Новый год в Румынии

Новый год в Румынии (рум. Anul Nou, Анул Ноу) — государственный праздник, отмечаемый румынами в соответствии с григорианским календарём, наступающий в ночь с 31 декабря на 1 января. Несмотря на то что Румыния православная страна, Рождество здесь предшествует Новому году и отмечается в ночь с 24 на 25 декабря. Румынского Деда Мороза зовут Мош Крэчун. Рождественские традиции в стране тесно переплетены с новогодними. Сам Новый год в Румынии поэтому часто называют малым рождеством.

Румынские народные поверья

По румынской легенде семья пастуха Крэчуна приютила Деву Марию. Дева Мария родила и Мош Крэчун одарил Деву Марию и её ребенка молоком и сыром. С тех пор Святой Мош Крэчун дарит детям подарки. Традиционно празднование Нового года происходит в кругу семьи или близких друзей за новогодним столом. Молодёжь в последнее время предпочитает большие шумные компании и тусовки в центре города. В новогоднее утро румынские дети от 3 до 12 лет колядуют по соседним домам с ветками яблонь или груш, как символ плодородия, украшают их разноцветной бумагой, блестками, позолотой и искусственными цветами. Эти ветки обычно срезают 30 ноября (в день Святого Андрея), проращивают в стакане воды и сохраняют свежими до Нового года. Дети стучат в дом, поют колинды и желают хозяевам счастья и долгих лет. При этом веточкой нужно прикоснуться к каждому члену семьи. Так же поступают дети и со всеми прохожими. За это им принято дарить яблоки, конфеты, давать деньги

По румынским поверьям в канун Нового года раскрываются небеса, поэтому можно загадать любое желание. Среди традиционных народных праздников, наиболее интересен румынский обряд «плугошор», приуроченный к 1 января и направленный на привлечение в Новом году хорошего урожая. В этот день парни с плужками ходят по соседним дворам и поют о предстоящих земледельческих работах так как весна в Румынии наступает довольно рано

Румынские новогодние традиции

Девушки в канун Нового года в Румынии гадают. Особенно любят гадать на суженого, а также на погоду в будущем году. В последнем случае луковицу делят на двенадцать долек по числу месяцев в году. Затем дольки-месяцы посыпают солью и оставляют на всю ночь. Утром смотрят какие из них влажные, а какие сухие. Так судят какой из месяцев в Новом году будет сухим, а какой — влажным. В первый день Нового года в Румынии традиционно ничего нельзя выбрасывать из дома так можно на улицу выбросить удачу на целый год. Также в первый день года домочадцы не покидают своего жилища пока в него не войдёт брюнет или шатен (согласно традиции, темноволосые люди приносят удачу и счастье, а рыжие и блондины - наоборот). Также Новый год по традиции нужно встречать с шумом поскольку громкие звуки отгоняют злых духов.

Отрывок, характеризующий Новый год в Румынии

– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.