Ноорт, Оливье ван

Оливье ван Ноорт
Olivier van Noort
Род деятельности:	мореплаватель, пират
Дата рождения:	1558(1558)
Место рождения:	Утрехт, Нидерланды
Подданство:	Нидерланды
Дата смерти:	22 февраля 1627(1627-02-22)

Оливье ван Ноорт (нидерл. Olivier van Noort) (1558 — 22 февраля 1627) — голландский мореплаватель и пират, известный, как первый голландец, совершивший кругосветное путешествие.

Детство и юность

Оливье ван Ноорт родился в 1558 году в городе Утрехт, в достаточно небогатой семье, мало связанной с морем. В возрасте примерно двадцати лет он работал в качестве трактирщика в порту родного города, но, увлеченный рассказами о море и далеких странах, принял решение переменить свою жизнь и поступил на службу во флот в качестве матроса. Относительно его путешествий до 1598 года практически ничего неизвестно, однако тот факт, что уже к концу века (в момент назначения главой экспедиции ему было 40 лет) ему доверили командование целой флотилией говорит о большом опыте и успехах на морском поприще.

Руководство кругосветной экспедицией (1598—1601)

Предпосылки путешествия

Первоначально голландские торговцы ограничивались в своих взаимоотношениях с Индией, предпочитая вести дела через посредство Испании и Португалии — стран, доминировавших на этом направлении во второй половине XVI века. Однако, разразившаяся в 1572 году Нидерландская революция пошатнула устоявшийся порядок вещей. С одной стороны, очевидно было прекращение торговых сношений с испанцами. Первоначально, голландцы пытались обойтись посредничеством португальцев, но такая возможность просуществовала недолго.

Через шесть лет португальский король Себастьян I погиб во время похода в Северную Африку, и правившая в Португалии Ависская династия прервалась. Трон получил престарелый (66 лет) кардинал Энрике, который не имел детей и умер через полтора года, не оставив после себя наследника. Регентский совет провозгласил королём Филиппа II, заявившего свои права на престол. По его указанию старый враг Нидерландов, герцог Альба, отправился в Португалию для подавления мятежа другого претендента, Антонио из Крату, и заняв столицу, город Лиссабон, а также большую часть территории страны, поставил её под контроль своего государя. Это, а также щедрые подарки, обещание привилегий, а порой и прямой подкуп местного дворянства позволил Филиппу короноваться в качестве правителя Португалии, хотя и на определенных условиях (сохранение формальной независимости, с назначением Филиппа королём, а его детей — законными наследниками). Таким образом, оба источника отношений с Ост-Индией были утрачены и Нидерланды должны были искать новый способ решения сложившегося затруднения.

Организация экспедиции. Цели и задачи

В начале 1598 года, группой амстердамских и роттердамских купцов во главе с Питером ван Буреном, был разработан проект путешествия. Согласно плану, снаряженная эскадра должна была повторить путь Магеллана в Южные моря и достичь Островов пряностей (Молуккские острова). С учетом непростой политической обстановки кораблям было разрешено нападать на испанские поселения и захватывать их. Более того, в выданных Оливье инструкциях подчеркивалось, что любые действия такого характера одобряются и поддерживаются нидерландским правительством. Таким образом, эта экспедиция должна была послужить двум целям: пресечению испанских торговых сношений с Ост-Индией и одновременно укреплению влияния Республики Соединенных провинций в этом регионе и создание собственного торгового маршрута. Для решения этой проблемы была снаряжена эскадра, состоявшая из четырех кораблей, характеристики которых указаны ниже:

Список кораблей эскадры

1. «Маврициус» («Mauritius» рус. «Маврикий»), военный галеон. Водоизмещение — 270 тонн. Под командованием самого адмирала ван Ноорта.
2. «Фредерик Хендрик» («Frederik Hendrik»), военный галеон. Водоизмещение — 300 тонн. Под командованием вице-амдирала Якоба Клаасзоон ван Илпендама.
3. «Эндрахт» («Eendracht» рус. «Согласие»), вспомогательная яхта. Водоизмещение — ок. 150 тонн. Под командованием капитана Питер Эсайсзоон ван Линта.
4. «Хооп» («Hoop» рус. «Надежда»), вспомогательная яхта. Водоизмещение — ок. 150 тонн.

Всего на четырех кораблях было 250 членов экипажа, то есть по масштабу эта экспедиция была вполне сравнима с первым кругосветным путешествием Магеллана (в которой участвовало 265—280 членов команды на 5 кораблях).

Кругосветное путешествие

Атлантический этап

2 июля 1598 года эскадра из 4 кораблей под его командованием отплыла из Роттердама. Первоначально экспедиция отправилась на Туманный Альбион: здесь был нанят лоцман Меллиш, достаточно примечательный персонаж. Он был участником экспедиции известного английского корсара Томаса Кэвендиша, уже проходил через Магелланов пролив и, соответственно, хорошо знал маршрут экспедиции. В Британии корабли экспедиции пробыли достаточно долго, и лишь 24 сентября вышли в открытое море.

С самого начала Оливье преследовали неудачи. Из-за высокомерного и чрезмерно жесткого поведения вице-адмирала, командира «Фредерика» Якоба Клаасзоон ван Илпендама с его корабля дезертировало несколько человек, похитив при этом две шлюпки. Флот без значительных происшествий следовал вдоль западного побережья Африки, но на острове Принсипи в Гвинейском заливе (к западу от современного Габона), они, неожиданно для себя, прошли первое боевое крещение. Португальцы, первоначально дружелюбно встретившие их, напали на корабли ван Ноорта и убили несколько человек. Потери были тяжелыми, но скорее не из-за числа погибших (их количество не превышало десятка), а из-за их «качества». Во время этого нападения погиб брат адмирала Корнелис Ван-Ноорт и ряд важных офицеров, но главной потерей стала гибель лоцмана Меллиша, который с немалым трудом был нанят в начале путешествия, на знание маршрута и опыт которого руководитель экспедиции очень сильно рассчитывал. Пришедший в ярость Ван-Ноорт высадил на остров практически все доступные силы — 120 человек (остальные должны были охранять корабли) и атаковал португальцев. Враги, однако, оказались готовы к такому развитию событий: ими были воздвигнуты надежные укрепления, и после яростного боя, в которой голландцы потеряли убитыми и ранеными семнадцать человек, ван Ноорт был вынужден отступить, так и не покарав португальцев за их вероломство.

В начале января 1599 года они зашли на остров Аннобон, где пополнили припасы. Продолжая свой путь, эскадра Оливье повернула на запад, в сторону Бразилии. Достигнув её берегов, он бросил якорь в бухте Гунабара (рядом с городом Рио-де-Жанейро). Здесь ему также не оказали теплого приема: португальцы не дали ван Ноорту разрешения сойти на берег, для того, чтобы запастись водой и провиантом. В завязавшейся схватке голландцы потеряли еще одиннадцать человек и были вынуждены покинуть побережье и искать иные пути для пополнения своих припасов. На острове Сан-Себастьян экспедиции удалось пополнить лишь часть запасов и было принято искать остров Святой Елены. Эта попытка не увенчалась успехом: более того, вся экспедиция едва не потерпела крах. В ходе этих поисков, флотилию разметал шторм, и только ценой больших усилий им удалось снова объединиться. Испытывая огромные проблемы с навигацией, ван Ноорт отчаянно метался по Атлантике, пытаясь найти подходящий для зимовки остров, но не нашел его. Зимовать пришлось на острове Санта-Клара, рядом с побережьем Бразилии. Единственным преимуществом этого места были фрукты, которых оказалось достаточно для предупреждения эпидемии цинги.

21 июня ван Ноорт покинул этот остров, бросив тут один из кораблей — «Эндрахт», поскольку для управления им не хватало людей, а также из-за некоторых повреждений, полученных им в ходе плавания. 20 сентября они достигли бухты Пуэрто-Деседао. Там они переименовали корабль «Хооп» в «Эндрахт», и занялись заготовкой воды и провианта, охотясь на морских львов, морских собак и пингвинов. Здесь же произошли их первые столкновения с индейцами, в которых погибло еще три члена экспедиции. Проведя чуть больше месяца в этой бухте, ван Ноорт снова вышел в море, чтобы пройти через Магелланов пролив, которого он достиг только 4 ноября. Здесь он встретил члена предыдущей голландской экспедиции 1598 года — экспедиции адмирала Жака Маху, Себальда де Вирта, командовавшего кораблем «Гелуф» («Geloof», рус. «Вера»). Экспедиция Маху также должна была пройти через Магелланов пролив, причем она была масштабнее, чем экспедиция ван Ноорта: в ней участвовало около пятисот человек на пяти кораблях, но адмирал погиб от болезни, а корабли разметало бурей. Себальд хотел присоединиться к Ван Ноорту, но его корабль не был достаточно быстр, и поэтому был вынужден вернуться в Нидерланды.

Проход в ненастную погоду через Магелланов пролив отнял у членов экспедиции невероятно много сил. Команда страдала от голода, из-за нехватки фруктов на кораблях произошла вспышка цинги, росло недовольство и ходили разговоры о мятеже. Чтобы воспрепятствовать росту мятежных настроений, адмирал арестовал и судил Якоба Клаасзона ван Илпендама, бывшего, по его мнению, лидером оппозиционной партии. Суд, состоявшийся на борту «Маврициуса» признал его вину и приговорил его к высадке на необитаемом острове, его место занял бывший командир яхты «Эндрахт» Питер Эсайсзоон ван Линт. Дальнейшая судьба осужденного вице-адмирала неизвестна. Со всеми этими задержками и неурядицами, у ван Ноорта ушло 116 дней на проход через Магелланов пролив — на сто дней больше, чем для той же задачи понадобилось сэру Френсису Дрейку. Таким образом, Тихого океана экспедиция достигла только в феврале-марте 1600 года. К моменту выхода в Тихий океан на кораблях оставалось лишь около половины команды, покинувшей гавань Роттердама — 147 человек.

Тихоокеанский этап

После выхода в Тихий океан, ван Ноорт потерял контакт с еще одним судном своей эскадры — галеоном «Фредерик Хендрик». Это был действительно тяжелый удар: если потерянный ранее «Эндрахт» был небольшим кораблем, исполнявшим скорее вспомогательные функции, то «Фредерик» был боевым галеоном, по водоизмещению превосходившим даже флагман, «Маврициус». До 12 марта адмирал ожидал этот корабль, но так его и не увидел. «Фредерик» в одиночку отправился на запад, и в 1601 году достиг острова Тернате в Индонезии. Оливье же решил вернуться к выполнению поставленной им задачи: нарушению торговли испанцев. «Маврициус» и сопровождавшая его яхта двинулись на север вдоль побережья Чили. Здесь ему наконец повстречался испанский корабль, который перевозил ценный приз — испанский галеон «Buen Jesús», на котором находилось 10500 фунтов (около 4,5 тонн) золота. Корабль был захвачен, но испанский капитан успел выбросить все золото в море, и команда ван Ноорта осталась ни с чем. По признанию пленных, вице-король Перу Луис де Веласко-и-Кастилья отправил своего племянника Хуана Веласко во главе эскадры к Панаме, куда направлялся ван Ноорт, чтобы жечь и грабить торговые суда. Лоцмана с галеона «Buen Jesús» по имени Хуан Сандоваль, голландцы использовали для перехода через Тихий океан, а когда он перестал быть им нужен — выбросили в море.

28 марта ван Ноорт атаковал порт Вальпараисо, где голландцами было захвачено еще два испанских судна, однако количество захваченных на них ценностей было невелико. В апреле флотилия достигла Кальяо — гавани Лимы. Оливье провел несколько месяцев, вплоть до июля, грабя прибрежные поселения, после чего, опасаясь преследования со стороны испанской сторожевой флотилии, он принял решение идти через Тихий океан на запад. Ван Ноорт был неприятно удивлен тем обстоятельством, что испанские поселения с западного побережья извлекли уроки из нападений Френсиса Дрейка и были готовы к обороне. По этой причине он решил подстеречь Манильские галеоны непосредственно рядом с Филиппинами, которые были важнейшим узловым пунктом в этом маршруте.

В начале сентября он подошел к Марианским островам, а 16 числа — к острову Гуам. Здесь произошло достаточно примечательное происшествие: голландские корабли были окружены несколькими сотнями лодок, наполненных туземцами, которые требовали у европейцев железа, с которым они уже познакомились и которое научились ценить. Один из туземцев даже забрался на корабль голландцев, схватил висевшую на стене рапиру и спрыгнул в воду.

Далее, ван Ноорт отправился к Филиппинам. Изрядно поредевшая команда «Маврициуса» и «Эндрахта» насчитывала всего лишь чуть больше 90 человек. Достигнув Филиппин, голландцы, осознавая свою уязвимость и слабость, пошли на хитрость, выдав себя за французов. И удавалось почти десять дней вводить испанских колонистов в заблуждение, а когда обман раскрылся, возобновили пиратские рейды. Войдя в Манильский залив, голландцы сожгли и разграбили несколько прибрежных деревень, атаковав попавшиеся им на пути испанские, португальские и китайские торговые суда. Генерал-губернатор Филиппин, дон Антонио де Морга организовал для противодействия пиратам, терроризировавшим Манилу, все имевшиеся на островах сухопутные и морские силы. Были наспех снаряжены 2 корабля — галеон «Сан-Диего», флагман, на котором находился сам генерал-губернатор, и превосходивший по всем своим характеристикам сильнейший корабль ван Ноорта «Маврициус» (300-тонное судно, оснащенное 14 пушками, с 450 моряками у де Морга против 270-тонного корабля всего лишь с 65 матросов у ван Ноорта) и вспомогательное судно «Сан-Бартоломе», на котором разместилось 100 моряков и солдат под командованием капитана Хуана де Алькега, также значительно превосходившее в силе «Эндрахт». 14 декабря испанцы нагнали нидерландские корабли. Ван Ноорт немедленно приказал яхте «Эндрахт» возвращаться на родину с копией отчета об экспедиции, а сам остался, для того, чтобы задержать корабли испанской эскадры и дать «Эндрахту» время оторваться от преследователей. В последовавшем сражении голландский корабль был взят испанцами на абордаж, вся верхняя палуба была захвачена но 58 членам экипажа удалось забаррикадироваться в помещениях под верхней палубой. Видя, что его люди колеблются, ван Ноорт схватил факел, и, размахивая им, пригрозил поджечь и взорвать корабль. Вдохновив таком образом своих людей, и испугав испанцев, адмирал вынудил атакующих отступить на борт «Сан-Диего». Испанский корабль был расстрелян голландской артиллерией, утратил маневренность и вскоре затонул, унося с собой жизни почти всего экипажа, а также капитана судна — всего около 350 человек. Стоит заметить, что победители проявили большую жестокость, и не только не помогли утопающим, но кололи их пиками и даже выстрелили по ним из пушки. Голландцы потеряли 5 человек убитыми и 25 ранеными; кроме того, капитал «Сан-Бартоломе», Хуан де Алькега захватил яхту «Эндрахт». Судьба пленных голландцев была незавидна — все 25 пленных были задушены удавкой.

Накануне нового, 1601 года Оливер ван Ноорт отошел от берегов Филиппин, дал отдых команде на острове Борнео (совр. Калимантан), потом взял на Яве груз пряностей и направился через Индийский океан к мысу Доброй Надежды. Обогнув юг Африки, голландцы пошли через Атлантический океан обратно в Нидерланды. и 26 августа 1601 года благополучно прибыли в Роттердам. Из 248 участников экспедиции домой вернулись лишь 45 человек, но успех экспедиции того стоил: пайщикам этого первого голландского кругосветного плавания досталось почти 60 тонн специй и другого ценного груза, покоившегося в трюмах «Маврициуса».

Жизнь после кругосветного плавания

Кругосветное путешествие ван Ноорта принесла голландским купцам не только весьма ощутимые дивиденды, но и подтолкнуло их к мысли о прибыльности ведения дел в Новом Свете. Во многом, успех этого путешествия предопределил создание в 1602 году Голландской Ост-Индской Компании. К сожалению, о дальнейшей судьбе Оливье ван Ноорта почти ничего не известно. Уже немолодой (ему было уже больше 60 лет), с 1620 по 1626 год он занимал должность коменданта гарнизона в городке Схоонховен. Умер там же 22 февраля 1627 года и был погребен в церкви Св. Варфоломея. В родном городе ван Ноорта в его честь установлены мемориальная доска и памятник.

Литература

• De Cavallos, Agustin. New light from Spanish archives on the voyage of Olivier van Noort: The vice-admiral ship the Hendrick Frederick, on the west coast of the Americas (1600). The Hague: M. Nijhoff., 1937.
• Gerhard, Peter. Pirates of the Pacific 1575—1742. Glendale, Ca: A.H. Clark Co., 1990. ISBN 0-8032-7030-5
• Gerhard, Peter. Pirates of New Spain, 1575—1742. Mineola, Ny: Courier Dover Publications, 2003. ISBN 0-486-42611-4
• Lane, Kris E. Pillaging the Empire: Piracy in the Americas, 1500—1750. Armunk, New York: M.E. Sharpe, 1998. ISBN 0-7656-0257-1
• Schmidt, Benjamin. Innocence Abroad: The Dutch Imagination and the New World, 1570—1670. New York: Cambridge University Press, 2001. ISBN 0-521-80408-6
• Silverberg, Robert. The Longest Voyage: Circumnavigation in the Age Of Discovery (1972) 1997 Ohio University Press, ISBN 0-8214-1192
• Van Noort, Olivier; J.W Ijzerman. De Reis om de wereld door Olivier van Noort, 1598—1601. Gravenhage: 1926.
• В. К. Губарев. 100 великих пиратов. — Москва: ЛитРес, 2011. ISBN 978-5-9533-577.

Ссылки

• [piraty.pp.ua/istoriya-piratstva/15-angliiskieigollandskiekorsaryporarascveta158016502/95-olivevannoortoliviervannoort.html Оливье Ван Ноорт на piraty.pp.ua]

Отрывок, характеризующий Ноорт, Оливье ван

– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!