Норильский горно-металлургический комбинат имени А. П. Завенягина

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Норильский горно-металлургический комбинат им. А. П. Завенягина — советское, российское промышленное предприятие по добыче полезных ископаемых и металлургии цветных металлов.

Основные производственные мощности находились на территории Норильского промышленного района. С 1989 года входит в состав ОАО ГМК «Норильский никель».





История

Возникновение и развитие Норильского комбината связано с открытием и геологической разведкой Норильского месторождения медно-никелевых руд в районе горы Шмидта (ранее утёс Медвежий угол) в 1910—1920 годах геологической партией под руководством Н. Н. Урванцева. В 1935 году руководством СССР было принято решение о постройке рудников и обогатительной фабрики непосредственно в Норильске, позднее было решено здесь о производстве и выплавки металла.

С «Норильским никелем» связана история возникновения одного из самых северных городов мира — Норильска и одной из самых северных горно-металлургических площадок мира — Норильского промышленного района (Большого Норильска).

23 июня 1935 года Совет Народных Комиссаров СССР принял Постановление «О строительстве Норильского комбината» и о передаче «Норильскстроя» в состав НКВД СССР, что положило начало строительству на Таймыре, почти в 2000 км к северу от Красноярска, крупнейшего в стране горно-металлургического комплекса. Строительство комбината велось силами заключенных «Норильлага», переброшенных в Норильск из лагерей на Соловецких островах. Значительную часть заключённых составляли репрессированные по политическим мотивам, представители интеллигенции, учёные, инженеры и религиозные деятели[1].

10 марта 1939 года на Малом металлургическом заводе был получен первый медно-никелевый штейн, а спустя 3 месяца — 16 июня 1939 года — завод выдал первый файнштейн.

Статус рабочего поселка Норильску присвоили в 1939 году, когда были выплавлены первые сотни тонн чернового никеля (штейна). В 1942 году — был получен электролитный никель, в 1943 году — электролитная медь, а в 1944 году — кобальт и первые тонны платиноидов.

Накануне Великой Отечественной войны в состав Норильского комбината входили малый металлургический, кислородный, коксовый и ремонтно-механический заводы, временная электростанция, три угольные и три рудные штольни, карьеры песчаника и известняка, железная дорога, аэропорт, порт в Дудинке[2].

В годы Великой Отечественной войны Норильский комбинат не только продолжал активное строительство, но и внёс значительный вклад в укрепление обороноспособности страны. Норильский никель использовался как в производстве сверхпрочных броневых сплавов для тяжёлой техники (танков), так и в сверхлёгких конструкциях военной авиации.

В послевоенные годы активное развитие комбината вывело комбинат на лидирующие позиции в цветной металлургии страны: уже в 1953 году комбинат производил 35 % никеля, 12 % меди, 30 % кобальта и 90 % платиноидов от общего производства этих металлов в Советском Союзе.

К 1940-м годам относится и создание второй производственной площадки современного Норильского Никеля — комбината «Петсамоникель» (в настоящее время — площадка «Печенганикель» ОАО «Кольская горно-металлургическая компания»), расположенного в северо-западной части Кольского полуострова. Комбинат был построен в 1940 году компанией «Inco» на той части территории Финляндии, которая после Великой Отечественной войны отошла к СССР. Он расположен в посёлке Никель Мурманской области.

Крупнейшей вехой в истории «Норильского Никеля» становится открытие в 1966 году Октябрьского месторождения медно-никелевых руд и основание рядом с ним города Талнах. В течение следующих 10 лет в окрестностях Талнаха были построены рудники и обогатительная фабрика, а в 1981 году — введен в строй Надеждинский металлургический заводдымовой трубой высотой 250 метров[3]), самое крупное металлургическое предприятие города Норильска и «Норильского никеля».

Приватизация

В 1989 году постановлением Совета Министров СССР было принято решение о создании «Государственного концерна по производству цветных металлов „Норильский никель“», в который, по принципу общей технологической схемы переработки сульфидных медно-никелевых руд, вошли Норильский комбинат, комбинаты «Печенганикель» и «Североникель», Оленегорский механический завод, Красноярский завод цветных металлов и институт «Гипроникель».

В ходе последующей приватизации и организационных преобразований бывший Норильский горно-металлургический комбинат полностью влился в структуру и стал основной частью современного «Норильского никеля».

Руководители комбината

Напишите отзыв о статье "Норильский горно-металлургический комбинат имени А. П. Завенягина"

Примечания

  1. [zubova-poliana.narod.ru/repression-sibiryak5.htm «Как я был репрессирован в Мордовии».] Мемуары Иллариона Сергеевича Сибиряка (Поздяева), директора Мордовского НИИ языка, литературы и этнографии
  2. [www.nornik.ru/about/history/ nornik.ru Главная_О компании_История]
  3. [nn.mediaplatforma.ru/doc.aspx?lang=1&ieid=49&docsid=894 Норильский никель]

Ссылки

  • [www.memorial.krsk.ru/Articles/Ertc/Ertc1.htm Строительство Норильского комбината с 1935 по 1938 гг.: становление крупного объекта экономической системы ГУЛАГа. Эртц С. //Экономическая история: Ежегодник. 2003.-М., 2004. С.140-176]


Отрывок, характеризующий Норильский горно-металлургический комбинат имени А. П. Завенягина


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.