Норртелье

Город Норртелье Norrtälje Страна ШвецияШвеция Регион Лен СтокгольмЛен Стокгольм Координаты 59°45′32″ с. ш. 18°42′18″ в. д.59.75889° с. ш. 18.70500° в. д. / 59.75889; 18.70500    Часовой пояс UTC+1, летом UTC+2 Показать/скрыть карты

Норртелье (швед. Norrtälje) — город в Швеции, расположенный в Стокгольмском лене. Административный центр коммуны Норртелье.

Население — 16263 жителя.

Город раскинулся на обоих берегах реки Норртельеон. Для центра города характерна застройка почти средневекового типа с его извилистыми улицами, но, тем не менее, все здания там возведены не ранее 1719 года.

Норртелье получил городские привилегии в 1622 году в правление короля Густава II Адольфа, однако его порт уже и ранее имел важное значения для морского сообщения с Финляндией и являлся местом торговли между жителями шхер и крестьянами. В 1623 году в городе была основана оружейная мануфактура, работниками на которой были немцы. До начала XIX века рыболовство играло значительную роль в экономике Норртелье. В 1636 году город в связи с изданием навигационного акта (швед. seglationsordningen) лишился права отправки судов за границу, что замедлило его развитие.

В августе 1719 года в ходе Северной войны Норртелье был сожжён высадившимися на шведском побережье русскими войсками. В 1770-х годах в городе насчитывалось всего около 700 жителей. В марте 1809 года в ходе последней русско-шведской войны повторно занят русскими войсками по льду перешедших Ботнический залив до побережья Швеции. В первые десятилетия XIX века многие горожане работали на оружейной мануфактуре. После её закрытия в 1840-х годах в Норртелье появились признаки стагнации, которые исчезли лишь в конце века, когда в городе начали появляться современные промышленные предприятия.

В настоящее время Норртелье является также туристическим центром. В городе имеется Музей Руслагена, который собирает и выставляет для публики предметы, связанные с историей области Руслаген.

Отрывок, характеризующий Норртелье

11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.