Новый год в Японии

Новый год в Японии (яп. 正月 сё:гацу) имеет статус государственного праздника, отмечается ежегодно 1 января по Григорианскому календарю. Григорианский календарь был принят в Японии в 1873 году, спустя пять лет после Реставрации Мэйдзи, так что первый день января — дата официального Нового года в современной Японии.

Дата Традиционного японского Нового года была основана на китайском лунном календаре и располагалась в начале весны, точно так же, как в Китае и других странах Восточной Азии.

Ход праздника

Новый год — важнейший праздник в календарной обрядности японцев. С ним связано множество игр, ритуалов и церемоний. На новогодние праздники в Японии приходится наибольшее число отпусков. Обычно праздничные дни растягиваются с 29 декабря по 3 января, и практически все государственные и коммерческие учреждения страны не работают.

В конце декабря, в преддверии Нового года, японцы прибирают в своих жилищах, покупают подарки для друзей и близких, отправляют новогодние поздравительные открытки (яп. 年賀状 нэнгадзё:), готовят праздничные блюда, выставляют у входа в дом сосновые украшения кадомацу (яп. 門松, буквально «сосна у входа»), которые символически охраняют дом от злых сил. В новогодние праздники многие японцы отправляются в родные места, посещают храмы, где молятся и просят благополучия себе и своим близким. Девушки и женщины по случаю такого события надевают красочные кимоно.

О приходе Нового года возвещают 108 ударов колоколов, звук которых доносится в полночь из каждого храма. Согласно буддийским верованиям, человека обременяют 108 пагубных забот, а каждый удар колокола прогоняет одну из этих забот. Под звук колоколов начинается первое в новом году посещение храмов — хацумодэ (яп. 初詣). На хацумодэ японцы идут как в синтоистские, так и в буддийские храмы. Помимо хацумодэ, существуют и другие события, «первые в новом году», например хацухинодэ (яп. 初日の出) — первый рассвет, сигото-хадзимэ (яп. 仕事始め) — первая работа, хацугама (яп. 初釜) — первая чайная церемония, и так далее.

Праздничный стол

Традиционные блюда, которые японцы едят на Новый год, называются осэти-рёри (яп. 御節料理 или お節料理), или просто осэти. Обычно состоит из варёных водорослей (яп. 昆布 комбу), рыбного пирога (яп. 蒲鉾 камабоко), пюре из батата с каштанами (яп. 栗きんとん курикинтон), варёного корня лопуха (яп. 金平牛蒡 кимпира гобо:), и сладкой чёрной сои (яп. 黒豆 куромамэ). Многие из этих блюд сладкие, кислые, или сушёные, так что они могут храниться без холодильника. Есть множество разных вариантов осэти, и случается, что блюда, которые употребляются в одном регионе, могут не употребляться (или даже быть запрещены) в другом. Сегодня сасими и суши, равно как и не японская еда, часто употребляются на праздник.

Трудно представить новогодний японский стол без моти (яп. 餅) — круглых хлебов-караваев или лепёшек, приготовленных из клейких сортов риса (яп. 餅米 мотигомэ). Моти на Новый год — это пожелание процветания, богатства и доброго урожая в следующем году. С древности круглые моти ассоциировались с круглыми зеркалами — обязательными атрибутами богини Аматэрасу. Существует обычай украшать жилище бамбуковыми или ивовыми ветками с подвешенными на них моти в форме рыб, фруктов, цветов и. т. д. Эти украшения называются мотибана (яп. 餅花), они раскрашиваются в разные цвета и устанавливаются на видном месте или подвешиваются к потолку у входа. Делается это для того, чтобы «входящее» в дом божество Нового года — тосигами (яп. 年神) — вспоминало о своей «обязанности» позаботиться о хозяевах в новом году. После окончания праздников мотибана съедается, и, по традиции, каждый член семьи должен съесть столько, сколько лет ему исполнилось в этом году.

Другим видом праздничных моти являются кагами моти (яп. 鏡餅, букв. «зеркальные рисовые лепёшки») — в простом виде представляют собой две моти, соединённые между собой, с прикреплённым сверху японским померанцем (яп. 橙 дайдай).

Игры, обряды, церемонии

На Новый год принято играть в традиционные новогодние игры. Например, ханэцуки — игра в волан, сугороку — настольная игра в кости с передвижными фишками, ута-гарута — новогодние карты со стихами хякунин иссю, запускание воздушных змеев и волчков. Прихрамовые лавки торгуют различными новогодними талисманами и сувенирами: хамаими — стрелы с белым оперением и затупленным остриём, оберегающие дом от зла и бед; кумадэ — грабли из бамбука, похожие на «медвежью лапу», которыми по поверью можно «загребать» счастье; такарабунэ — кораблики Семи богов удачи, наполненные рисом и иными сокровищами.

Новогодний обычай дарить детям деньги называется отосидама (яп. お年玉). Деньги кладут в маленькие украшенные конверты, называемые потибукуро. Количество денег. которые кладут в конверт, зависит от возраста ребёнка, но если в семье несколько детей, то суммы, как правило, одинаковы, чтобы никто не чувствовал себя обделённым.

Отрывок, характеризующий Новый год в Японии

И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.