Норик

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Но́рик (лат. Noricum) — царство племени таврисков (IV—I вв. до н. э.), а затем римская провинция между верхним течением Дравы и Дунаем (с конца I в. до н. э. — до 420 г. н. э.).





История

Доримский период

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Согласно латинским источникамК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3722 дня] в IV веке до н. э. иллирийское племяК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3720 дней] нориков объединило под своей властью несколько кельтских, иллирийских племён и племя венетов, образовав собственное государство в северо-восточных Альпах. Столицей царства была Норея.

Первые упоминания о таврисках Норика находим у Полибия во «Всеобщей истории»:
Золотые россыпи в Норике. …Еще в его время, говорит Полибий, в земле таврисков и нориков, вблизи Аквилеи, открыты столь богатые золотые россыпи, что достаточно было углубиться фута на два от поверхности земли, чтобы тотчас напасть на золото; впрочем золотоносная мина имела не больше пятнадцати футов. Некоторая часть золота находима там в чистом виде, в кусочках величиной с полевой или волчий боб, которые на огне теряют только восьмую долю объёма; другая часть требует более продолжительного плавления, но и она очень прибыльна. Одно время италийцы в течение двух месяцев работали в россыпях вместе с варварами, и золото немедленно по всей Италии упало в цене на одну треть. Когда тавриски это заметили, то прогнали товарищей и вели торговлю одни.

— Полибий «Всеобщая история»[1]

Римляне начали проникать в эту местность ещё во II веке до н. э. из основанной в 181 до н. э. колонии Аквилея. Особенно их привлекали залежи железной руды в Норее (Noreia), от имени которой, вероятно, и происходит римское название всей области.

В 113 до н. э. кимвры разбили на территории Норика армию консула Гнея Папирия Карбона.

В гражданской войне 49—45 годов до н. э. тавриски выступили на стороне Помпея.

В Норике сформировалась своеобразное рабовладельческое общество. Уровень развития античного Норика был достаточно высок. Здесь употреблялась своя оригинальная письменность и даже чеканилась собственная золотая монета. Языки венетов и иллирийцев были относительно близки друг другу, поэтому в Норике использовалось венетское и иллирийское алфавитное письмоК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4057 дней]. Известно лишь два божества нориков — Марс Латобий, именовавшийся «великим богом», «царём туата», и богиня Норейя, «великая мать народа».

На основании нескольких не расшифрованных надписей предполагается существование норикского языка.

Правители Норика (ок. 370 — 16 до н. э.)

ок. 370 — 45 до Р. Х. кельтский племенной союз таврисков (стол. Виндобона (н. Вена))[2].

  • Эккео (царь ок. 200 до Р. Х.)
  • Боро.
  • Тинео.
  • Атта.
  • Андамати.
  • Экритусир (ок. 60).
  • Воккио (ок. 60 — 45).
  • 45 до Р. Х. — 420 Р. Х. римская провинция Норик.

Существование нижеследующих правителей ставится под сомнение[кем?]:

  • Свиекка
  • Сонге
  • Немет
  • Эксингома
  • Гезаторикс

Римская провинция (16 до н. э. — 476 н. э.)

В 16 до н. э. тавриски были завоеваны проконсулом Иллирика П.Силием, область присоединена к Риму и преобразована в провинцию Норик.

В последующие три столетия Норик подвергся сильной романизации, чему способствовала мирная обстановка в этой провинции, не испытывавшей до конца IV в. крупных варварских вторжений, за исключением периода Маркоманских войн. В провинции долгое время не было значительных римских войск, её военные силы ограничивались несколькими алами и когортами, набранными из местного населения. Когда в 15 году н. э. в Карнунт был переведен из Эмоны XV Аполлониев легион, этот город был сразу же передан Паннонии. Кроме этого, в Норике базировалась флотилия речных судов для охраны Дуная. Её главной базой был Лавриак. Во время Маркоманских войн Марку Аврелию пришлось набрать в Италии два новых легиона, один из которых, II Италийский, после войны был оставлен в Лавриаке.[3]

Пределы Норика в это время ограничивались на севере Дунаем отделяляющим его от Германии, на западе р. Инн — от Рэтии, на юге Карнийскими Альпами и Караванками — от земли карнов, на востоке горами Mons Cetius и штирийской холмистой страной — от Паннонии[3]. Юго-восточная часть Норика прикрывала важную стратегическую дорогу Via Giulia Augusta, связаную с Янтарным путём, шедшую от Дуная через Лавриак — Вирун — Целея на Аквилею.

В правление Клавдия городские поселения провинции получили статус муниципиев. При Каракалле такой же статус получает Лавриак, основанный в конце II или начале III в. как лагерь для II Италийского легиона, вокруг которого вскоре образовалось поселение. Административным центром провинции был Вирун. Наиболее значительными городами Норика были Вирун (Virunum) , ТеуринаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3722 дня], Ювавум (совр. Зальцбург), Ленция (совр.Линц), Лавриак (Лорх), с большой императорской оружейной фабрикой, Петовиум (совр. Птуй) и Овилава (Вельс). Из менее крупных городов вдоль дороги Via Giulia Augusta находились: Виндобона (совр. Вена), Boiodurum, Ioviacum, Arelape, Namare, Bedaium.

Кроме добывания металлов жители занимались скотоводством и добыванием соли из озёр.

Солдаты из Норика, служившие во II в. в паннонских когортах называют себя сисцианами, варианами и латобиками (от божества Марс Латобий)[4].

Во время реформ Диоклетиана провинция была разделена на две — Норик Прибрежный (между Венским лесом и р. Инн) и Норик Внутренний. Центрами гражданской администрации стали, соответственно, Овилава и Вирун. Был создан I Норикский легион моряков, задачей которого была оборона дунайских переправ. Он размещался в местечке Ad pontem Ises на реке Ибс. Резиденция главнокомандующего, носившего титул dux Noricum, находилась в Лавриаке.

Валентиниан I (364—375) усилил систему укреплений на Дунае, в том числе в Норике, что позволило отразить нашествие квадов в 374—375. Однако общее положение на границах продолжало ухудшаться: проникшие в IV в. в соседнюю Рецию алеманны к концу столетия вышли на рубежи р. Инн, то есть к самой границе Норика, а в 395 квады, маркоманны и вандалы, разрушив Карнунт и Виндобону (Vindobona), подошли к восточным границам Норика, хотя в 396 Стилихону удалось восстановить границу на Дунае.

Во времена Великого переселения народов

Однако, хотя провинция и была более или менее защищена с севера, падение соседнего паннонского лимеса, прорванного на рубеже IV—V веков квадами, аланами и вандалами, открыло дорогу в Норик с востока, где он был практически беззащитен. В 401 году вандалы вторглись в Прибрежный Норик, разрушив несколько городов, в том числе Лавриак, но затем были вытеснены Стилихоном. Немного позднее вестготы Алариха, признанного союзником Рима, получили от Стилихона земли в Норике и Иллирии для поселения. После убийства Стилихона в 408 году Норик был временно захвачен Аларихом, однако уже в 409 году римский военачальник Генерид провел реорганизацию западноиллирийского диоцеза, куда частично входил и Норик, и вновь подчинил его Риму. Из-за постоянной варварской угрозы административные центры перемещаются в начале века в более укрепленные города: так, центром Прибрежного Норика становится Лавриак, а Средиземноморского, вероятно, Тибурния.

В 430/31 году жители Норика подняли восстание, подавленное в следующем году Аэцием.

В середине V века усилилось давление гуннов на дунайские провинции. В 451 году Аттила, двигаясь в Галлию, прошел через Прибрежный Норик, а в 452 году, во время похода в Италию — через Внутренний. После смерти Аттилы и разгрома гуннов коалицией германских племен, римляне заключили договоры с победителями и в 456 году смогли ненадолго восстановить контроль над частью Норика. Территория Прибрежного Норика попала под влияние племени ругов, осевших в то время на среднем Дунае в районе Нижней Австрии. Около 467 года остготы, обосновавшиеся в Паннонии, проникли во Внутренний Норик, откуда ушли в 472 году, по пути осадив Тибурнию, столицу остававшейся под властью римлян части Норика. Кроме того, Внутренний Норик неоднократно становился жертвой набегов алеманнов из соседней Реции.

Относительный мир между римлянами и германцами сохранялся до 476 года. Когда захвативший власть в Италии Одоакр прекратил выплачивать жалование солдатам норикского лимеса римская пограничная оборона рухнула окончательно и руги овладели Прибрежным Нориком, подчинив себе местное римское население.

Одоакр, стремившийся обезопасить своё государство от ругов, которых император Зенон подстрекал к нападению на Италию, в 487 году совершил поход в Норик и в конце того года разгромил ругов в крупном сражении на Дунае. Король ругов Фелетей был взят в плен и позднее казнен. Его сын Фридерих с остатками племени бежал к остготам, чтобы впоследствии принять участие в завоевании Италии их королём Теодорихом. Второй поход войск Одоакра в 488 году закончился эвакуацией романизированного населения Норика в Италию, так как к границам бывшей провинции уже подступали остготы.

В конце V века большая часть страны принадлежала остготам; северо-западная часть, дольше всего сохранявшая название Норика, была занята байоварами (баварами). В южном Норике в конце VI века поселились славяне-карантаны, давшие название Каринтии; северо-восток до начала IX века был под властью аваров.

Упоминания Норика в славянских источниках

В Повести временных лет (начало XII века) упомянуты некие «норики» как первые славяне:

«…По разделении народов взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама — южные страны, Иафетовы же взяли запад и северные страны. От этих же 70 и 2 язык произошёл и народ славянский, от племени Иафета — так называемые норики, которые и есть суть славяне».

Известные люди

Командующим армией в провинции (до 304 года) был римский военачальник, святой мученик Флориан.

См. также

Напишите отзыв о статье "Норик"

Примечания

  1. [greekroman.ru/library/polibiy-istoria/index0533.php Полибий «Всеобщая история»]
  2. [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. Глава 1. 10.5. Норик.
  3. 1 2 Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона в Викитеке
  4. [gumilevica.kulichki.net/HEU/heu1214c.htm ИМПЕРИЯ В «ЗОЛОТОЙ ВЕК» АНТОНИНОВ.]

Литература

Отрывок, характеризующий Норик

– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.