Новый лейборизм

Новый Лейборизм (англ. New Labour) — период в истории британской Лейбористской партии с 1994 по 2010 годы, когда во главе партии стояли Тони Блэр и Гордон Браун.

Название произошло от лозунга, впервые использованного партией в 1994 году, и который позже появился в проекте манифеста, опубликованного в 1996 году, под названием «New Labour, New Life For Britain» («Новый лейборизм, новая жизнь для Британии»). Он был представлен как бренд для реформированной партии, которая изменила IV Пункт партийной конституции (призывавший к социализму) и открыто перешла к поддержке рыночной экономики.

Бренд был разработан, чтобы отмежеваться от «Старого лейборизма», с его связью между профсоюзами и государством, и для привлечения избирателей «среднего класса». В частности, широко пропагандировал бренд Алистер Кэмпбелл (en:Alastair Campbell), директор по связям с общественностью в администрации Блэра, который использовал свой опыт работы в журналистике, чтобы добиться положительного отношения к партии в СМИ. Продолжая усилия прежних лидеров партии Нила Киннока и Джона Смита, партия под брендом «Нового лейборизма» пыталась расширить свою электоральную базу и, к выборам 1997 года, добилась значительных успехов среди верхних и средних классов. Партия также достигла успехов на выборах 2001 и 2005 годов. Бренд был оставлен в 2010 году.

«Новый Лейборизм» стал результатом усилий автора Энтони Кросленда (en:Anthony Crosland), партийных руководителей Тони Блэра и Гордона Брауна, и организаторов предвыборных кампаний Питера Мендельсона и Алистера Кэмпбелла.

Политическая философия основывалась на идеях Энтони Гидденса о «третьем пути», который должен был обеспечить синтез капитализма и социализма. Партия стала призывать к «социальной справедливости», а не к «социальному равенству», с акцентом на «равенство возможностей», и подчеркивала пользу свободного рынка, как механизма достижения экономической эффективности и социальной справедливости. Профсоюзный деятель и журналист Джимми Рейд (en:Jimmy Reid) подверг это критике, утверждая что открытая поддержка лейбористами рыночной экономики лишь уменьшила социальную справедливость в стране.

Политическая философия

Новые лейбористы разработали «третий путь», центристскую платформу, «альтернативу капитализму и социализму». Идеология была разработана, чтобы представить партию прогрессивной и привлечь избирателей со всего политического спектра.

Социальная справедливость

Новые лейбористы стали подчеркивать важность социальной справедливости нежели равенства, которое было в центре внимания предыдущих деятелей партии, и стало отстаивать мнение, что социальная справедливость и рыночная экономика не являются взаимоисключающими. Традиционная привязанность партии к идеологии равенства была оставлена: «равенство возможностей» стало приоритетом над «равенством доходов». «Комиссия по социальной справедливости», созданная Джоном Смитом, заявила в 1994 году, что ценности социальной справедливости были следующими: «равная ценность граждан, равные права на возможность удовлетворить свои основные потребности, потребность использовать свои возможности как можно шире, и необходимость устранения необоснованного неравенства». Партия стала рассматривать социальную справедливость, прежде всего, как необходимость дать гражданам равные политические и экономические свободы. Это включало в себя необходимость равного распределения возможностей, с оговоркой, что не стоит отбирать что-то у успешных людей, чтобы давать неуспешным.

Экономика

Новые лейбористы подчеркивали экономическую эффективность свободного рынка и заявили, что при капитализме можно достичь целей социализма, сохраняя при этом эффективность капитализма. Также утверждалось, что рынок полезен тем, что даёт власть потребителям и позволяет гражданам принимать свои собственные решения и действовать ответственно. Партия стала утверждать что общественная собственность (на средства производства) является неэффективной, и находясь у власти стала опираться на партнерство государства и частного бизнеса.

Оценка результатов

Левое крыло лейбористов (Тони Бенн, Кен Ливингстон, Джереми Корбин, Эрик Хеффер, Джордж Галлоуэй, Дайан Эббот) и более радикальные левые организации резко критиковали «Новых лейбористов» за отход от базовых социалистических принципов, капитуляцию перед свободным рынком, продолжение приватизации и участие в военных авантюрах.

Профсоюзный активист и журналист Джимми Рейд в The Scotsman в 2002 году критиковал «Новых Лейбористов». Он утверждал, что стремление лейбористов к «динамичной рыночной экономике» было способом укрепления рыночной экономики, а не достижения социальной справедливости. Рейд утверждал, что социальная повестка правительства Клемента Эттли, прерванная Маргарет Тэтчер, так и не была возрождена «Новыми Лейбористами». Он подверг критике партию, утверждая что при «Новом Лейборизме» социальное неравенство лишь усилилось, и что усилия лейбористов по привлечению голосов лишь привели к тому, что идеология партии сместилась вправо.

В 2002 году Энтони Гидденс, который являлся ключевой фигурой в развитии идеи «третьего пути», подтвердил, что «Новый Лейборизм» в итоге повредил имиджу партии, при этом продолжая считать победы над Консервативной партией на выборах успехом.

Отрывок, характеризующий Новый лейборизм

– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.