Носовихинское шоссе

Автодорога

Носовихинское шоссе
«Носовиха» Рогожская дорога Вохонская дорога
Носовихинское шоссе — граница между Реутовом и Новокосином, вид в сторону области
Страна	Россия Россия
Регион	Москва Московская область
Статус	федеральная
Владелец	государственная
Длина	78
Начало	Москва (МКАД)
Конец	г. Ликино-Дулёво
Дорожное покрытие	асфальт
Носовихинское шоссе на Викискладе?

Носовихинское шоссе («Носовиха») — трасса регионального значения на востоке Московской области.

Краткое описание

Носовихинское шоссе начинается от МКАД, является продолжением Кетчерской улицы и тянется на восток до д. Кабаново. Протяжённость — 78 км. Помимо МКАД, пересекается с Малым автомобильным кольцом и заканчивается в г. Ликино-Дулёво, упираясь в Большое автомобильное кольцо.

Ширина дороги преимущественно около 7 метров, а потому достаточно опасны обгоны — часты лобовые столкновения и столкновения с пешеходами. В основном дорога двухполосная, в Реутове и Железнодорожном — четырёхполосная. На протяжении дороги от Железнодорожного до Электроуглей обгон запрещён и нанесена сплошная линия разметки.

В зимне-весенний период во избежание ускоренного разрушения полотна разрешено движение транспорту с полным весом до 6 тонн, приходящемся на одну ось.

Топонимика

Название происходит от располагавшейся на трассе деревни Носовихи, вошедшей в 1960 году в состав города Железнодорожного. Прежние названия: Вохонская дорога (в честь села Вохна, ныне Павловский Посад), Рогожская дорога. Современное название дано в 1984 году.

Автодорога и Горьковское направление МЖД

На всём протяжении проходит вдоль главного хода Горьковского направления Московской железной дороги и непосредственно подходит к платформам: Кучино, Железнодорожная, Чёрное, Заря, Купавна, 33 км, Электроугли, Храпуново, Есино, Дрезна и Кабаново. На 20 километре (у деревни Вишняково) в конце 2015 г. был открыт путепровод вместо существовавшего ранее железнодорожного переезда. На 37 километре по развязке, сливаясь с ММК, проходит по построенному в 2000-е путепроводу над железной дорогой, однако многие водители пользуются переездом в Есино — более короткой и прямой дорогой вдоль железной дороги. Благодаря наличию как автомобильной, так и железной дорог, вдоль трасс расположились огромные массивы дачных посёлков.

История

На восточной окраине старой Москвы, между Таганкой, Яузой и Рогожской заставой лет 200—300 тому назад располагалась знаменитая Рогожская ямская слобода. Заканчивалась она у Каменной Рогожской заставы, где с 1742 года проходил Камер-Коллежский земляной вал — граница города.

От Рогожской заставы пролегали три дороги: знаменитая «Владимирка» (теперь шоссе Энтузиастов), проходившая через село Рогожки (впоследствии г. Богородск, затем — Ногинск) во Владимир; «Носовиха», проходившая через Перово, Кусково, Гиреево, Крутицы и Носовиху в Павловский Посад (прежде Вохна или Вохонь); «Коломенка» — через Люберцы и Бронницы до Коломны и дальше на Рязань (с 1919 года — ул. Рабочая). Трассировка Носовихинского шоссе в пределах города Москвы проходила по современным улицам: Международная (до 1919 года — улица Носовиха), Перовский проезд, Кусковская, Кетчерская.

Рядом с Москвой по Носовихинской дороге в XIX веке селились работники близлежащих предприятий (большей частью старообрядцы). В поселке Носовиха действовала церковь Василия Исповедника (архитектор А. И. Попов). В начале 1930-х годов служба в церкви была прекращена. Здание стали использовать для хранения следственных дел НКВД.

В 1864—66 годах началось строительство Московско-Курской железной дороги, которая пересекла все три вышеупомянутые шоссе. Она прошла по мосту над Владимиркой, под мостом Коломенской, через переезд Золоторожского вала у завода «Гужон» (ныне «Серп и Молот»), а Носовиху просто перекрыли и на ней построили товарную станцию и вагоноремонтные мастерские (ныне завод имени В. Е. Войтовича). Дорога на Перово и Носовиху стала начинаться от мастерских. После постройки между мастерскими и Старообрядческой улицей автобазы Метростроя № 3 проезд на Перово стал начинаться у северной границы старообрядческого Рогожского кладбища, возникшего между Перовской и Коломенской дорогами ещё во время чумы 1771 года. Ныне этот участок дороги называется Перовским проездом. Левая сторона дороги (Перовского проезда) застраивалась со второй половины XIX столетия типовыми деревянными домиками, стоявшими регулярными кварталами между Владимирским шоссе и Носовихой. Поселок этот первоначально также называли Носовихой, а улицы и переулки именами домовладельцев или их прозвищами: Шепелюгинская, Душинская, Старообрядческая улицы, Бобылевский, Бондарный, Еремеевский, Минеев, Мягков, Магазинный, Рунов, Силин, Постовой переулки…

Рядом с Перовским проездом, напротив завода «Москабель» у железнодорожной линии была свалка металлолома (позже — завод «Вторчермет»), куда в годы войны привозили с полей сражений подбитую технику для переплавки на заводе «Серп и Молот». Местные ребята — Юра Цепков и его друзья с Перовского проезда — сняли пулемёт с подбитого танка и во время вражеских налётов обстреливали «Юнкерсы». Когда же один из «Юнкерсов» был сбит, то никак не могли выяснить — кто сбил. Неизвестную огневую точку вскоре нашли и ребятишек осудили за незаконное владение оружием. Выпустили их только в конце войны после длительных хлопот матерей.

В конце Перовского проезда (дом № 41) в 1927 году был создан завод «Химметалл», занимавшийся переработкой отходов белой жести и выпуском радиоизделий. В начале 1930 годов его преобразовали в химический завод № 5 имени М. В. Фрунзе, выпускавший продукцию на базе олова, а в конце 1930-х годов — Московский экспериментальный завод пластмасс.

В апреле 1943 года на базе заводских лабораторий был организован НИИ пластмасс имени Г. С. Петрова. Здесь начинал свою трудовую деятельность экс-мэр Москвы Ю. М. Лужков.

Справа по проезду, рядом с Рогожским кладбищем, в конце 20-х годов был организован Перовский колхозный рынок, в конце войны принявший от Малаховского и Тишинского рынков эстафету главной «барахолки» Москвы. Её закрыли только в середине 1950-х годов, когда началась реконструкция шоссе Энтузиастов и осложнилось движение транспорта по дороге.

За переездом на следующем отрезке Носовихинской дороги в 1928 году появился 4-й Кабельный проезд, частично застроенный заводом «Москабель» (слева), а справа — АО «Мазут». 4-й Кабельный проезд заканчивается у бывшего Центрального проезда (ныне конец Авиамоторной улицы). Здесь стояли бараки рабочих и строителей местной большой промышленной зоны.

Промышленная зона начала складываться к началу XX столетия. У пруда Ключики, рядом с Перовской дорогой, возник рессорный заводик П. В. Мохова (80 рабочих), выпускавший рессоры к различным экипажам. После революции его преобразовали в рессорно-механический завод им. Володарского. Здесь же с середины XIX века и до революции работала шёлковая фабрика Рошфора. За прудом была дача Давыдова. Ныне этот участок Носовихинской дороги у платформы Новогиреево сохранился в виде Перовской и Кетчерской улиц.

Достопримечательности

В полутора километрах от переезда в Купавне находится областной памятник природы — озеро Бисерово.

Перспективы

Ещё с начала 80-х годов ХХ века существуют планы продления и строительства Носовихинского шоссе в пределах МКАД. Предполагается, что Носовихинское шоссе пройдёт по трассе Зелёного проспекта.

Основные населённые пункты

• Новокосино (район Москвы)
• Реутов
• Балашиха (Никольское, Салтыковка, Железнодорожный)
• Электроугли
• Храпуново
• Фрязево
• Павловский Посад
• Дрезна
• Ликино-Дулёво

Литература

• Ерёмин Г. [moskvoved.narod.ru/ref/nosoviha.htm Носовиха.]

Ссылки

• [www.miel.ru/press/article/1931/ Перово и Тетеревники (Тетёрки)]
• [nosoviha.com/ Социальный портал Носовиха.com для всех жителей в окрестностях Носовихинского шоссе]

Отрывок, характеризующий Носовихинское шоссе

Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал: