Норвежская полярная экспедиция (1893—1896)

Первое плавание «Фрама»
Отплытие «Фрама» из Бергена 2 июля 1893 г.
Страна Норвегия Дата начала 24 июня 1893 года Дата окончания 9 сентября 1896 года Руководитель Фритьоф Нансен
Состав
Всего 13 членов экспедиции, включая Командир «Фрама» — Отто Свердруп Старший помощник командира — Сигурд Скотт-Хансен Каюр, спутник Нансена по походу на Северный полюс — Ялмар Йохансен
Маршрут
Свободное плавание «Фрама», июль — сентябрь 1893     Дрейф «Фрама», сентябрь 1893 — август 1896     Санный поход Нансена и Йохансена, март 1895 — июнь 1896     Возвращение Нансена и Йохансена, август 1896     Плавание «Фрама» в Тромсё, август 1896
Достижения
Впервые в истории полярных путешествий совершён запланированный дрейф в паковых льдах через Центральную Арктику Нансеном и Йохансеном предпринята попытка достижения Северного полюса на собачьих упряжках, 6 апреля 1895 года они добрались до 86°13’06” с. ш., что было на тот момент абсолютным мировым рекордом
Открытия
Открыт глубоководный полярный бассейн, являющийся северным продолжением Атлантического океана Окончательно опровергнуто предположение о существовании северного полярного континента или крупного архипелага. Проведены комплексные климатические, гляциологические и прочие измерения в течение трёх лет подряд. Уточнены северные границы архипелага Земля Франца-Иосифа, после обработки научных данных возникла новая научная дисциплина — физическая океанография.
Потери
Первая полярная экспедиция XIX века, в ходе которой не было потеряно ни одного человека.

Норве́жская поля́рная экспеди́ция 1893—1896 годов на корабле «Фрам» преследовала цели исследования высоких широт Арктики и достижения географического Северного полюса. Руководитель и начальник экспедиции — Фритьоф Нансен. Экспедиция стала существенным прорывом в методах полярных исследований: впервые в мировой практике небольшая команда сознательно вморозила специально построенное экспедиционное судно в паковые льды с целью систематических комплексных исследований бассейна Северного Ледовитого океана. Нансеном и Ялмаром Йохансеном была предпринята попытка достижения Северного полюса на собачьих упряжках, в результате 6 апреля 1895 года они добрались до 86° 13.6’ с. ш., что было на тот момент абсолютным мировым рекордом. Первая полярная экспедиция XIX века, в ходе которой не было потеряно ни одного человека.

Цели и результаты

Нансен изначально считал, что крупных массивов суши в окрестностях Северного полюса нет. Главная цель экспедиции формулировалась им так:

Я думаю, однако, что достижение самого полюса имеет мало значения: мы отправляемся не для того, чтобы отыскать математическую точку, составляющую северный конец земной оси; достижение этой точки само по себе малоценно, но чтобы произвести наблюдения в обширной неисследованной части земного шара, окружающей полюс. Научный интерес этих наблюдений не уменьшится оттого, пройдёт ли наш путь через самый полюс или же на некотором расстоянии от него.

Экспедиция имела и политические цели: она финансировалась правительством Норвегии, состоявшей в 1814—1905 годах в унии со Швецией, и по условиям стортинга должна была иметь чисто норвежский национальный состав. Предполагавшиеся земли в районе Северного полюса должны были стать владениями Норвегии. Успех экспедиции вызвал сильный подъём национального самосознания.

В научном отношении достижениями экспедиции явились открытие глубоководного полярного бассейна, являющегося северным продолжением Атлантического океана, и окончательное опровержение возможности существования северного полярного континента или крупного архипелага. Были проведены комплексные климатические, гляциологические и прочие измерения в течение трёх лет подряд. В ходе санного похода Нансена и Йохансена были уточнены северные границы архипелага Земля Франца-Иосифа, после обработки научных данных возникла новая научная дисциплина — физическая океанография. Нансен писал в предварительном отчёте об экспедиции:

Если следовать совету, подаваемому эскимосами, и пробираться с помощью каяков, саней и собак, то можно пройти значительные расстояния по таким областям, которые до сих пор считались очень труднодоступными. Таким образом можно путешествовать по плавучему льду даже в большом расстоянии от земли, даже когда лёд находится в движении, и я думаю, что именно этим способом нужно попытаться проникнуть в великую неисследованную область, лежащую между Северо-Американским арктическим архипелагом и полюсом.

Методы, опробованные Нансеном, использовались всеми последующими полярными экспедициями в течение трёх десятилетий.

Спортивный рекорд Нансена и Йохансена продержался пять лет: 25 апреля 1900 года капитан Умберто Каньи из экспедиции герцога Абруццкого, базируясь на Земле Франца-Иосифа, достиг 86° 34’ с. ш., превысив показатели Нансена приблизительно на 21’ (то есть около 22 морских миль). Это было достигнуто ценой очень больших жертв — трое участников похода погибли. Северный полюс был покорён (по их собственным заявлениям): 21 апреля 1908 года Фредериком Куком, или 6 апреля 1909 года Робертом Пири со стороны Канадского Арктического архипелага.

Предыстория

В 1883—1884 годах на восточном побережье Гренландии были найдены остатки предметов неудачной экспедиции на корабле «Жаннетта» (англ. «USS Jeannette») под командованием лейтенанта американского флота Джорджа Де Лонга. Эта экспедиция потерпела крушение в 1881 году к северо-востоку от Новосибирских островов. Норвежский метеоролог профессор Х. Мон в 1884 году опубликовал статью, в которой проанализировал эти находки, подтвердил догадки Нансена о существовании трансполярного течения; статья Мона стала обоснованием идеи экспедиции к полюсу.

23-летний Нансен в тот период работал препаратором отдела зоологии Бергенского музея, готовясь к защите докторской диссертации. Он уже имел опыт полярных исследований: в 1882 году совершил плавание на судне тюленепромышленной компании «Викинг» среди льдов (в качестве биологической практики). В ходе плавания произошёл незапланированный 24-дневный дрейф у побережья Гренландии. Именно это путешествие и имело решающее значение для направления всей его последующей деятельности.

Биограф Амундсена — Тур Буманн-Ларсен, сравнивая личности двух выдающихся норвежских полярников, отмечал, что «Слава отечества — краеугольный камень нансеновской вселенной, цель, которой призваны служить и землепроходческие, и научные достижения». В то же время ему не был чужд и сугубо спортивный азарт: Нансен неоднократно публично утверждал, что «единственной его любовью был Северный полюс».

Нансен понимал, что идея сознательно вморозить судно в лёд может исходить только от авторитетного полярного исследователя, и поставил перед собой в высшей степени крупную и трудную задачу — переход через всё ледяное плато Гренландии, от восточного берега острова до западного. Это вызвало бурную полемику в прессе: все предыдущие экспедиции начинались с обжитого западного берега. Кроме того, Нансен лишал себя путей к отступлению. Всего через четыре дня после защиты докторской диссертации (посвящённой строению клеточного аппарата нервной ткани) Нансен с пятью спутниками отправился в Гренландию. В их числе был Отто Свердруп. С 17 июля по 3 октября 1888 года члены экспедиции, таща всё снаряжение на санях (другой тягловой силы не было), преодолели ледяной щит Гренландии, пройдя около 500 км. Во время путешествия Нансен и его спутники вели метеорологические наблюдения и собирали научные материалы. Экспедиционеров после возвращения домой в 1889 году чествовала вся нация: теперь Нансен был готов объявить план новой полярной экспедиции.

Подготовка экспедиции

Экспедиция планировалась очень тщательно. Нансен говорил:

Так как она должна была продолжаться три года, то и подготовка к ней заняла не меньше времени, тогда как са́мый план был готов трижды тремя годами раньше.

План

18 февраля 1890 года Нансен выступил на заседании Географического общества Норвегии (доклад был опубликован в мартовской книжке журнала Naturen за 1891 год). В докладе он подробно анализировал причины неудач предыдущих арктических экспедиций и сообщал:

Бесполезно идти, как это делали прежние экспедиции, против течения, мы должны поискать, не найдётся ли течения попутного. Экспедиция «Жаннетты», по моему глубокому убеждению, единственная из всех была на верном пути, хотя случилось это не по её воле и желанию.

Нансен заявил, что предполагает существование морского трансполярного течения, проходящего от района Берингова пролива через околополюсное пространство в Гренландию. Согласно его расчётам, ледовые массы перемещаются от Новосибирских островов до Гренландии за 700 суток. Это означало, что возможно практическое использование течения.

План Нансена был таков: построить судно возможно меньших размеров и возможно более прочное. Вместимость его должна предусматривать запасы провианта и угля для 12 человек на 5 лет вперёд. Для этого, согласно первоначальным расчётам, достаточно судна вместимостью 170 брутто-тонн с паровой машиной и скоростью 6 узлов на открытой воде с полным парусным вооружением. Самое важное в судне — его способность выдерживать давление льда. Для этого потребуется создать специальное судно с бортами округлой формы, чтобы давление льдов выжимало его на поверхность.

Первоначально Нансен предполагал идти через Берингов пролив, дабы побыстрее достичь Новосибирских островов. По прибытии на место предполагалось пройти как можно севернее по открытой воде, после чего пришвартоваться к льдине и предоставить льдам всё остальное. На случай, если случится несчастье, и придётся эвакуироваться, или, напротив, экспедиция будет вынесена к берегам неизвестной суши, Нансен намеревался использовать ездовых собак.

В Норвегии планы Нансена были безусловно поддержаны интеллектуалами и правительством. Новый доклад в Географическом обществе был прочитан им 28 сентября 1892 года. На докладе были представлены новые доказательства переноса во льдах сибирского леса и речного ила к побережью Гренландии. Надёжно идентифицировались и одноклеточные водоросли — диатомеи. К тому времени изменились планы: Нансен собирался идти Северо-восточным морским путём, поскольку в противном случае пришлось бы пересекать Средиземное море, Суэцкий канал, Индийский и Тихий океаны, направляясь к Берингову проливу. Вместимость «Фрама», после уточнения необходимого количества запасов, фактически составила 400 рег. т.

Отношение в США и Великобритании

Совершенно иное отношение ждало Нансена за рубежом, особенно после доклада 14 ноября 1892 года в Королевском географическом обществе Великобритании. После доклада состоялись прения (материалы были опубликованы в The Geographical Journal 1893, Т. 1, С. 1—32), которые показали, что Нансен оказался в полном одиночестве.

Ещё в 1891 году на план Нансена обратил внимание ведущий американский полярник того времени Адольф Грили. Он доказывал безусловную ложность постулатов Нансена, предполагая, что вещи, найденные в 1884 году в Гренландии, не принадлежали Де Лонгу. По мнению Грили, Северный полюс недостижим, так как занят большим массивом суши, придавленной ледником, который и служит источником образования паковых льдов (в терминологии того времени палеокристического льда). Равным образом он скептически отнёсся к проекту идеального ледового судна, назвав намерения Нансена «бессмысленным проектом самоубийства». Характерно, что американское общественное мнение было настроено к Нансену прямо противоположным образом, и репортёры «Нью-Йорк Таймс» не скрывали восторгов.

Дискуссия в Лондоне была намного напряжённее. Против Нансена выступили все авторитетные британские полярники, а адмирал сэр Леопольд Мак-Клинток заявил, что «это самый дерзновенный план, когда-либо доложенный Королевскому географическому обществу». Большинство критиков не ставили под сомнения теоретические аргументы Нансена, но заявляли, что практически реализация плана невозможна. Находке вещей с «Жаннетты» никто из диспутантов не придал большого значения.

Отношение в России

В России план Нансена сразу же встретил самое благожелательное отношение. По просьбе правительства Норвегии Министерство иностранных дел России снабдило Нансена «рекомендательным листом» наподобие того, который был выдан Норденшельду при плавании вдоль северных российских берегов, а российское Министерство внутренних дел оповестило прибрежные власти Архангельской и всех сибирских губерний об этой экспедиции и распорядилось оказывать ей всевозможную помощь. По просьбе Географического общества Главное гидрографическое управление прислало Нансену копии всех имеющихся в России карт полярных морей. Секретарь Географического общества А. В. Григорьев направил ему специальную записку-справочник, содержащую сведения обо всех населённых пунктах на северном побережье Сибири. Адмирал С. О. Макаров сообщил Нансену сведения о температурном режиме Берингова пролива и примыкающих частей Чукотского моря. Э. В. Толль лично в 1892 году. совершил тяжелейшую поездку на Новосибирские острова, где заложил для Нансена три эвакуационных базы. Первая из них была в становище Дурново в лагуне Дурной на западе острова Котельный (75°37’ с. ш.), там был оставлен провиант на 8 дней для 12 человек. Этого было достаточно, чтобы преодолеть 100 км до базы в Урассалахе, где была изба, построенная Толлем ещё в 1886 году. Там были оставлены запасы на месяц. Третья база была оборудована на Малом Ляховском острове: запасы на 4 месяца должны были позволить без напряжения достигнуть материка. Толль же закупил для Нансена 40 остяцких и 26 якутских собак, которых должны были доставить к побережью Югорского шара и устья реки Оленёк.

Экспедиционное судно

Нансен с самого начала предполагал обратиться к Колину Арчеру — ведущему судостроителю Норвегии. Первое (очень осторожное) письмо Нансен отправил 6 марта 1890 года. Арчер долго колебался, контракт был подписан 9 июня 1891 года. Сильно повлияло на темп работ предложение королевской верфи в Хортене о поставке итальянского дуба, вылежавшего под крышей около 30 лет. Было предложено три проекта: Нансеном, Свердрупом и самим Арчером, которые согласовывались довольно долго. Закладка судна произошла на верфи Арчера в Ларвике 11 сентября 1891 года. Часть материалов пришлось заказывать в Германии, однако паровую машину сделали в Норвегии в фирме Akers Mekaniske Wærksted.

Спуск на воду прошёл 26 октября 1892 года. Руководила церемонией Ева Нансен, она же окрестила судно «Фрамом» («Вперёд!»). Достройка продолжалась до лета 1893 года.

«Фрам» имел характерную окраску: корпус от релингов до ледового пояса обшивки был белым, ниже ватерлинии — чёрным. Расположенная на палубе штурманская кабина была окрашена в ярко-красный цвет. Наблюдательная бочка (на грот-мачте на высоте 32 м от ватерлинии) была белой, мачты венчали позолоченные медные шары.

На «Фраме» было восемь шлюпок, в том числе два баркаса длиной в 8,8 м, имеющие палубы и оснащённые парусным вооружением. Они предназначались для продолжения дрейфа в случае гибели судна, поскольку могли вместить весь экипаж и большие запасы провианта и топлива. Имелись четыре китобойных вельбота длиной 6,3 м, два из дубовой древесины, два — из вязовой, а также прам и моторный катер. Последний принёс много хлопот и со временем был разобран, а его вязовые доски пошли на изготовление лыж и нарт. Баркасы располагались на главном трюмном люке, вельботы висели на шлюпбалках, моторный катер и прам были закреплены на палубе.

Эксплуатацию судна юридически осуществляла судоходная компания «Фрама», основанная Нансеном, в совет директоров входили Аксель Хейберг, предприниматель Томас Николай Фирнли и владелец пивоваренной компании Эллеф Рингнес.

Финансирование

Первоначально Нансен заложил смету в 300 тыс. норвежских крон (16 875 английских фунтов = 168 750 руб.), включая сюда стоимость судна, снаряжения, жалованья команде и содержания семей членов экспедиции. Постановлением стортинга 30 июня 1890 года. Нансену было ассигновано 200 тыс. крон с условием, что экспедиция будет иметь чисто норвежский национальный состав. На заседании стортинга были оживлённые прения по вопросу экспедиции Нансена, причём бюджетная комиссия высказалась против государственного финансирования. В результате субсидия была вынесена на голосование: 73 депутата высказались «за» и 39 «против».

Для покрытия оставшихся расходов в январе 1891 года была открыта национальная подписка, которую начал пожертвованием в 20 тыс. крон король Швеции и Норвегии Оскар II. Нансен по возможности избегал зарубежной финансовой поддержки, опасаясь общественного мнения, однако шведский коммерсант Оскар Диксон поставил электрооборудование для «Фрама», а барон Эдуард фон Толль в России обязался поставить Нансену ездовых собак и оборудовать эвакуационные базы на Новосибирских островах. Королевское географическое общество Британии прислало 300 фунтов стерлингов. В связи с перерасходом средств при строительстве судна (всего 117 тыс. крон), 9 июня 1893 года (за две недели до отплытия) стортинг ассигновал дополнительно 80 тыс. крон для покрытия недостач. Прочие расходы покрыли из собственных средств Нансен, Аксель Хейберг и британский предприниматель Чарльз Дик. Все расходы составили 445 тыс. крон (25 тыс. фунтов стерлингов), при этом стоимость «Фрама» составила 61 %, снаряжения и научных приборов — 16 %.

Команда

• Otto Sverdrup 1895.jpg

  Отто Свердруп — командир «Фрама»

• Theodor Jacobson.jpg

  Теодор Якобсен — штурман

• Sigurd Scott-Hansen.jpg

  Сигурд Скотт-Хансен — помощник командира

• Henrik Blessing.jpg

  Хенрик Блессинг — врач

• HjalmarJohansen.JPG

  Ялмар Йохансен — кочегар и метеоролог

• Adolph Juell.jpg

  Адольф Юэлл — кок

• Ivar Mogstad.jpg

  Ивар Мугста — матрос

• Anton Amundsen.jpg

  Антон Амундсен — первый машинист

• Lars Pettersen.jpg

  Ларс Петерссен — второй машинист

• Peter Henriksen.jpg

  Педер Хендриксен — матрос и гарпунщик

• Bernhard Nordahl.jpg

  Бернард Нурдал — электрик и матрос

• Bernt Bentzen.jpg

  Бернт Бентсен — матрос

Ещё в Гренландии Нансен убедился в преимуществе маленькой команды из профессионалов, в которой каждый несёт равную долю работы. Общее число заявок на участие в экспедицию превысило 600, Нансен отобрал из них только 12 человек (включая себя). Одним из соискателей был известный английский полярный исследователь Фредерик Джексон, подавший заявку ещё в 1890 году, но ему было отказано из-за происхождения, поскольку экспедиция предполагалась национальной — норвежской.

Все отобранные прошли тщательное медицинское обследование, в результате за все три года экспедиции ни один член команды не испытал серьёзных заболеваний (не считая ревматизма Нансена, гастрита у Свердрупа и т. п.).

В экспедиции участвовали:

1. Фритьоф Нансен (норв. Fridtjof Nansen), доктор зоологии — начальник экспедиции, зоолог, гидролог и океанолог.
2. Отто Нейман Свердруп (норв. Otto Neumann Sverdrup) — командир «Фрама», исполняющий обязанности начальника экспедиции с 14 марта 1895 года.
3. Сигурд Скотт-Хансен (норв. Sigurd Scott Hansen) — помощник командира, младший лейтенант ВМФ Норвегии. В экспедиции был главным метеорологом, астрономом и специалистом по магнитным и гравитационным исследованиям. Заявку на участие подал в третий день Рождества 1890 года и был немедленно зачислен в состав экспедиции.
4. Хенрик Греве Блессинг (норв. Henrik Greve Blessing), кандидат медицины — врач, ветеринар и ботаник экспедиции. Окончил университет Кристиании за несколько недель до отплытия «Фрама» в 1893 году.
5. Теодор Клаудиус Якобсен (норв. Theodor Claudius Jacobsen) — штурман «Фрама». Штурман норвежского и новозеландского флотов.
6. Антон Амундсен (норв. Anton Amundsen) — старший машинист «Фрама». Машинист ВМФ Норвегии, где прослужил 25 лет. Самый старший участник экспедиции (родился в 1853 году), в своей заявке на участие 1890 года он уменьшил себе возраст, чтобы увеличить шансы на участие. В 1893 году ВМФ предоставил ему четырёхлетний отпуск с сохранением жалованья, чтобы он смог принять участие в экспедиции.
7. Адольф Юэлл (норв. Adolf Juell) — провиантмейстер и кок экспедиции. С 1879 года служил штурманом норвежского флота.
8. Ларс Петерссен (норв. Lars Pettersen) — второй машинист и кузнец экспедиции. Служил в норвежском флоте. С 1895 года исполнял также обязанности кока и метеоролога. Уже на борту выяснилось, что он швед по национальности (подлинная фамилия — Петерссон), выдававший себя за норвежца, чтобы принять участие в экспедиции. В книге Нансена указано, что его родители — норвежцы, живущие в Швеции, хотя они были шведами.
9. Фредерик Ялмар Йохансен (норв. Fredrik Hjalmar Johansen) — кочегар и метеоролог. Лейтенант запаса норвежской армии. Согласился идти кочегаром за неимением другой вакансии.
10. Педер Леонар Хендриксен (норв. Peder Hendriksen) — матрос и гарпунщик. Шкипер норвежского флота, позднее принял участие в экспедиции Свердрупа в 1898—1902 годов.
11. Бернар Нурдал (норв. Bernhard Nordahl) — кочегар, электрик и матрос. Исполнял также обязанности метеоролога. Унтер-офицер норвежского ВМФ.
12. Ивар Отто Иргенс Мугста (норв. Ivar Otto Irgens Mogstad) — матрос, каюр и часовщик. До экспедиции сменил множество профессий, включая лесника и надзирателя психиатрической лечебницы.
13. Бернт Бентсен (норв. Bernt Bentzen) — матрос. С 1890 года служил штурманом арктического промыслового флота Норвегии. Вошёл в состав экспедиции за полтора часа до отплытия из Тромсё как временный член команды, предполагая идти только до Югорского Шара, но остался до конца.

До Югорского Шара экспедицию сопровождал личный секретарь Нансена Оле Кристоферсен.

Большинство членов команды были профессиональными моряками и военными с большим опытом работы в командном составе. Поэтому на «Фраме» не было чёткой границы между офицерским и рядовым составом, все питались за общим столом и жили в одном помещении. Каждый член команды заключил с Нансеном индивидуальный контракт, в который, помимо служебных и финансовых пунктов, была включена декларация лояльности:

Я торжественно клянусь достоинством своим и честью в течение всего предстоящего рейса беспрекословно во всём повиноваться начальнику экспедиции и остальным начальникам и пунктуально исполнять все данные мне приказы, равно как неустанным своим прилежанием и упорным трудом всячески содействовать достижению успеха.

Условия обитания команды

Все члены команды на борту «Фрама» жили в одинаковых условиях. Центром жизни была кают-компания трапециевидной формы, площадью около 20 м². Вокруг салона располагались каюты экипажа — 4 индивидуальные каюты командного состава (Нансена, Сведрупа, Скотт-Хансена, Блессинга) и 2 четырёхместные каюты рядового состава. Каюты командного состава по площади не превышали 4 м² (как купе в современном вагоне). Четырёхместные каюты матросов имели площадь по 8—9 м², койки располагались в два яруса. Каюты с целью сохранения тепла даже не имели иллюминаторов. Поскольку членов команды в итоге было не 12, а 13 человек, для одного из них не было постоянного спального места (в начале плавания Юэлл даже использовал как спальню одну из судовых шлюпок).

Убранство помещений было выполнено в норвежских национальных цветах — белом, красном и синем. Кают-компания и каюты были украшены произведениями норвежских живописцев — подарками членам экспедиции. Оружие также хранилось в кают-компании.

Единственным средством отопления была печь в кают-компании, каюты обогревались керосиновыми лампами, а также из салона через вентиляционные отдушины. Салон и каюты имели также электрическое освещение — дуговыми лампами. По Нансену, зимой 1894 года во внутренних помещениях поддерживалась температура +22 °C.

Снаряжение

Нансен в своём проекте 1890 года писал, что успех экспедиции такого рода зависит только от двух факторов: «тёплой одежды и хорошего питания». Консультантом по подбору провианта был специалист по физиологии — профессор Софус Торуп. «Фрам» был загружен запасами консервов на 5 лет пути. Традиционные методы заготовки провианта: засол, копчение и проч. отбрасывали, взамен были взяты стерилизованные и упакованные в стеклянные и жестяные банки продукты 52 наименований. Взяли множество видов сублимированных продуктов и полуфабрикатов (в том числе фирмы «Кнорр»), большое количество сладостей и деликатесов. Нансен крайне враждебно относился к спиртному, но на борту было несколько тысяч бутылок пива и солодового экстракта — подарок спонсора экспедиции пивоваренной фирмы Эллефа Рингнеса. Этого запаса оказалось недостаточно: пиво закончилось в феврале 1894 года Однако курительный и жевательный табак имелись в изобилии.

Особое внимание было уделено профилактике цинги, хотя Нансен придерживался ошибочных взглядов на причины её возникновения: он полагал, что её причиной является отравление продуктами медленного разложения плохо законсервированных припасов. По-видимому, подбор провианта был проведён правильно, а взятые варенья и фруктово-овощные консервы содержали достаточное количество витаминов. Во всяком случае Норвежская полярная экспедиция была единственной в XIX веке, в которой не было ни единого случая цинги. Подспорьем к судовому рациону была охота на северных оленей, моржей, тюленей и белых медведей, хотя свежее мясо предназначалось в первую очередь для собак.

Для нужд команды было всё необходимое, включая библиотеку европейской классики (подарок спонсоров), а также механический орган (на нём можно было играть на клавишах, а можно было вставить цинковые ноты и крутить инструмент ручкой). Экспедиция имела 32 винтовки и 24 револьвера, две сигнальные пушки и соответствующее количество боеприпасов.

Научное оборудование

Научные приборы включали разнообразное метеорологическое оборудование (в том числе барографы и термографы). Метеорологические данные собирали каждые четыре часа, а если погода позволяла — то и чаще. Для нужд географических исследований имелся большой универсальный теодолит и два малых теодолита, несколько секстантов. Было четыре судовых хронометра и несколько карманных, полный набор оборудования для магнитных исследований, стереоскоп для наблюдений полярных сияний, электроскоп для исследований атмосферного электричества, 14 фотоаппаратов (из них 7 ручных). Был и маятниковый прибор для гравиметрических исследований, но им пришлось пользоваться в паковых льдах, что было сделано впервые в мире. Для гидрологических исследований предполагался электрический галинограф для измерения солёности морской воды через её электропроводность — изменение солёности определялось электродами, подключёнными к мембране телефона. Нансен писал, что к ужасу всех на борту, пользование прибором требовало абсолютной тишины: сигнал в телефонной трубке был очень слабым. Кроме того, были взяты ареометры, набор глубоководных термометров, драги, лоты и проч.

Ход экспедиции

Свободное плавание

«Фрам» отплыл 24 июня 1893 года из залива Пиппервик от виллы Нансена «Готхоб» в Люсакере. До 15 июля судно шло вдоль берегов Норвегии, загружая припасы, а Нансен дал серию публичных выступлений с целью покрытия финансовых недостач экспедиции. Судно было сильно перегружено: нагрузка превысила конструкционную на 100 тонн, надводный борт имел высоту 18 дюймов (около 45 см).

Покинув Вардё, «Фрам» пустился по Баренцеву морю в сплошном тумане, который висел четверо суток. 29 июля «Фрам» вошёл в Югорский Шар, в ненецкое становище Хабарово, куда посланец Э. В. Толля — полурусский-полунорвежец, тобольский мещанин Александр Иванович Тронтхейм доставил 34 остяцкие лайки. Для Нансена неприятным сюрпризом оказалось то, что это были сплошь (кроме четырёх) кастрированные кобели, для развода собак осталась личная сука Нансена — Квик, помесь ньюфаундленда с гренландской лайкой. «Фрам» посетили местные русские купцы и ненецкие старейшины, после чего Нансен навсегда потерял авторитет в глазах местного населения: в момент визита начальник экспедиции приводил в порядок моторный катер:

…Я работал в поте лица, засучив рукава, без пиджака и жилета, чумазый от копоти и машинного масла. Потом, придя к Тронтхейму они говорили: «Какой же это большой начальник? Работает как простой матрос, а с виду хуже бродяги». Тронтхейм ничего не мог привести в моё оправдание: против фактов не поспоришь.

При исследовании фарватера Югорского Шара ночью 4 августа Нансен едва не погиб во время взрыва газолина на моторном катере. Карское море пересекли благополучно, оказавшись на траверзе Енисея 18 августа. Здесь в сплошном тумане были замечены группы мелких островов, один из которых был назван в честь Свердрупа.

Продвижение «Фрама» сильно замедлилось при попадании в ледовые поля и зоны т. н. «мёртвой воды» (тонкий слой пресной воды растекается по горизонту морской воды, создавая сильное сопротивление на границе плотности). К 7 сентября экспедиция была у полуострова Таймыр, открыв перед тем несколько групп мелких островов, названных в честь помощника командира — островами Скотт-Хансена и в честь спонсоров экспедиции — острова Фирнли и острова Хейберга. Гряду островов, впервые замеченных ещё Норденшельдом, Нансен назвал в его честь.. Мыс Челюскин преодолели 9 сентября в сильную снежную бурю, грозившую вынужденной зимовкой.

Нансен принял решение не идти к устью реки Оленёк, где Толль заготовил угольный склад и партию ездовых лаек. Вместо этого «Фрам» пошёл на север по открытым разводьям, огибая остров Котельный. Нансен рассчитывал добраться до широты 80°, но сплошные ледовые поля остановили «Фрам» 20 сентября на 78° с. ш. 28 сентября собаки были спущены с борта на лёд, а 5 октября было официально объявлено о начале дрейфа. В тот день на борту шла великая война с клопами и тараканами. Самым эффективным методом было признано вымораживание, поэтому первые месяцы зимовки жилые помещения не отапливались.

Дрейф октября 1893 — марта 1895 годов

9 октября 1893 года на практике была проверена конструкция «Фрама»: произошло первое ледовое сжатие. Судно всё это время беспорядочно дрейфовало на мелководье (130—150 м). К 19 ноября «Фрам» находился южнее, чем в момент начала дрейфа. Нансен погрузился в депрессию.

Полярная ночь началась 25 октября, к этому времени на борту был смонтирован ветрогенератор. В целом главным врагом команды «Фрама» стала скука, которая приводила к конфликтам людей, стиснутых в тесных жилых помещениях (вдобавок у одного человека не было собственного спального места), а также постоянная депрессия Нансена — он очень тяжело переносил разлуку с женой. Попыткой бороться стало издание рукописной газеты Framsija, но она быстро заглохла. Команда погрязла в азартных играх (играли на свежеиспечённый хлеб, и некоторые проигрывали свои порции на месяцы вперёд). В январе 1894 года Нансен впервые стал задумываться о попытке на санях достигнуть Северного полюса. По словам биографа Нансена — Хантфорда, это была революция в способе передвижения по Арктике — собаки должны были тащить груз на нартах, люди идти налегке на лыжах, экономя силы. Данный метод впервые должен был применяться для достижения Северного полюса.

6 апреля 1894 года на борту «Фрама» наблюдалось солнечное затмение. На телескопе работал Скотт-Хансен, с теодолитом — Нансен и Йохансен. Наблюдения были совершенно необходимы для сверки судовых хронометров, поскольку узнать точное время после отправления экспедиции было невозможно. Затмение началось на 7½ секунд позже, чем следовало из вычислений Нансена и Скотт-Хансена. Метод проверки судовых хронометров по времени наступления солнечного затмения был применён впервые в мировой практике.

Только 19 мая 1894 года «Фрам» пересёк 81° с. ш., двигаясь в среднем со скоростью 1,6 мили в сутки. (Нансен опасался, что если скорость дрейфа будет постоянной, на пересечение полярного бассейна понадобится не менее 5—6 лет.) В этот период было сделано замечательное открытие: на месте мелководного Полярного бассейна обнаружился океан глубиной до 3850 м. Океанографические и гляциологические исследования были самыми трудоёмкими, требуя участия всего экипажа. Бурение льда производилось через 10 дней (обычно 1-го, 10-го и 20-го числа каждого месяца), а промеры морских глубин — каждые 60 морских миль. Для достижения глубины 3800 м лотом требовалось не менее 2½ часов. Следует также отметить, что Нансен не предполагал наличия таких глубин, в результате чего на «Фраме» не оказалось лот-линя подходящей длины, и его пришлось сделать на борту из запасных такелажных снастей: стальной трос был размотан на проволоки, из которых был сплетён лот-линь длиной 5000 м. Все работы велись на льду при температуре −40 °C.

К концу лета 1894 года Нансен убедился, что судно не достигнет полюса, и твёрдо решил в 1895 году отправиться в санный поход.

16 ноября 1894 года Нансен объявил команде, что покидает судно в будущем году. «Фрам» к тому времени находился в 750 км от мыса Флигели и на расстоянии примерно 780 км от Северного полюса. Нансен рассчитывал, что в поход пойдут два человека, 28 собак с грузом 1050 кг (по 37,5 кг на собаку). После достижения полюса (на это отводилось 50 суток) можно будет пойти либо на Шпицберген, либо на Землю Франца-Иосифа.

В спутники Нансен наметил Ялмара Йохансена — самого опытного лыжника и каюра в экспедиции. Предложение ему было сделано 19 ноября, и он сразу же согласился.

Последующие месяцы были посвящены лихорадочным сборам. Предстояло построить индивидуальные нарты и каяки по эскимосскому образцу. С 3 по 5 января 1895 года «Фрам» испытал сильнейшие за всю экспедицию ледовые сжатия, так что команда готова была эвакуироваться на лёд. Главной опасностью были торосы, которые могли всей массой обрушиться на палубу, и с дополнительным грузом в сотни тонн «Фрам» не смог бы подняться из ледового ложа (лёд вокруг судна имел толщину 9 м). К концу января экспедицию вынесло течениями на широту 83° 34’ с. ш. Тем самым был побит рекорд Грили 1882 года — 83° 24’ с. ш..

Санный поход Нансена и Йохансена 1895—1896 годов

Неудачный поход к полюсу

Санную экспедицию снаряжали в ограниченные сроки (около двух месяцев), используя только материалы, имевшиеся на борту экспедиционного судна. Первоначально предполагалось выступить на четырёх нартах, но неудачный старт 26 февраля 1895 года показал, что избранная конструкция нарт была ненадёжна. Попытка старта 28 февраля на шести нартах также провалилась из-за аварии поперечин нарт. Кроме того, малое число собак (28) фактически заставляло проходить одну и ту же дистанцию шесть раз. Из-за этого были существенно сокращены запасы провианта (850 кг.: на 120 суток для людей и всего на 30 — для собак). Выяснилось, что полярные костюмы из волчьего меха были неудачно скроены, и Нансен с Йохансеном сильно потели. Нансен решился вернуться к шерстяным вязаным костюмам, зарекомендовавшим себя с нелучшей стороны в Гренландской экспедиции 1888 года Окончательно выступили 14 марта 1895 года на трёх нартах.

Поход на север оказался чрезвычайно тяжёлым: постоянно дули встречные ветры, скрадывая за счёт дрейфа льда пройденное расстояние, слабели и не могли спать собаки, шерстяные костюмы напоминали ледяные доспехи. Нансен и Йохансен неоднократно проваливались сквозь молодой лёд, обмораживали пальцы на руках. Температура постоянно держалась между −40 °C и −30 °C. Наконец, 8 апреля Нансен принял решение прекратить борьбу за полюс: достигнув 86°13’36’’ с. ш., экспедиционеры повернули к мысу Флигели. До Северного полюса оставалось около 400 км.

13 апреля 1895 года вымотанные полярники легли спать, не заведя хронометра, и он остановился. Таблицы, необходимые для расчёта времени методом лунных расстояний, были забыты на «Фраме», оставалось определить расстояние от места последней обсервации. На Пасху 14 апреля Нансен определял широту, долготу и магнитное склонение:

…Лежать в обледеневшем спальном мешке, отогревая теплом собственного тела обледеневшую одежду и обувь и одновременно производить вычисления, перелистывая одеревеневшими пальцами таблицы логарифмов, пусть даже мороз был не свыше −30 °C, — занятие не особенно приятное.

При вычислении гринвичского времени Нансен ошибся: уже в 1896 году выяснилось, что его хронометр спешил на 26 минут. При определении географических координат это давало погрешность в 6,5 ° долготы.

В апреле направление дрейфа льда сменилось на северное, что сильно сдерживало полярников. Корма для собак к 19 апреля осталось на три дня, и полярники начали забивать самых слабых животных, скармливая их оставшимся. 21 апреля Нансен и Йохансен обнаружили вмёрзшее в лёд лиственничное бревно, что подтверждало теорию Нансена о дрейфе паковых льдов от сибирского побережья к Гренландии. Только таким образом аборигены Гренландии могли получать необходимую для хозяйственных целей древесину.

К тому времени стали заканчиваться продовольственные запасы: со 2 июня Нансен и Йохансен перешли на жёсткое рационирование — 50 г сливочного масла и 200 г хлеба. Даже при таком потреблении масла должно было хватить только на 23 дня, а хлеба — на 35 дней. Заканчивался и керосин, однако 22 июня Нансен убил единственного за всю экспедицию тюленя-лахтака, так что можно было не экономить запасов и готовить на жировой лампе.

К началу июня — времени таяния льдов — у экспедиционеров осталось 7 собак. С 22 июня по 23 июля 1895 года Нансен и Йохансен оказались блокированы сплошными полями тающих торосов, назвав свою стоянку «Лагерем томления». Температура иногда превышала нулевую, спать приходилось в мокрых спальных мешках, подложив под себя лыжи. Пришлось бросить большую часть снаряжения и обрубить трёхметровые нарты, сделав их пригодными для волочения одним человеком.

На Земле Франца-Иосифа. Зимовка

24 июля экспедиционеры достигли маленького острова, которому дали имя Хоуэна — одного из спонсоров экспедиции. Самым серьёзным моментом экспедиции было 5 августа 1895 года, когда медведица набросилась на Йохансена со спины. Он сказал Нансену спокойным голосом: «Вы должны поторопиться, если не хотите опоздать». Медведица собиралась откусить Йохансену голову, но ему удалось вывернуться и схватить её за горло, после чего зверь был застрелен Нансеном. Йохансен отделался царапиной на лице и несерьёзным ранением руки. Охотники в тот день ели парное мясо сырым. 7 августа Нансен и Йохансен из-за недостатка места на каяках и бескормицы прикончили своих последних собак: Кайфаса и Суггена.

Расстаться с собаками нам обоим было крайне тяжело — мы сильно привязались к этим последним оставшимся у нас животным. Бедный Сугген был так трогательно послушен, а Кайфас — с каким гордым величием шёл он до последнего шага. <…> Заколоть их, как других, мы были не в силах, и пожертвовали на каждого по патрону. Йохансен, зайдя за торос, застрелил моего, а я пса Йохансена. Это было нелегко для нас обоих.

10 августа Нансен и Йохансен добрались до архипелага, которому Нансен дал имя Белая Земля (норв. Hvidtenland) — это были самые северные отроги Земли Франца-Иосифа. Соседний остров, покрытый ледником, Нансен принял за два острова, дав им имя жены и дочери: Ева и Лив.

Неточные карты того времени ничем не могли им помочь, оставалось пройти как можно дальше до наступления зимы. Наконец, 28 августа 1895 года Нансен принял решение остаться на зимовку в неизвестной стране. Зимовка проходила с 28 августа 1895 по 19 мая 1896 года на мысе Норвегия (81°07′ с. ш. 55°22′ в. д.81.12° с. ш. 55.37° в. д. / 81.12; 55.37   ) в западной части острова Джексона. Нансен и Йохансен построили из моржовых шкур и камней землянку. Камни выламывались из морен, рычагом служил обрезок полозьев нарт, гравий рыхлили лыжной палкой, заступ сделали из лопатки моржа, привязав её к перекладине нарт, а киркой служил моржовый клык. Строительство велось с 7 сентября, новоселье отпраздновали 28 сентября.

Температура в землянке поддерживалась на уровне замерзания воды, единственным средством освещения и приготовления пищи была жировая лампа, сделанная из оковки полозьев нарт (из нейзильбера). Полярники питались исключительно медвежьим и моржовым мясом и салом, оставив взятые с «Фрама» припасы для пути на следующий год. Неудачным было и выбранное место для зимовки, с частыми штормовыми ветрами (однажды ветром сломало лыжи Йохансена и унесло и сильно помяло его каяк) и большими стаями песцов, которые расхищали скудное имущество зимовщиков (например, линь или термометр). С марта пришлось перейти на голодный паёк: кончались запасы, а остатки припасов с «Фрама» не перенесли сырости и покрылись грибком. Только 10 марта удалось застрелить медведя, мясом которого зимовщики питались 6 недель.

Эта зимовка Нансена и Йохансена является ярким примером того, как мужество и умение приспосабливаться к суровым условиям Арктики позволяют человеку выйти победителем даже в исключительно тяжёлых обстоятельствах.

Поход 1896 года

21 мая 1896 года зимовщики выступили в дальнейший путь, рассчитывая добраться до архипелага Шпицберген. Поскольку все собаки были съедены ещё в 1895 году, передвигаться приходилось пешком, разводья преодолевались на каяках. Если позволял ветер, на нарты ставились импровизированные паруса из одеял (так было при пересечении острова Мак-Клинток). 12 июня едва не произошла катастрофа: полярники расположились на берегу для охоты, когда сильным ветром связанные каяки были унесены в море. Нансен, рискуя жизнью, доплыл до каяков и вернул имущество, сложенное на их борту. Здоровье его при этом не пострадало. 15 июня Нансен едва не утонул, когда морж распорол парусиновый борт каяка, по счастью, не нанеся ему телесных повреждений.

17 июня 1896 года Нансен во время приготовления пищи услышал собачий лай. Не поверив своим ушам, он решил сходить на разведку и случайно наткнулся на Фредерика Джексона, который со своей экспедицией с 1894 года находился на мысе Флора.

Нансен описывал это так:

С одной стороны стоял европеец в клетчатом английском костюме и высоких сапогах, цивилизованный человек, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом…; с другой — одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь, с длинными всклокоченными волосами и щетинистой бородой, с лицом настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его нигде не проступал…

Джексон при первой встрече был уверен, что «Фрам» погиб, а Нансен и Йохансен — единственные выжившие. Вскоре он убедился в своей ошибке, как из слов и дневников Нансена, так и из результатов врачебного осмотра. На базе Джексона после взвешивания выяснилось, что после тяжелейшей зимовки и перехода Нансен прибавил в весе 10 кг, а Йохансен — 6 кг. Полярники больше месяца провели на мысе Флора, привыкая к цивилизованной жизни и занимаясь геологическими исследованиями. Сопоставление карт Нансена и Джексона позволило уточнить размеры архипелага. Кроме того, оказалось, что в марте Джексон не дошёл до зимовья Нансена и Йохансена всего 35 миль, но у него не было средств преодолеть разводья. 26 июля 1896 года на мыс Флора прибыла яхта Windward, на которой Нансен и Йохансен вернулись в Норвегию, ступив на землю Вардё 13 августа. Нансен немедленно отправил телеграмму премьер-министру Ф. Хагерупу, завершавшуюся словами: «Возвращения „Фрама“ ожидаю в этом году».

Дрейф «Фрама» марта 1895 — августа 1896 годов

Март — декабрь 1895 года

14 марта 1895 года, перед отправлением, Нансен оставил Свердрупу письмо-инструкцию, передающую всю полноту власти в экспедиции командиру «Фрама». Провожать Нансена и Йохансена отправились Скотт-Хансен, Хенриксен и Петерссен, пробыв в отсутствии около суток. Для их возвращения Свердруп распорядился жечь вокруг судна костры и повесить на грот-мачту дуговой электрический фонарь.

К моменту ухода санной экспедиции, «Фрам» находился на 84°04’ с. ш. и 102° в. д. Нос его был обращён на юго-восток. Судно вмёрзло в лёд семиметровой толщины и имело крен на левый борт. Выжатый лёд доходил у шканцев до релингов.

Сразу после ухода санного отряда Свердруп заставил команду очистить «Фрам» от торосов, одновременно в Великом бугре, образовавшемся 27 января, была оборудована кузница и эвакуационный склад. Свердруп постоянно заботился о занятости команды, с 1 мая 1895 года были введены обязательные лыжные тренировки для всех с 11:00 до 13:00.

На борту стало просторнее: Свердруп переехал в каюту Нансена, а штурман Якобсен, до того ютившийся в четырёхместной каюте, переехал в бывшее командирское жилище. Постоянную койку получил и Бентсен. Из-за износа ветряка пришлось демонтировать электрическое освещение и перейти на керосиновые лампы уже в первую неделю июня.

В отсутствие Нансена стало больше проблем с пьянством на борту (большинство членов команды взяли с собой запасы спиртного). Любимым напитком на борту было «Шато ля Фрам» — изобретение Свердрупа: сок брусники и черники, смешанный со спиртом. Люди заметно прибавляли в весе и придумывали всякие развлечения: например, некий шутник заменил Петерссену дробь в патронах солью, так что кузнец и метеоролог счёл себя никудышным стрелком. Петерссен научился стрелять только на борту «Фрама», но уже к лету 1895 года сбивал птиц на лету. Свердруп жаловался, что одно время на «Фраме» стало модно брить головы.

Дрейф продолжался успешно: 15 ноября 1895 года «Фрам» достиг 85°55’ с. ш., только 35 км южнее крайней точки, достигнутой Нансеном в апреле того же года, а 28 ноября судно достигло 60° в. д. — на этом меридиане находилась Новая Земля. Главным научным открытием этого периода стало обнаружение тонких пластов глубинного льда, образующегося на границе горизонтов охлаждённой солёной воды и горизонта опреснённой воды при тихой погоде, когда не происходит их перемешивания.

Нансен и Йохансен оставили на борту 7 собак, но уже в апреле 1895 года их стало 19 и собачье поголовье стало прибывать. Из-за тёплого лета с частыми дождями и нулевыми температурами для собак пришлось строить специальные конуры с брезентовым верхом и дощатым полом. В сентябре 1895 года Скотт-Хансен построил для магнитных наблюдений специальный павильон из ледяных глыб по образцу эскимосских иглу. 8 октября Скотт-Хансен и Мугста решили сымитировать эвакуацию и протащили нарты с грузом 115 кг с 09:30 до 17:00, пройдя за это время около 12 км от судна и обратно. Больше экспериментов такого рода не проводили. С 20 ноября были вновь введены обязательные прогулки на свежем воздухе.

Январь — август 1896 года

Начало 1896 года ознаменовалось морозом −43 °C, сильные ледовые сжатия на сей раз начались в феврале. Самым холодным днём было 15 января, когда температура опустилась до −52 °C. 22 февраля разразился сильнейший шторм, сила ветра доходила до 17 м/сек, при этом до конца недели невозможно было топить печку — тяга совершенно отсутствовала. 28 февраля впервые появились медведи: уже 14 месяцев команда «Фрама» не видела свежего мяса. Солнце в 1896 году взошло 3 марта. 13 апреля производились сравнительные наблюдения координат с помощью теодолита и секстанта — на теодолите работали Свердруп и Скотт-Хансен, с секстантом — Нурдал. Свердруп пришёл к выводу, что погрешность при этом не превышает 2’, но если погода не идеальна или наблюдаются миражи, можно пользоваться только теодолитом. В апреле началось таяние льда, поэтому содержимое всех складов было водворено в трюмы «Фрама».

Наконец в мае 1896 года появились признаки того, что «Фрам» может освободиться в том же году: очередное сжатие 13 мая открыло широкую полынью-канал. По сообщениям Свердрупа, тянулась она до горизонта. 19 мая впервые с 1893 года развели пары. Всё лето проводились бурильные и взрывные работы на льду. Только в 03:15 13 августа, пройдя 180 морских миль в ледовых полях за 28 ходовых дней, «Фрам» окончил 1041-дневный дрейф. Он находился к северу от Шпицбергена.

14 августа 1896 года «Фрам» прибыл на остров Данскёйя, где команда посетила инженера Соломона Андрэ, намеревавшегося покорить Северный полюс на воздушном шаре. О Нансене не было известий, поэтому Свердруп решил идти на родину, и если Нансен всё ещё не вернулся, запастись топливом и идти на поиски (на борту оставалось провианта минимум на два года вперёд). Переход в Норвегию осуществлялся при попутном ветре, скорость судна временами достигала 9 узлов. Ночью 20 августа «Фрам» бросил якорь в Скьёрвё (ныне Шервёй), где Свердруп узнал о возвращении Нансена неделю назад. В полном составе экспедиция воссоединилась в Тромсё в 16:00 23 августа 1896 года после 17 месяцев разлуки.

После экспедиции

Слухи

Значительная часть средств массовой информации была настроена к планам Нансена крайне отрицательно. В лондонских иллюстрированных и сатирических изданиях печатались откровенно оскорбительные материалы. Норвежский журналист Рольфсен и профессор Брёггер опубликовали биографию под красноречивым названием: «Ф. Нансен. 1861—1893». Тем не менее, уже с 1894 года одной из главных тем для газетных «уток» стал факт покорения им Северного полюса. Одна из первых сенсаций такого рода была раздута газетой «Le Figaro» в апреле 1894 года Ева Нансен в 1895 году получила письмо от некоего ясновидящего, которое, якобы, было послано с Северного полюса. «Нью-Йорк таймс» в 1895 году опубликовала серию репортажей якобы из Иркутска от «агента Нансена», которые послужили причиной ажиотажа даже в Национальном географическом обществе. Серьёзные исследователи не обращали внимания на слухи. Первым на родине Нансена встретил инициатор его теории — проф. Мон, находившийся в Тромсё.

Триумф

Возвращение «Фрама» превратилось в национальный праздник. Весь путь от Тромсё до Кристиании (20 августа — 9 сентября 1896 года) сопровождался чествованием в каждом порту. Судно шло на буксире, и была нанята временная команда. В её числе был Адольф Хенрик Линдстрём. По пути в Берген на «Фрам» сел барон Э. В. Толль, вскоре сам ставший руководителем Русской полярной экспедиции. От имени России он поздравлял Нансена на королевском банкете. В Кристиании «Фрам» встречал военно-морской флот в полном составе, а на пути на королевскую аудиенцию команда Нансена прошла через триумфальную арку, образованную телами 200 гимнастов. Студенты университета увенчали команду лавровыми венками.

Нансен был награждён Большим крестом ордена св. Олафа; Свердруп и К. Арчер получили командорские кресты первого класса; Блессинг, Скотт-Хансен и Йохансен стали рыцарями св. Олафа. Все перечисленные были награждены памятной медалью «Фрама», остальные 7 членов команды не получили никаких наград на том основании, что у них «не было высшего образования».

В 1897 году российское правительство по ходатайству Русского географического общества наградило Ф. Нансена орденом св. Станислава 1-й степени, а совет Общества утвердил присуждение ему Константиновской золотой медали, высшей награды «за совершенный беспримерный подвиг, составляющий эпоху в исследовании Северного Ледовитого океана…». Вручение состоялось во время визита учёного в Россию 28 апреля 1898 года в зале Петербургского дворянского собрания. Ещё 18 апреля 1898 года Петербургская академия наук избрала Ф. Нансена своим почетным членом.

Книги

Нансен очень быстро подготовил популярное описание экспедиции в двух томах Fram over Polhavet. Den norske polarfærd 1893—1896 (1897). Эта книга немедленно была переведена на немецкий, английский и русский языки, но выходила под разными названиями: In Nacht und Eis: Die norwegische Polarexpedition 1893-96 («В ночи и льду: норвежская полярная экспедиция 1893—1896 гг.»); Farthest North («Дальше на север»). Русские дореволюционные переводы обычно назывались «В стране льда и ночи» (1898, 1902) и делались как с норвежского оригинала, так и с шведского перевода. Переводы советского времени назывались «„Фрам“ в Полярном море» (1940, 1956, переизд. 2007, 2009). Гонорары от этого издания сделали Нансена состоятельным человеком.

Популярные очерки о своём участии в экспедиции написали Ялмар Йохансен («Selv-anden på 86° 14'», Aschehoug, Kristiania, 1898), а также электрик Б. Нурдал («Фрамовцы») и командир корабля Отто Свердруп («Отчёт о плавании „Фрама“ с 14 марта 1895 по 20 августа 1896 гг.», печатаемый в виде приложения к книге Нансена).

Научные результаты экспедиции обрабатывались большим коллективом учёных в течение 10 лет. Были изданы в Норвегии на английском языке в шести томах под названием The Norwegian North Polar Expedition 1893—1896 с 1900 по 1906 год. Том третий — Oceanography of the North Polar Basin был написан в 1902 году единолично Нансеном.

Оценки и наследие

Хотя Нансену не удалось достигнуть Северного полюса, по выражению сэра Клемента Маркхема (председателя Королевского географического общества): «норвежская экспедиция разрешила все географические проблемы Арктики». Экспедиция доказала, что в районе Северного полюса отсутствует суша, взамен открыв существование океанского бассейна. Нансен открыл, что в дрейфе паковых льдов огромную роль играет сила Кориолиса от вращения Земли. На основании анализа результатов экспедиции, в 1902 году Нансен вывел два простых правила, описывающих скорость и направление дрейфа льда, известные как «правила Нансена», получившие широкое практическое применение в полярных экспедициях XX века. Нансен также впервые подробно описал процесс роста и таяния паковых льдов, а также описал феномен «мёртвой воды».

Для полярников-исследователей и спортсменов огромную роль играют технологические открытия Нансена. Он впервые в широком масштабе использовал опыт выживания эскимосов, а ряд его изобретений — лёгкие бамбуковые нарты с металлическими полозьями и аппарат для варки пищи и одновременной растопки питьевого льда с КПД = 90 % используются до сих пор. Множество полярных исследователей мирового класса (Амундсен, Скотт, Шеклтон) пользовалось опытом Нансена и обращалось к нему за консультациями.

Для великих полярных экспедиций последующего периода революционной оказалась тактика санных экспедиций, опробованная Нансеном — собаки используются как тягловая сила, а по мере истощения скармливаются своим собратьям и людям — членам экспедиции, экономя в весе провианта. Только благодаря этому жестокому методу оказалось возможным достигнуть и Северного полюса (в 1908 или 1909 году) и Южного полюса (в 1911 году) и благополучно возвратиться.

Современники очень высоко оценивали подвиг Нансена, исключения составили два американца. Роберт Пири — будущий покоритель Северного полюса — выразил недоумение, почему Нансен и Йохансен не могли вернуться на «Фрам» после своего трёхнедельного рывка к полюсу . (На самом деле, только 5 мая 1895 года Нансен и Йохансен оказались на одной широте с «Фрамом» — в 28 милях от него. В условиях отсутствия сколько-нибудь надёжной сигнализации и быстро менявшихся ветров и течений возвращение было невозможно). Адольф Грили, категорически отвергший все аргументы Нансена, уже в 1896 году не преминул упрекнуть исследователя за то, что тот «бросил своих людей в сотнях миль от обитаемой земли», и тем самым «пренебрёг священнейшим долгом начальника экспедиции». М. Б. Черненко писал по этому поводу:

Нансен приводит злопыхательские суждения Грили в свой адрес без каких-либо комментариев. Между тем суждения эти не только не объективны, но и элементарно недобросовестны. Грили отлично знал, что Нансен ушёл в свой пеший поход в то время, когда положение «Фрама» вполне определилось и экипаж судна под руководством своего капитана Отто Свердрупа накопил достаточный опыт, обеспечивающий безопасное возвращение на родину. Сам по себе пеший поход Нансена и Йохансена явился выдающимся подвигом, почти не имеющим равных в истории полярных исследований.

Источники и литература

Источники

• Нансен Ф. «Фрам» в Полярном море / Пер. З. Лопухиной. — М: Географгиз, 1956. — Т. 1—2. (переиздания: ISBN 978-5-699-34134-4, ISBN 978-5-358-01619-4)
• Саннес Т. Б. ««Фрам»: приключения полярных экспедиций / Пер. с нем. А. Л. Маковкина. — Л.: Судостроение, 1991. — ISBN 5-7355-0120-8.
• Fleming, Fergus. [books.google.com/books?id=qIikAUYyRcUC Ninety Degrees North]. — London: Granta Publications, 2002. — ISBN 1-86207-535-2.
• Huntford, Roland. Nansen. — London: Abacus, 2001. — ISBN 0-349-11492-7.
• Анненская А. Н. [www.emaproject.com/lib_view.html?id=pb00002072#p1 Фритиоф Нансен и его путешествия в Гренландию и к северному полюсу]. — Новая Москва, 1922.

Библиография на английском языке

• Aber, James A. [academic.emporia.edu/aberjame/histgeol/nansen/nansen.htm History of Geology: Fridtjof Nansen 1861-1930]. Emporia State University (2006). Проверено 1 октября 2009. [www.webcitation.org/615E5JpgR Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Berton Pierre. The Arctic Grail. — New York: Viking Penguin, 1988. — ISBN 0-670-82491-7.
• Fairley T.C. Sverdrup's Arctic Adventures. — London: Longmans, Green, 1959.
• [nobelprize.org/nobel_prizes/peace/laureates/1922/nansen-bio.html Fridtjof Nansen: The Nobel Peace Prize 1922]. Nobelprize.com. Проверено 19 сентября 2009. [www.webcitation.org/615E5nEzE Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• [query.nytimes.com/gst/abstract.html?res=9900E6DE1638E233A25750C1A9679D94639ED7CF Has Nature Supplied a Route Around the North Pole?] (PDF), New York Times (13 November 1892). Проверено 27 сентября 2009.
• Haberman Frederick W. (ed.). [nobelprize.org/nobel_prizes/peace/laureates/1922/nansen-bio.html Fridtjof Nansen: The Nobel Peace Prize 1922 (from Nobel Lectures: Vol. I Peace 1901-25]. — Amsterdam: Elsevier Publishing Co,, 1972. — ISBN 0-444-40853-3.
• Herbert Wally. The Noose of Laurels. — London: Hodder & Stoughton, 1989. — ISBN 0-340-41276-3.
• Holland Clive (ed.). Farthest North. — London: Robinson Publishing, 1994. — ISBN 1-84119-099-3.
• Huntford Roland. Nansen. — London: Abacus, 2001. — ISBN 0-349-11492-7.
• Jackson Frederick. The Lure of Unknown Lands. — London: G. Bell and Sons, 1935.
• Jones Max. The Last Great Quest. — Oxford: Oxford University Press, 2003. — ISBN 0-19-280483-9.
• Krishfield, Rick [www.whoi.edu/beaufortgyre/history/history_fram.html Nansen and the Drift of the Fram (1893-1896)]. Woods Hole Oceanographic Institution work=Beaufort Gyre Exploration Project. Проверено 1 октября 2009. [www.webcitation.org/615E6lLtr Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Nansen Fridtjof. Farthest North, Volumes I and II. — London: Archibald Constable & Co., 1897.
• [query.nytimes.com/gst/abstract.html?res=9B0DE6DF123EE333A25757C1A9649C94679ED7CF Nansen's North Pole Search] (PDF), New York Times (3 March 1895). Проверено 30 сентября 2009.
• Preston Diana. A First Rate Tragedy. — London: Constable & Co., 1997. — ISBN 0-09-479530-4.
• [www.measuringworth.com/ppoweruk/ Purchasing Power of British Pounds from 1264 to Present]. Measuringworth.com. Проверено 20 сентября 2009. [www.webcitation.org/615E7H7ZM Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Riffenburgh Beau. Nimrod. — London: Bloomsbury Publications, 2005. — ISBN 0-7475-7253-4.
• Savours Ann. The Voyages of the Discovery. — London: Chatham Publishing, 2001. — ISBN 1-86176-149-X.
• [www.cism.ucl.ac.be/Equipements/Machines/vwekman.html Vagn Walfrid Ekman 1874-1954](недоступная ссылка — история). Université catholique de Louvain. Проверено 1 октября 2009.
• [query.nytimes.com/gst/abstract.html?res=9B0CE3D61139E033A25750C0A9659C94649ED7CF Will Nansen Come Back?] (PDF), New York Times (3 March 1895). Проверено 27 сентября 2009.
• [www.archive.org/details/withnanseninnort00joha Hjalmar Johansen: With Nansen in the north; a record of the Fram expedition in 1893-96, London 1899.]  (англ.)
• [www.archive.org/details/cu31924012205765 Научные результаты экспедиции на «Фраме» Т. 1] (англ.)
• [www.archive.org/details/norwegiannorthpo02framrich Научные результаты экспедиции на «Фраме» Т. 2] (англ.)
• [www.archive.org/details/norwegiannorthpo05nans Научные результаты экспедиции на «Фраме» Т. 5]  (англ.)
• [www.archive.org/details/norwegiannorthpo06framrich Научные результаты экспедиции на «Фраме» Т. 6] (англ.)

Арктика   История   Норвегия

Отрывок, характеризующий Норвежская полярная экспедиция (1893—1896)

– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и на Элен. «Ну, что ж, коли вы все знаете», говорил сам себе Пьер. «Ну, что ж? это правда», и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен улыбается.
– Когда же ты получил? Из Ольмюца? – повторяет князь Василий, которому будто нужно это знать для решения спора.
«И можно ли говорить и думать о таких пустяках?» думает Пьер.
– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он занимает чье то чужое место. Не для тебя это счастье, – говорил ему какой то внутренний голос. – Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя. Но надо было сказать что нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее, довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий строго вопросительно посмотрел на него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
– Ну, что, Леля? – обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
– Сергей Кузьмич, со всех сторон , – проговорил он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что то и вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен – и она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «что ж, вы сами виноваты».
«Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.
– Конечно, c'est un parti tres brillant, mais le bonheur, ma chere… – Les Marieiages se font dans les cieux, [Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,] – отвечала пожилая дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.