Норд-Ост (мюзикл)

Норд-Ост
Жанр	мюзикл
Основан на	романе Два капитана Вениамина Каверина
Автор	Алексей Иващенко Георгий Васильев
Композитор	Алексей Иващенко Георгий Васильев
Продюсер	Алексей Иващенко (арт-директор) Георгий Васильев (ген. директор) Андрей Ялович (технический директор) Александр Цекало
Хореограф	Елена Богданович
Актёры	Екатерина Гусева Андрей Богданов Мария Шорстова Олег Кузнецов Ирина Линдт Юрий Мазихин Пётр Маркин Елена Казаринова Алексей Россошанский Юлия Свиридова Дмитрий Дьяконов Антон Арцев
Длительность	173 мин
Страна	Россия Россия
Язык	русский язык
Год	2001
Награды	Национальная театральная премия «Золотая Маска» в номинациях «Лучший мюзикл» и «Лучшая мужская роль в мюзикле» (Юрий Мазихин) (2003 год); Театральная премия имени Ролана Быкова «Звезда пленительного счастья»

«Норд-Ост» — мюзикл по роману Вениамина Каверина «Два капитана», поставлен в Москве авторами либретто и музыки мюзикла, продюсерами Алексеем Иващенко и Георгием Васильевым, существует с 2001 года. Первый российский мюзикл мирового класса с бюджетом около 4 миллионов долларов. После теракта на Дубровке 2002 года, состоявшегося во время показа мюзикла, был восстановлен на следующий год, однако вскоре проект был вновь закрыт. В 2004 году была создана гастрольная версия мюзикла, которая была показана в двух городах России, после чего театры расторгли договоры с создателями мюзикла в одностороннем порядке.

История спектакля

В 1998 году Георгий Васильев и Алексей Иващенко начали работу по созданию мюзикла «Норд-Ост». При создании этого масштабного шоу они воспользовались технологиями, которые с успехом применяются при постановке подобных представлений на Бродвее (США) и Вест-Энде (Великобритания). В частности, Васильев и Иващенко прошли стажировку в компании Кэмерона Макинтоша, которому современная культура обязана постановками таких хитов музыкального театра, как Les Miserables, Cats, Phantom of The Opera (эти и многие другие мюзиклы с огромным успехом прокатываются в десятках стран мира, не сходя со сцены по 20 и более лет).

По всем прогнозам, подобная судьба ожидала и первый российский опыт постановки шоу такого уровня — мюзикл «Норд-Ост». Впервые в России специально под один-единственный спектакль был реконструирован целый театр (ДК ГПЗ-1, Москва, ул. Мельникова, 7). Масштабные декорации были вбетонированы в фундамент здания, что делало его театром одного спектакля.
Западный принцип — «действо должно быть сверхзрелищным» был перенесён на российскую почву. Подвижные декорации, созданные художником Зиновием Марголиным, наравне с актёрами каждый вечер (впервые в истории российского театра спектакль шёл ежедневно, как шоу бродвейского уровня) удостаивались оваций: садящийся прямо на сцену самолёт-бомбардировщик и вскрывающийся ледяными торосами поворотный круг сцены, в центре которой возникал нос шхуны, нашедшей свой последний причал в арктических водах.
Всё это, а также профессионализм исполнителей (актёр Юрий Мазихин стал обладателем одной из самых престижных национальных театральных премий «Золотая Маска» за исполнение роли Николая Антоновича в мюзикле) и, безусловно, первоисточник — роман Вениамина Каверина «Два капитана», любимый многими поколениями россиян, играло на успех спектакля.

Премьера состоялась 19 октября 2001 года. Однако в радужные планы прокатчиков (предполагалось, что спектакль будет идти в Москве не менее трёх лет) вмешался форс-мажор. Через год ежедневного проката «Норд-Оста» спектакль и около тысячи его зрителей стали заложниками банды чеченских экстремистов — см. Террористический акт на Дубровке. Эта трагедия стала связана с названием спектакля, а последующее восстановление спектакля на прежнем месте — в театральном центре на Дубровке — оказалось провальным. 10 мая 2003 года состоялся последний показ стационарной версии мюзикла.

Более успешной оказалась созданная через год гастрольная версия спектакля. Из-за сокращения детского состава гастрольной труппы подверглись заметной переработке номера «Блошиный рынок» и «Школа». Были созданы новые мобильные декорации Зиновия Марголина (включая знаменитый бомбардировщик, декорации занимали восемь 40-футовых фур), сам спектакль смогли увидеть жители Нижнего Новгорода и Тюмени. После скандала, связанного с непредоставлением «Норд-Осту» площадки в Санкт-Петербурге (где изначально должна была состояться премьера передвижной версии мюзикла), с продюсерами мюзикла расторгли контракты главные спонсоры. Без спонсорской же поддержки прокат такого мощного шоу оказался невозможен.

В 2005 была издана полная аудиоверсия гастрольной постановки спектакля.

Даже после прекращения показов мюзикл продолжает принимать участие в фестивалях и форумах (Международный симпозиум музыкального театра под эгидой Международного института театра ЮНЕСКО, Мюнхен, декабрь 2004; первый российский фестиваль мюзиклов «Музыкальное сердце театра», Москва, февраль 2006) и получать театральные премии — в начале 2006 года авторы «Норд-Оста» Георгий Васильев и Алексей Иващенко были удостоены театральной премии имени Ролана Быкова «Звезда пленительного счастья».

С 2004 года и по настоящий момент авторы ищут возможность возродить мюзикл на российской сцене и не теряют веру в «светлое будущее» своего творения.

16 октября 2011 года во время празднования предстоящего десятилетнего юбилея со дня первого показа спектакля состоялась премьера видеоверсии гастрольной версии мюзикла на DVD.

В июле 2012 избранные арии из мюзикла были исполнены артистами первого состава на фестивале «Платформа» на Мастрюковских озёрах в Самарской области.

К 2014 завершён монтаж видеозаписи, в основе которой лежит стационарная версия мюзикла — большей частью 400-й спектакль, а также 399-й и 401-й, сыгранные в мае 2003 года. Запись транслировалась 13—14 и 20—21 апреля 2014 в рамках онлайн-кинофестиваля «Дубль дв@», проводимого на сайте «Российской газеты».

Сюжет

Пролог

1913 год.
В Арктике погибает экспедиция капитана Тата́ринова на шхуне «Святая Мария». В прощальном письме капитан проклинает Николая, виновника всех своих бед.

Действие первое

Архангельск, 1916 г.
Немой мальчик Саня Григорьев становится свидетелем убийства почтальона. В преступлении несправедливо обвиняют Саниного отца, а Саня не может рассказать людям правды. Он ещё не знает, что видит своего отца в последний раз. У мальчика остаётся сумка с письмами, которые не успел разнести почтальон. Мария Васильевна Татаринова, не дождавшись возвращения своего мужа из экспедиции и не имея никаких вестей от него, покидает Архангельск вместе со своей матерью Ниной Капитоновной и маленькой дочерью Катей. Брат капитана Николай Антонович увозит их в Москву. Мария Васильевна прощается с Иваном Павловичем Кораблёвым, преданным другом семьи Татариновых. На опустевшей пристани Кораблёв встречает заплаканного Саню. Проникаясь состраданием к мальчику, он учит Саню, как волей и терпением преодолеть немоту.

Москва, 1920—1921 гг.
В стране разруха и хаос гражданской войны. Скитаясь по разным городам, осиротевший Саня не расстаётся со своей реликвией — сумкой архангельского почтальона. Благодаря своему невероятному упорству он, следуя советам Кораблёва, обретает дар речи. Счастливый случай сводит Саню и Кораблёва в Москве. Кораблёв, который теперь работает учителем, уговаривает директора школы-коммуны Николая Антоновича Татаринова зачислить в неё сироту-беспризорника. У Сани появляются новые товарищи: Валька Жуков и Ромашов. Однажды он знакомится и с племянницей директора — Катей Татариновой, смелой и решительной девочкой. Она заступается за Саню, по вине которого разбился лактометр Татариновых. Кораблёв просит руки Марии Васильевны, но получает отказ — вдова капитана всё ещё не может смириться с потерей любимого мужа. Николай Антонович, который сам неравнодушен к Марии Васильевне, провоцирует ссору и выгоняет из своего дома Кораблёва, а заодно и присутствующего при этом Саню. Саня и Николай Антонович становятся врагами.

Москва, 1928 г.
Повзрослевшие Катя и Саня влюблены друг в друга. В канун Нового года Катя зовёт друзей к себе в гости. Из её рассказа об отце Саня внезапно понимает, что в его почтальонской сумке хранится прощальное письмо капитана Татаринова. Желая выслужиться перед Николаем Антоновичем, Ромашов по его просьбе успевает выкрасть часть письма. Однако Саня помнит текст наизусть. Он воспроизводит по памяти пропавшую страницу, где капитан обвиняет в гибели экспедиции своего брата Николая. Для Марии Васильевны это — страшный удар, ведь совсем недавно, поддавшись многолетней осаде Николая Антоновича, она стала его женой. Невыносимая мысль о том, что она предала свою любовь, приводит Марию Васильевну к самоубийству. Николай Антонович обвиняет Саню в гибели Марии Васильевны. Саня ищет понимания у Кати, но и она отворачивается от него. Он в отчаянии: в детстве Саня потерял отца, потому что не умел говорить, а теперь высказанная правда погубила Катину мать. И всё же, после тяжёлой внутренней борьбы, Саня решает не сдаваться. Он клянётся найти следы погибшей экспедиции. Он никогда не станет вновь немым.

Действие второе

Москва, 1938 г.
Саня Григорьев стал пилотом. Он мечтает совершить арктический перелёт по маршруту пропавшей экспедиции капитана Татаринова. Заручившись поддержкой знаменитого лётчика Валерия Чкалова, Саня приезжает в Москву, чтобы добиться разрешения в Главном управлении Северного морского пути. Старый друг Валька Жуков настаивает на том, чтобы Саня встретился с Катей, которую тот по-прежнему любит, но не видел уже девять лет. Санин телефонный звонок застаёт Катю в момент решительного объяснения с Ромашовым, который в очередной раз делает ей предложение. Катя, не сказав ни слова, убегает из квартиры. Шантажируя Николая Антоновича злополучной страницей письма, Ромашов требует от него, чтобы тот помог ему нейтрализовать внезапно появившегося соперника. Саня и Катя бродят вдвоём по вечернему городу, но горькие воспоминания мешают им найти нужные слова. К тому же из-за интриг Ромашова и Николая Антоновича Главсевморпуть отказывает пилоту Григорьеву в организации поискового рейда в Арктике. Расстроенный Саня вынужден покинуть Москву ни с чем. Однако в последнюю минуту на вокзале появляется Катя. Долгожданное объяснение в любви всё-таки происходит. Катя сообщает Сане, что решила уехать от дяди в Ленинград.

Ленинград, 1942 г.
Война снова разлучает Катю и Саню. Катя вместе с бабушкой остаётся в блокадном Ленинграде. Ромашов находит её там, полуживую, и рассказывает, как он встретил тяжелораненого Саню в санитарном эшелоне, как поезд был расстрелян немецкими танками, как он пытался спасти Саню, но не смог. Катя выгоняет Ромашова, обвиняя его в предательстве.

Ромашов действительно солгал. Он бросил Саню в лесу, решив, что тот не выживет. В истерике Ромашов вновь переживает все обстоятельства их встречи и признаёт своё поражение. К Кате возвращается надежда. Она чувствует, что Саня жив, и проникается верой в то, что её любовь спасёт его. Но сама она остаётся в одиночестве: не выдержав лишений блокады, умирает её бабушка. Катины силы тоже на исходе.

Москва, 1942 г.
Вопреки всему Сане удается выжить. В поисках Кати он попадает в сильно обветшавшую квартиру Татариновых. Дверь открывает Ромашов. Прежний хозяин этого дома, Николай Антонович, разбит параличом. Он стал немым. Здесь Саню ждет страшное известие. Ромашов сообщает ему, что Катя погибла в Ленинграде.

Крайний Север, 1943 г.
Капитан Григорьев отчаянно сражается в полярной авиации. После победного воздушного боя его самолёт совершает вынужденную посадку в стойбище ненцев. Среди предметов, принесённых ими для починки самолёта, Саня обнаруживает багор со шхуны «Св. Мария». Он не верит своим глазам. Выясняется, что старейшины видели капитана Татаринова перед его смертью и даже сберегли судовой журнал. Заветная Санина мечта сбылась, но это не радует его теперь, когда Кати больше нет. К счастью, он заблуждается: Катя жива! Несмотря ни на что, она находит своего любимого в заполярном военном городке, на самом краю земли. Они снова вместе. Они счастливы. Катя с замиранием сердца открывает судовой журнал, и память о прошлом обволакивает её и Саню фантастическим видением.

Список номеров спектакля

Первое действие Увертюра Гибель почтальона Пристань Прощание с Архангельском Арест отца Урок речи Мгла Блошиный рынок Случайная встреча Школа Танго любви Лактометр Ссора Капитаны собственной судьбы Новый год В гостях у Кати Озарение Драка в спальне Письмо капитана Самоубийство Поминки Ария Сани

Второе действие Крыло мое Чкалов Коммуналка Сватовство Ромашова Шантаж Влюбленные Встревоженное сердце Секретарши В приемной Раненый волк Вокзал Это — любовь! Блокада Ария Ромашова Ария Кати Крах Ненцы Самолет Последняя глава Военная база Снова вместе Там, где кончается земля Поклоны

Премьерный актёрский состав

• Катя Татаринова — Екатерина Гусева
• Саня Григорьев — Андрей Богданов
• Ромашов — Олег Кузнецов
• Марья Васильевна — Ирина Линдт
• Николай Антонович Татаринов — Юрий Мазихин
• Иван Павлович Кораблёв — Пётр Маркин
• Нина Капитоновна — Елена Казаринова
• Валька Жуков — Алексей Россошанский
• Кира — Юлия Свиридова

Критика

Давид Тухманов, видевший почти все мюзиклы, показывавшиеся в России, оценивал их с музыкальной точки зрения невысоко, а «Норд-Ост» — как один из самых слабых:

Как музыкант я вижу, что музыкальная основа этих спектаклей значительно слабее, чем постановочная. В режиссуре задействованы очень активные творческие силы, и действо создаётся весьма изобретательное и зрелищное. Однако не случайно мюзиклов появляется много, но редко какой становится хитом. <…> Не спорю, это нормальная, хорошая музыка, только вот без особой яркости. А в отечественных мюзиклах — «Норд-Ост» и «12 стульев» — музыка и вовсе носит прикладной характер и самостоятельного значения не имеет.

Критик Валерий Кичин оценил мюзикл очень высоко

Это также день рождения новых композиторов большой сценической формы — Иващенко и Васильева. Ни в чём не подражая Уэбберу, они взяли за основу традиции Дунаевского и Милютина, а также русской бардовской песни, русского романса. Это день рождения театральных режиссёров, уверенно владеющих и сценическим пространством и условностью жанра, до сих пор нам не поддававшегося — Иващенко и Васильева. Так вообще-то не бывает, но так случилось. Спектакль вышел сюжетно напряженным, в нём сильные и яркие характеры, в нём музыкальные диалоги, за которыми следишь, как за детективом. В нём есть несколько абсолютных шедевров — детские сцены, коммунальная квартира, остроумно придуманный октет (!) четырёх (!) героев, квинтет машинисток «Широка страна моя родная». В нём смелая сценография Зиновия Марголина и оригинальные танцы Елены Богданович. В нём есть отличные актерские работы.

Ссылки

• [www.nordost.ru/ Официальный сайт]
• [main.izvestia.ru/hit/18-08-02/article22611 Статья в газете «Известия»]
• [www.nord-ost.addr.com/linx/linx.htm Ссылки на сайты о Норд-Осте]

Отрывок, характеризующий Норд-Ост (мюзикл)

Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.