу грозен».
- 25 декабря 1919 — Под натиском частей Красной армии оставило Новочеркасск и вместе с армией отступило к Новороссийску. Во время отступления в состав училища влились 70 рядовых Пулемётного полка и около ста человек из Студенческого полка.
- 24 марта 1920 — Эвакуировано в Крым.
- 26 марта 1920 — Объединено с Донским военным училищем в Донской юнкерский полк из двух конных, шести пластунских сотен и двух пулемётных команд под командованием генерал-майора А. М. Максимова.
- 26 июля 1920 — Юнкерский полк переименован в Атаманское военное училище, но до 2 августа участвовал в боях под Каховкой, за которые училище получило Георгиевские петлицы.
- Октябрь 1920 — Юнкера училища охраняли Севастополь.
- 1 ноября 1920 — Юнкера последними вступили на борт корабля «Лазарев», который отвалил от берега в 14 часов 41 минуту. Училище эвакуировано в Калоераки на остров Лемнос[2].
- 29 августа 1921 — Училище перевезено в Болгарию и расквартировано в г. Ямболь.
- 1922 — Присоединены старшие классы расформированного Донского Императора Александра III кадетского корпуса.
В эмиграции Донской атаман произвёл в офицеры три выпуска юнкеров: 9-го марта 1921 г. («Орлиный»), 12 июля 1922 г. («Голубой») и 12 июля 1925 г. («Железный»), общим числом около 200 хорунжих.
С 1925 года Атаманское военное училище фактически перестало существовать, а его кадры создали в Париже Объединение Атаманского военного училища[7][8][9].
Образовательный процесс, производство
На 1914 год училище состояло из приготовительного или общего класса и двух специальных классов общим составом в 180—190 юнкеров, поделённых на учебные смены в 20-25 человек. В строевом отношении юнкера образовывали одну сотню со своим командиром, вахмистром и урядниками (портупей-юнкерами). Постоянные кадры училища числились по Императорской гвардии.
Училище содержалось за счёт донского войскового капитала, поэтому на учёбу принимались только донские казаки в возрасте от 17 до 27 лет.
- Общий класс (подготовительный курс)
В общий класс поступали лица, закончившие 6 классов средней школы или успешно сдавшие соответствующий проверочный экзамен. Программа общего класса равнялась сокращенному курсу выпускных классов гимназии и включала первоначальное знакомство с военным строем и уставами.
- Первый специальный класс (первый курс)
Через год юнкеров переводили в первый специальный класс, куда также без экзамена принимались лица с законченным средним образованием. В специальных классах преподавались военные науки и проходились практически строевые и полевые занятия. Знания оценивались по двенадцатибалльной системе. Наиболее успевающие получали звания вахмистров и портупей-юнкеров.
- Второй специальный класс (второй курс)
Право на производство в первый офицерский чин приобретали юнкера, окончившие второй специальный класс и по среднему баллу зачисленные в два старших разряда: первый разряд — 9 баллов и выше, второй разряд — не меньше 8 баллов. Осенью выпускного года эти юнкера производились в чин хорунжего царским Приказом по армии и флоту.
Юнкера, не получившие в среднем даже 8 баллов, выпускались по третьему разряду и направлялись в полки с чином вольноопределяющихся-урядников. Они также производились в чин хорунжего, но только после шести месяцев беспорочной службы[9][10].
Униформа юнкеров
Урядники Новочеркасского училища носили погоны с продольной нашивкой из жёлтого басона, с 1871 года басонная нашивка была заменена серебряной, как у юнкеров кавалерийских училищ.
До 1903 года юнкера носили форму Войска Донского. В 1904 году училищу была присвоена форма Донских казачьих конных полков, погоны алые, с шифровкой «Н. У.». В 1912 г. шифровка на погонах упразднена. Офицеры училища получили шитье военно-учебных заведений на воротник мундира.
Накануне Первой мировой войны юнкера училища носили алые погоны без выпушки, обшитые серебряным галуном. С 1915 года присвоен серебряный вензель наследника цесаревича Алексея Николаевича в виде буквы «А»[7][8][9].
Начальники училища
- 1869 — полковник Миллер
- 1875 — полковник Третьяков
- 1885—1889 — полковник Д. С. Шуваев
- 1889—1905 — полковник М. С. Тюлин
- 25.06.1905 — 25.08.1906 — полковник А. М. Каледин
- 12.10.1906 — 26.05.1910 — полковник П. Л. Гуславский
- 10.06.1910 — 05.01.1918 — полковник (с 1915 генерал-майор) П. Х. Попов
- 1918 — полковник (затем генерал-майор) А. И. Семенченков[11]
- Генерал-майор А. М. Максимов
- ? — 1924 — генерал-майор Н. Г. Зубов
- 1924 — генерал-майор В. П. Попов[8]
Известные выпускники и преподаватели
- Бирюков, Иван Алексеевич — генерал-майор, атаман Астраханского казачьего войска.
- Бородин, Сысой Капитонович — генерал-майор Генштаба, начальник штаба 3-й Донской дивизии генерала Гусельщикова.
- Галаев, Пётр Андреевич — командир одного из первых партизанских отрядов на Кубани. Командовал силами повстанцев в бою под Энемом в 1918 году.
- Губарев, Георгий Витальевич — историк, писатель, поэт.
- Гусельщиков, Адриан Константинович — генерал-лейтенант, командир 3-й Донской казачьей дивизии Русской армии Врангеля.
- Коновалов, Пётр Ильич — генерал-лейтенант Генштаба, командир 2-го Донского корпуса ВСЮР.
- Коноводов, Иван Никитич — генерал-майор, начальник 8-й Донской казачьей дивизии Русской армии.
- Кравцов, Пётр Гаврилович — генерал-майор Донской армии.
- Ляхов, Дмитрий Тимофеевич — генерал-майор. Атаман Астраханского казачьего войска.
- Миронов, Филипп Кузьмич — советский военачальник, участник Гражданской войны.
- Писарев, Пётр Константинович — генерал-лейтенант, герой Первой мировой войны, участник Белого движения.
- Попов, Пётр Харитонович — Донской атаман, Генерального штаба генерал от кавалерии.
- Родионов, Иван Александрович — литератор, публицист.
- Токарев, Фёдор Васильевич — советский оружейник.
- Туроверов, Николай Николаевич — поэт.
- Ханжонков, Александр Алексеевич — один из пионеров русского кинематографа.
- Харламов, Пётр Григорьевич — генерал-майор, командир отдельного Десантного отряда в составе кубанского десанта генерала Улагая.
- Чернецов, Василий Михайлович — полковник, командир одного из первых партизанских отрядов на Дону.
- Шапкин, Тимофей Тимофеевич — советский военачальник, командующий 4-м кавалерийским корпусом в Великую Отечественную войну.
См. также: Выпускники Новочеркасского казачьего училища
Источники
- ↑ [www.e-reading.ws/book.php?book=1000763 Воробьёва А. Ю. Российские юнкера, 1864—1917. История военных училищ. М., 2002.]
- ↑ 1 2 [xxl3.ru/kadeti/donskoi.htm Прянишников Б. Донской юнкерский полк // Кадетская перекличка. 1989. № 48.]
- ↑ [regiment.ru/reg/VI/C/21/1.htm Новочеркасское казачье училище // Русская Императорская армия.]
- ↑ Кобзов В. С. Офицерский корпус Оренбургского казачьего войска. В сб. научи. ст.: Исторические очерки / Под ред. А. П. Абрамовского. Челябинск, 1994. С. 22.
- ↑ Лалаев М. С. Исторический очерк военно-учебных заведений, подведомственных Главному их Управлению. От основания в России военных школ до исхода первого двадцатилетия благополучного царствования Государя Императора Александра Николаевича, 1700—1880. Ч. 1. Спб., 1880. С. 191
- ↑ Бобровский П. О. Двадцатипятилетие юнкерских училищ (20-го сентября 1864 по 1889 г.). Спб., 1889. 43 с.
- ↑ 1 2 Кострюков И. Т. Новочеркасское казачье юнкерское училище, краткая историческая записка. СПб., 1910.
- ↑ 1 2 3 [r-hools.narod.ru/kazak/1304.html Казачий словарь // R-hools.narod.ru.]
- ↑ 1 2 3 [grwar.ru/schools/schools.html?id=37&graduated=on Новочеркасское казачье училище // Русская армия в Великой войне: Военно-учебные заведения проекта.]
- ↑ Марков А. Кадеты и юнкера. Русские кадеты и юнкера в мирное время и на войне. Буэнос Айрес: Издание Обще-кадетского объединения в Сан-Франциско, 1961. 302 с.
- ↑ [militera.lib.ru/memo/russian/shkuro_ag/app.html Примечания // Шкуро А. Г. Гражданская война в России: Записки белого партизана. М.: Транзиткнига, 2004.]
Напишите отзыв о статье "Новочеркасское казачье училище"
Отрывок, характеризующий Новочеркасское казачье училище
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.
На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
