Нуньес Вела, Бласко

Бласко Нуньес Вела<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
1-й Вице-король Перу
1542 — 1546
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Педро де ла Гаска (и.о.) Антонио де Мендоса-и-Пачеко
Вероисповедание:	католик
Рождение:	1490(1490) Херес-де-ла-Фронтера
Смерть:	1546(1546) Аньякито
Профессия:	военный
Награды:

Бла́ско Ну́ньес Ве́ла (исп. Blasco Núñez Vela; 1490 — 18 января 1546) — первый вице-король Перу. Был назначен испанским королём Карлосом V с целью наведения порядка в колонии и проведения в жизнь новых колониальных законов, защищающих права коренного населения Перу.

Бласко Нуньес Вела родился в семье из старого испанского аристократического рода. Являлся рыцарем Ордена Сантьяго. Был назначен коррехидором Малаги и Куэнки.

В марте 1542 года Бласко Нуньес Вела был назначен вице-королём Перу и должен был проводить новую политику по защите прав коренного населения Перу. Для этого королём были приняты новые законы, разработанные священником Бартоломе де Лас Касас, который был последовательным борцом за права коренного населения Перу, угнетаемого конкистадорами и первыми испанскими переселенцами. Пользуясь удалением от властей, конкистадоры нещадно эксплуатировали коренное население с ужасающей жестокостью, зачастую оправдывая свои действия тем, что эти народы — язычники. Бласко Нуньес Вела был призван навести порядок в Перу и прекратить столь жестокое обращение с людьми.

С целью соблюдения новых законов и пресечения неповиновения от конкистадоров в Перу Бласко Нуньес Вела получил обширные полномочия и войска. Также в Перу с ним была отправлена так называемая «Аудиенция», то есть чиновники, следователи и судьи.

В Лиму Бласко Нуньес Вела прибыл 17 мая 1544 года, по прибытию он был принят с королевскими почестями и был приведён к присяге. После распространения новостей о введении новых законов он столкнулся с жесточайшим сопротивлением местного чиновничества и духовенства. Видя такой настрой против новых порядков, он засомневался в реальности введения новых законов и решил присоединиться к письму местных испанских землевладельцев к королю с просьбой об отмене нововведений. Однако он отказался выступить с инициативой такого письма. Сопротивление местных властей ухудшило его положение и он отдал приказ заключить под стражу своего предшественника, бывшего губернатора Перу Кристобаля Вака де Кастро, позже он выслал его в Испанию. В пылу разговора он был вынужден также лично заколоть кинжалом обвинённого им в измене Хуана Суарес де Карвахала. Смерть Хуана Суареса привела к разрыву Аудиенции с вице-королём. Аудиенция полагала, что может воспользоваться поддержкой Гонсало Писарро, недовольного новыми законами и поднявшему к тому моменту восстание. В результате Бласко Нуньес Вела был арестован и заключён под стражу, затем он был отправлен на остров Сан-Лоренсо с целью дальнейшей отправки в Испанию, на острове он был передан в руки судьи Альвареса. После отплытия с острова в Панаму судья Альварес отпустил Бласко Нуньес Вела и по его приказу корабль повернул обратно в Перу.

Бласко Нуньес Вела высадился на побережье в Тумбес, собрал армию и выдвинулся навстречу мятежной армии конкистадоров. Тем временем Гонсало Писарро во главе с 1200 хорошо вооружённых конкистадоров торжественно въехал в Лиму и был приведён Аудиенцией к присяге как временный губернатор Перу до назначения королём нового наместника. Обе противоборствующие стороны заявляли о том, что они действуют от имени короля и представляют интересы испанской короны.

Эпидемия 1546 года в Перу

При Бласко Нуньесе Вела произошла одна из крупнейших эпидемий. В 1553 году она упоминается в книге «Хроника Перу» Сьеса де Леона:

«расскажу здесь о том, что [случилось] в прошлом [15]46 году в этой провинции Кимбайа. Когда вице-король Бласко Нуньес Вела находился в окружении беспорядков, вызванных Гонсало Писарро и его поспешниками, по всему королевству Перу прошел всеобщий мор: начавшийся из Куско и распространившийся по всей земле, — люди умирали без счета. Болезнь протекала так: поражала головной болью, были приступами очень высокой температуры, а потом боль от головы переходила к левому уху, и обострялось такой болью, что больные не вытягивали больше 2-3 дней. Пришел мор и в эту провинцию.»

Бласко Нуньес Вела в 1546 году выдвинул свою армию из Сан-Мигеля, рядом с Кито, надеясь на соединение с лояльными Нуньесу войсками. Поход сопровождался постоянными стычками с индейцами и сторонниками Гонсало Писарро. Бласко Нуньес Вела, подозревая своих некоторых соратников в измене, был вынужден казнить троих офицеров. Нуньесу удалось соединиться с поддерживающими его войсками, а Писарро тем временем занял Кито. После чего Писарро удалось хитростью выманить войска вице-короля на открытое сражение, в котором около 700 солдат Писарро нанесли сокрушительное поражение войскам Нуньеса численностью в 300—400 солдат. Несмотря на свой возраст (Бласко Нуньесу Вела на момент битвы было 56 лет), он отважно сражался, и с честью погиб в этом сражении. После гибели его тело было обезглавлено, а голова была насажена на копьё и доставлена в столицу для демонстрации полной победы войск Писарро.

После смерти Бласко Нуньеса Вела власти Испании, боясь потери новых колоний, ввели новые законы, значительно урезавшие права коренного населения Перу и возвращавшие всю полноту власти и превосходства конкистадорам и испанским переселенцам.

Король Карл V Габсбург признал поражение своего вице-короля, и в честь его заслуг произвёл его сыновей в рыцари, одного наградив Орденом Сантьяго, а другого — Орденом Алькантара.

Ссылки

• [kuprienko.info/carta-de-don-blasco-nunez-vela-virrey-del-peru-a-s-m-15-03-1544/ Письмо Дона Бласко Нуньеса Вела, вице-короля Перу, Его Величеству, 15 февраля 1544 года (на испанском)]. [archive.is/ujL9 Архивировано из первоисточника 19 июля 2012].

Отрывок, характеризующий Нуньес Вела, Бласко

Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.