Норверт, Эдгар-Александр Иванович

Эдгар Иванович Норверт
Эдгар-Александр Иванович Норверт
Основные сведения
Страна	Швейцария Швейцария Российская империя Российская империя СССР СССР Польша Польша
Работы и достижения
Работал в городах	Москва, Ярославль, Варшава, Трускавец, Бендзин, Отвоцк

Эдгар Иванович (Эдгар-Александр) Норверт (польск. Edgar Aleksander Norwerth; 7 (19) апреля 1884, Коппе, Швейцария — 19 сентября 1950, Варшава) — русский, советский и польский инженер-архитектор, художник-график, преподаватель и публицист.

Биография

Происходил из рода шляхтичей, живших на польско-турецком пограничье. Родился 7 (19) апреля 1884 года в Коппе под Женевой в семье юриста. В конце XIX века семья переехала в Москву. В 1905 году Э. И. Норверт окончил Императорское Московское инженерное училище. В 1908—1910 годах работал помощником архитектора Московского университета А. С. Гребенщикова. В В 1910 году поступил и 1913 году окончил экстерном Петербургский институт гражданских инженеров, получив звание гражданского инженера. (по другим данным, обучения не завершил). После окончания ПИГИ работал у А. В. Щусева на строительстве Казанского вокзала. В дореволюционный период выполнил ряд проектов в Санкт-Петербурге и других городах Российской империи.

В мае 1918 года утроился в Архитектурно-художественную мастерскую Моссовета, где работал мастером под руководством А. В. Щусева и И. В. Жолтовского над проектом планировки и застройки центрального района Москвы. Продолжил работать в мастерской после её перевода в Архитстрой Комгосоора ВСНХ. Одновременно с этим преподавал в Московском политехническом институте, Московском женском политехническом институте, Московском институте гражданских инженеров. С 1920 года начал преподавать во ВХУТЕМАСе и Московском высшем техническом училище; был первым деканом архитектурного факультета ВХУТЕМАСа. В 1920-х годах занимался проектированием и строительством крупных промышленных сооружений по плану ГОЭЛРО.

Являлся членом Московского архитектурного общества, принимал участие в организованных МАО конкурсах, в 1917—1921 годах читал общедоступные лекции по архитектуре. Занимался художественной графикой — создавал офорты, ксилографии, экслибрисы, участвовал в художественных выставках. Публиковался в журналах «Художественная жизнь», «Архитектура», сборниках «Удешевлённое строительство», «Рабочее жилищное строительство».

В августе 1924 года вместе с супругой выехал на международный съезд архитекторов в Лондон, откуда в СССР не вернулся, а поселился в Польше. На исторической родине карьера Норверта сложилась весьма успешно. Он являлся профессором Варшавского политехнического института, много строил и проектировал. Занимался публицистикой, сотрудничал с журналами «Архитектура и строительство» (польск. Architektura i Budownictwo) и «Аркады».

Скончался 19 сентября 1950 года. Похоронен на Повонзсковском кладбище в Варшеве.

Проекты и постройки

В России — СССР

• Проект здания Главного казначейства (1911, Санкт-Петербург);
• Проект дома Евангелической женской больницы (1912, Санкт-Петербург);
• Проект здания Черниговской губернской земской управы (1912, Чернигов);
• Проект здания клуба (1913, Тифлис);
• Участие в строительстве Казанского вокзала по проекту А. В. Щусева (1910-е, Москва);
• Проект торгового дома (1914, Нижний Новгород);
• Проект дома Витебского Дворянского собрания (1914, Витебск);
• Проект здания городского театра (1915, Саратов);
• Проект здания Оренбургской уездной земской управы (1915, Оренбург);
• Проект здания Бактериологического института (195, Смоленск), не осуществлён;
• Конкурсный проект Инвалидного дом, 1-я премия (1916, Москва);
• Конкурсный проект здания Московского народного банка, 1-я премия (1916, Москва), не осуществлён;
• Конкурсный проект школы-памятника Л. Н. Толстому (1919, Ясная Поляна);
• Ляпинская ГРЭС (1922, Ярославль);
• Проекты генерального плана рабочих посёлков и образцовых домов для рабочих (1922—1923, Москва);
• Конкурсный проект на ситуационный план Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки, 4-я премия (1922, Москва), не осуществлён;
• Проект саркофага для Мавзолея В. И. Ленина (1924, Москва), не осуществлён;
• Котельная электропередач МОГЭС на Шатурской ГРЭС (1924, Шатура).

В Польше

• Вокзал (1927, Бендзин);
• Здание Академии физической культуры (1928, 1948, Варшава);
• Клуб отдыха офицеров (1931, Цетнево);
• Дом отдыха офицеров (1933, Трускавец);
• Военный санаторий (1934, Отвоцк);
• Жилой дом для младшего офицерского состава (1935, Варшава);
• Перестройка здания публичной библиотеки (1949, Варшава).

Литература

• Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е — 1917 годы): илл. биогр. словарь / Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А. В. Щусева и др. — М.: КРАБиК, 1998. — С. 189. — 320 с. — ISBN 5-900395-17-0.
• Казусь И. А. Советская архитектура 1920-х годов: организация проектирования. — Прогресс-Традиция, 2009. — 488 с. — ISBN 5-89826-291-1.
• Из истории советской архитектуры 1926—1932 гг.: Документы и материалы / Сост., авт. статей В. Э. Хазанова; отв. ред. К. Н. Афанасьев. — М.: Наука, 1970. — С. 39—41. — 211 с.
• Losa S. Architekci i budowniczowie w Polsce. — Warszawa: Budownictwo i Architektura, 1954. — 425 с.

Ссылки

• [www.artrz.ru/authors/1804656121/1804870801.html НОРВЕРТ Эдгар (Александр) Иванович]

Отрывок, характеризующий Норверт, Эдгар-Александр Иванович

Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.