Нурми, Пааво

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Пааво Нурми
Общая информация
Полное имя

Пааво Йоханнес Нурми

Дата и место рождения


Клуб

«Turun Urheiluliitto»[en] (Турку)

Спортивная карьера

1914—1934

Личные рекорды
800 м

1.56,3

1000 м

2.32,2

1500 м

3.52,6 (1924) WR*

1 миля

4.10,4 (1923) WR*

2000 м

5.24,6 (1927) WR*

3000 м

8.20,4 (1926) WR*

5000 м

14.28,2 (1924) WR*

10 000 м

30.06,2 (1924) WR*

6 миль

29.36,4 (1930) WR*

15 км

46.49,6 (1928) WR*

20 000 м

1:04.38,4 (1930) WR*

Марафон

2:22.03,8 (25 миль) (1932) WR*

Часовой бег

19 210 м (1928) WR*

3000 м с/п

9.31,2 (1928)

Международные медали
Олимпийские игры
Золото Антверпен 1920 10 000 м[en]
Золото Антверпен 1920 кросс на 8000 м[en]
Золото Антверпен 1920 кросс на 8000 м (команда)[en][1]
Серебро Антверпен 1920 5000 м[en]
Золото Париж 1924 1500 м[en]
Золото Париж 1924 5000 м[en]
Золото Париж 1924 кросс на 5000 м[en]
Золото Париж 1924 кросс на 8000 м (команда)[en][2]
Золото Париж 1924 3000 м (команда)[en][3]
Золото Амстердам 1928 10 000 м[en]
Серебро Амстердам 1928 5000 м[en]
Серебро Амстердам 1928 3000 м с/п[en]

Па́аво Йо́ханнес Ну́рми (фин. Paavo Johannes Nurmi; 13 июня 1897, Турку, Великое княжество Финляндское, Российская империя — 2 октября 1973, Хельсинки, Финляндия) — финский бегун на средние и длинные дистанции, девятикратный олимпийский чемпион, обладатель наибольшего количества олимпийских медалей (12) в истории лёгкой атлетики. Спортивное прозвище — «Летучий финн».





Спортивная биография

Детство и начало спортивной карьеры

Пааво Нурми родился в 1897 году в Турку, портовом городе на юго-западе Финляндии. Он был вторым ребёнком в бедной семье мелкого фермера и позднее столяра Йохана Фредерика и Матильды Вильгельмины Лайне. Дисциплину Нурми проявил ещё ребёнком, наблюдая за подготовкой членов местного легкоатлетического клуба[4]. В возрасте девяти лет, на местной ярмарке, Нурми выиграл гонку между одноклассниками на 1500 метров. Через год, когда он показывает 5 мин 43 сек, многие наблюдатели уже отмечают его волю и выносливость. В 1910 году юный Пааво вынужден приостановить свою страсть к спорту из-за преждевременной смерти отца в возрасте 49 лет. 13-летний чемпион школы, старший в семье, он бросил школу и стал работником прядильной фабрики[5].

Нурми изначально не знал о своих способностях.[6] Успех Ханнеса Колехмайнена на летних Олимпийских играх 1912 года в Стокгольме был источником вдохновения для целого поколения молодых финских спортсменов. Юный Нурми 31 мая 1914 года в возрасте шестнадцати лет участвовал в своём первом официальном матче в Турку. Забег юниоров на 3000 метров он выиграл с результатом 10.06,9.

Первые успехи

Лицензиат «Turun Urheiluliitto»[en], легкоатлетического клуба в Турку, которому он оставался верен всю свою карьеру, он решил начать строгую и интенсивную подготовку, основанную на трехразовых тренировках, а также придерживаться строгой вегетарианской диеты. В 1919 году, на армейских соревнованиях он выиграл забег на 15 км за 59.24 с отрывом в полчаса от своих конкурентов. Получив специальное разрешение от своего начальства, Нурми теперь тренируется на досуге в своем полку. Ему удалось постепенно приблизиться к национальным рекордам на 5000 м — 15.31 и 32.56 на 10 000 м. В 1920 году, после службы в армии Пааво вступил в промышленное училище в Хельсинки. Он проучился три года и получил диплом инженера в области математики. Незадолго до Олимпиады в Антверпене, он поставил свой первый рекорд Финляндии (8.36,2 на 3000 м).

Результаты в 1914—1919

Год 2000 м 3000 м 5000 м 10 000 м
1914 10.06,5
1915 6.06,8 9.30 15.50,7
1916 5.55 15.52,8
1917 15.47,5
1918 4.29 (1500 м) 15.50,7
1919 8.58,1 15.31,5 32.56

Олимпийские игры в Антверпене (1920)

На спортивной арене Нурми впервые появился в 1920 году на Летних Олимпийских играх в Антверпене. Первый вид своей олимпийской программы, забег на 5000 м, он проиграл, по неопытности позволив французу Жозефу Гийемо обойти себя на финишной прямой. Этот 20-летний ветеран, который только что оправился от отравления газом во время войны, спуртовал на последнем круге так, что даже непреодолимый Нурми не смог достойно ответить[7]. Однако через три дня Нурми получил возможность возместить потерянное на дистанции 10 000 м. И хотя первым со старта ушёл шотландец Джеймс Уилсон[en], за два круга до финиша Нурми вышел вперёд. Гийемо ненадолго обогнал его на последнем круге, но Нурми опередил его на финише. За этим на играх 1920 года последовали ещё два золота — в личном и командном кроссе на 10 000 м.

Успех в Антверпене «провёл» в жилище Нурми электричество и водопровод.

1921—1923 годы

В течение 19211924 годов Нурми превысил 24К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4679 дней] мировых рекорда на дистанциях от 1500 м до 20 км. После Игр Нурми переехал в Хельсинки и начал подготовку к побитию мировых рекордов. В это время Пааво Нурми доминировал на всех длинных дистанциях. Он сумел остаться непобежденным между 1921 и 1925 на дистанциях от 1500 метров до 10 000 м. Первая попытка 20 июня 1921, 5000 метров в Стокгольме, но плохие условия помешали ему. Два дня спустя 22 июня 1921 года в Стокгольме, он улучшает мировой рекорд на 10 000 м Жана Буэна, показав 30.40,2. В этом же забеге по ходу на шести милях было 29.41,2, также лучше мирового рекорда, но время не было ратифицировано. В 1922 Нурми вернулся к охоте на рекорды. Во-первых, он улучшил 4 сентября мировой рекорд 1912 года Ханнеса Колехмайнена на 2000 метров, показав 5.26,3. Затем следуют рекорды на 5000 м (14.35,4) и 3 км в том же 1922 году. В конце 1923 года финн стал первым спортсменом, держащим мировые рекорды на трех главных дистанциях: миля, 5000 м и 10 000 м. В следующем году он добавляет к ним 1500 м за 3.52,6.

Олимпийские игры в Париже (1924)

Выступление Нурми в Париже весной 1924 года оказалось под угрозой из-за травмы колена.

Выздоровев, он возобновил двухразовые тренировки. Помимо длинной прогулки и утренних упражнений, по утрам он несколько раз пробегал от 80 до 400 м. Потом он преодолевал милю, всегда выходя из пяти минут. И только после этого завтракал. 19 июня в парке Элайнтярхя (Elaintärhä) на будущем (с 1938) Олимпийском стадионе в Хельсинки Нурми улучшил два мировых рекорда с интервалом 45 минут. Сперва 3.52,6 на 1500 м, затем 14.28,2 на 5 000 м. Это было хорошей репетицией олимпийской программы.

В забеге на дистанции 1500 м Нурми пробежал начальные 500 м быстрее, чем пробежит их Джим Райан в 1967 году. Затем Нурми в спринтерском темпе обеспечил себе отрыв в сорок метров, а после сохранил его и финишировал на полуторакилометровке с олимпийским рекордом 3.53,6.

Всего лишь через час Нурми занял своё место на старте забега на 5000 м рядом со своим соотечественником Вилле Ритолой, одержавшим победу в беге на 10 000 м четырьмя днями раньше. Нурми, задетый тем, что финское спортивное руководство поставило в беге на 10 000 м не его, а Ритолу, решил «бежать за себя, а не за Финляндию» и доказать всему миру, что является лучшим стайером Олимпиады. Соперники с самого старта задали невероятную скорость. Однако Нурми, бежавший ровным и механическим шагом, выдержал темп, возглавив забег с половины дистанции. На последних восьми кругах он держался в нескольких ярдах впереди остальных. Наконец, Нурми, в последний раз сверившись с секундомером и бросив его на траву, помчался к финишной ленточке, на которую накатил с олимпийским рекордом 14.31,2.

После этого Пааво выиграл ещё три золотые медали на Играх 1924 года — личный кросс, командный кросс и командный бег на 3000 м. Во время кросса в Париже было +45 (+38 в тени). Трасса была проложена недалеко от свалки кухонных отбросов. Из 38 участников финишировало 15, 8 человек покинули трассу на носилках. Лидировавший в начале бега, Виде присоединился к черневшим вдоль трассы «павшим» в жаркой битве при Коломбо. Ошибочно было сообщено, что он умер в госпитале. Нурми вновь был первым, с лёгкой улыбкой; вторым, через полторы минуты, финишировал Ритола. Третьим финишером оказался финн Хейкки Лииматайнен, который ошибся на финише, слишком рано закончив дистанцию. С трудом осознав свою ошибку, он вернулся на трассу и закончил её двенадцатым, обеспечив первое место сборной Финляндии .

Зрелище произвело тяжелое впечатление на присутствовавших. После этого кросс был исключен из программы Игр.

На следующий день, когдда большая часть участников кросса находилась в больнице, Нурми одержал личную победу в командном беге на 3000 м. У Нурми была возможность победить в дистанции 10 000. Но руководство сборной решило предоставить эту возможность для Ритола. Утверждают, что тот случай огорчил Нурми навсегда. В любом случае он получил удовлетворение в том, что вскоре после соревнований побил рекорд на 10 000 м.

Гастроли в США (1925)

Тур Нурми по США начался в конце 1924 года и продлился пять месяцев. Из 55 стартов он проиграл только два. Первый забег состоялся в крытом спортивном комплексе Медисон-сквер-гарден 6 января 1925 года. Нурми выиграл в ту ночь милю со временем 4.13,6 км и 5000 м (14.44,6). Оба раза были улучшены старые рекорды и побеждены уже знакомые по Олимпиаде соперники. Джой Рей[en] занял второе место на миле и Вилле Ритола на 5000 метров[8].

За пять месяцев, проехав 50 000 км по всей территории Соединенных Штатов, он днём выступает в школах, университетах или военных казармах, и соревнуется вечером, большей частью на крытом треке, и на расстояния в метрах или ярдах[9]. Соревнования, предложенные промотерами Нурми, иногда необычные. Он бежал против эстафеты, состоящей из членов индейского племени. 17 апреля был забег с гандикапом. Через пять месяцев, Пааво Нурми насчитывает 51 победу в 55 стартах (45 в помещении), один сход и два поражения в гандикапе, 12 новых мировых достижений на традиционных и множество на редких дистанциях[9]. Только после всего этого против Нурми — обладателя мирового рекорда, выставляют сильнейшего милевика США Алана Хелфрича[en]. В этом последнем старте 26 мая 1925 года на 880 ярдов в Нью-Йорке Нурми потерпел поражение. «Уступил из уважения», заявил он репортёрам, но это была шутка — Нурми никогда никому не уступал.

Американцы влюбились в человека, у которого был «самый низкий пульс, но самая высокая такса», и дали ему прозвище Фантом. Тур был экономически выгоден не только для Нурми, но также и для его родной страны, потому что общий вид того, как работает Нурми, убедил власти США предоставить Финляндии кредит в 400 миллионов DM.

Возвращение в Европу

Вернувшись в Европу, Пааво Нурми участвует в различных соревнованиях, но его господство на олимпийских дистанциях исчезает. Несмотря на свои успехи в забегах на 1500, 5000 и 10 000 метров, он не сможет улучшить свой собственный мировой рекорд и его победы становятся менее убедительными.

Олимпийские игры в Амстердаме (1928)

На Олимпиаде 1928 года в Амстердаме Нурми завоевал ещё одну золотую медаль и две серебряные, выиграв дистанцию 10 000 м.

На отборочных соревнованиях Нурми остался третьим на 1 500 метров за будущими олимпийскими чемпионом Харри Ларва и бронзовым призёром Эйно Пурье. После этого он решил сконцентрироваться на длинных дистанциях. Исключенный из программы Игр кросс он заменил стипльчезом. Эту дистанцию он бегал дважды, последний раз в 1922 две мили на чемпионате Англии в помещении.

На 10 000 м ему удаётся удерживать отрыв от своего земляка Вилле Ритола и финишировать со временем 30.18,8[10]. Без всякой демонстрации радости, не обращая внимания на старания его соперника, он исчезает со сцены сразу после гонки. Ритола получает реванш несколько дней спустя, сопротивляясь финишному ускорению Нурми на 5000 метров. Швед Эдвин Виде остается третьим. После гонки Пааво Нурми сидел на траве несколько минут, жалуясь на боль в бедре и выражая в первый раз усталость[11]. Третий акт финского поединка состоится на 3000 м с препятствиями. Ритола победил без борьбы из-за раннего падения Нурми, однако, тот значительно опережает других финнов в финале. Тем не менее он выиграл свою третью олимпийскую медаль на этих играх. Осенью 1928 года, Нурми заявляет о намерении положить конец своей спортивной карьере в этом сезоне: «Это мой последний сезон на дорожке. Я старею».

1929—1932 годы

В 1929 году вместе с Виде Нурми участвовал в коммерческом туре по США (Ритола к этому времени стал профессионалом). После возвращения он установил в Лондоне новый мировой рекорд, пробежав 20 км за 1:04.38. Вернув себе форму, он снова утверждает, что желает сосредоточить внимание на подготовке к марафону на Олимпийских играх 1932, дисциплине, которую выиграл в 1920 году кумир его детства, Ханнес Колехмайнен.

Отстранение

В Стокгольмском матче Финляндия—Швеция[en] 1931 года на дистанции 800 метров произошла драка между бегунами. На заключительном банкете новый президент ФЛАФи[fr] и будущий президент Финляндии Урхо Кекконен объявил, что Финляндия не будет больше участвовать в этих матчах. Это заявление увеличило усилия Зигфрида Эдстрёма, шведского президента ИААФ и вице-президента МОК, объявить Нурми профессионалом, и, таким образом, отстранить его от участия в Олимпийских Играх.

Нурми обвиняли в получении больших призовых денег за мировой рекорд на 20 000 метров в 1931 году и больших компенсациях транспортных расходов на соревнованиях в Германии (Гданьске).

Обвинение в профессионализме (1932)

В апреле 1932 Нурми был отстранен от международных соревнований. Он продолжал готовиться. 26 июня на отборочных соревнованиях в Выборге он пробежал короткий марафон (40,2 км) без питья с неофициальным рекордом мира 2:22. После этого его заявили на две дистанции — 10 000 метров и марафон. Но за два дня до старта марафона решением Международного олимпийского комитета Пааво Нурми был отстранён от участия в Олимпийских играх, проходивших в Лос-Анджелесе, так как был доказан факт зарабатывания им денег с помощью бега и он был признан профессионалом.

Дальнейшая спортивная карьера

Нурми не стал профессионалом. Хотя на международные старты доступ ему был закрыт, он продолжал выступать на домашних соревнованиях. Чемпион Финляндии на 1500 м в 1933 году, он закончил свою спортивную карьеру 16 сентября 1934 года в Выборге.

«Его выступление, конечно, было показательным. Начал он очень хорошо, но на второй половине дистанции, видно, очень устал. Годы дали себя знать, и даже такой железный организм не мог сопротивляться наступающей старости. Нурми бежал 10 000 м и показал результат 31.39,2. Для него это было слабовато.»

Януш Кусочинский[12]

За несколько недель до этого решением Конгресса ИААФ двенадцатью голосами против пяти его дисквалификация стала пожизненной. До конца жизни он чувствовал горечь от такого решения. Однако он вернулся на олимпийскую арену в 1952 году, на Олимпиаде в Хельсинки, где ему поручили зажечь олимпийский огонь. Олимпийский факел ему передал другой известный финский спортсмен — Ханнес Колехмайнен.

Достижения

Олимпийские игры

Нурми завоевал больше всех олимпийских медалей по лёгкой атлетике — 12. Как и Лариса Латынина,Усейн Болт,Марк Спитц и Карл Льюис[13], с девятью золотыми олимпийскими медалями (пять в Париже), он уступает только Майклу Фелпсу с его двадцати тремя[14]. В связи с этим, он часто считается величайшим легкоатлетом всех времен.

Дистанция / Игры Антверпен 1920 Париж 1924 Амстердам 1928
1500 метров[en] Золото
3.53,6[en] OR*
3000 метров[en]
(командный бег)
Золото
8 пт[en][3]
3000 м с препятствиями[en] Серебро
9.31,6[en]
5000 метров[en] Серебро
15.00,0[en]
Золото
14.31,2[en]
Серебро
14.40,0[en]
10 000 метров[en] Золото
31.45,8[en]
Золото
30.18,8[en] OR*
кросс[en] Золото
27.15,0[en]
Золото
32.54,8[en]
кросс[en]
(командный зачёт)
Золото
10 пт[en][1]
Золото
11 пт[en][2]

*OR : олимпийский рекорд

Рекорды

«Летучий финн» установил 22 официальных и 13 неофициальных рекордов мира. Только в конце ХХ века прыгун с шестом Сергей Бубка установил 35 мировых рекордов (17 для открытых стадионов и 18 в залах), и таким образом превзошёл это достижение.

Дистанция Результат Город Дата
1500 м 3.52,6 Хельсинки 1924
1 миля 4.10,4 Стокгольм 1923
2000 м[sv] 5.26,3 Тампере 1924
2000 м 5.24,6 Куопио 1927
3000 м 8.28,6 Турку 1922
3000 м 8.25,4 Берлин 1926
3000 м 8.20,4 Стокгольм 1926
2 мили[en] 8.59,6 Хельсинки 24.6.1931
3 мили 14.11,2 Стокгольм 1923[15]
5 000 м 14.35,4 Стокгольм 1922
5000 м 14.28,2 Хельсинки 1924
4 мили 19.15,4 Выборг 1924[16]
5 миль 24.06,2 Выборг 1924[17]
6 миль 29.36,4 Лондон 1930[18]
10 000 м 30.40,2 Стокгольм 22.6.1921
10 000 м 30.06,2 Куопио 1924
15 000 м 46.49,6

Берлин

1928[17]
10 миль 50.15,0

Берлин

1928[19]
20 000 м[sv] 1:04.38,4 Стокгольм 3.9.1930
Часовой бег[sv] <19210 м>

Берлин

10.7.1928
4x1500 м[sv] 16.26,2 Стокгольм 1926
4x1500 м 16.11,4 Выборг 1926
Не утверждены официально
Дистанция Результат Город Дата
6 миль 29.41,2 Стокгольм 22.6.1921
10 000 м 29.50 Париж 1924
Другие рекорды

Пааво Нурми участвовал в 300 соревнованиях, из которых проиграл после 1919 года лишь 15. Нурми удерживал мировые рекорды на 5000 и 10 000 м 2849 дней. Этот дубль повторил только в марте 2012 г. Кенениса Бекеле.

Подготовка

Ещё во время активной спортивной карьеры Нурми сложилось общее мнение тренеров о том, что даже в Финляндии существовали более одарённые бегуны, чем Пааво. Только благодаря упорному труду и целеустремлённости он стал олимпийским чемпионом. Он был беспощадным по отношению к себе, но и быстро учился, читал спортивную литературу, проверял различные методики тренировок и испытывал своё тело под нагрузкой. Одним из его известных приёмов удлинять шаг было бежать позади поезда, держась рукой за задний вагон. (Ныне этот участок в Турку разобран, раньше поезд снижал скорость на подъёме на протяжении 2 км[20].) В пике своей формы, в 1924 году тренировки Нурми с апреля по сентябрь были трёхразовыми: с утра прогулка десять километров с перебежками, затем умывание и гимнастика; днём бег на 5 км, следуя секундомеру; и вечером пробежка 4-7 км. Нурми предпочитал бег по пересеченной местности и сложные трассы с подъёмами. Стиль Нурми с удлиннённым шагом требовал дополнительных сил, усиленной работы рук и ровного ритма дыхания. Всё это вырабатывалось в тренировках, стиль выглядел со стороны красивым и летящим, но на бегущих позади действовал подавляюще. Будучи среднего роста, Нурми ничем особо не вылелялся от других спортсменов, у него было обычное сердцеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3130 дней], нормальный для стайера пульс (в покое 45 ударов в минуту)[21], несмотря на родившуюся в Америке поговорку «низкий пульс — высокая такса».

После спортивной карьеры

Ещё в конце спортивной карьеры Пааво Нурми начал вкладывать призовые в бизнес. Получивший образование в области конструирования, он ознакомился с деятельностью биржи читая Financial Times и слушая лекции по экономике. Он был бережливый, но это не препятствовало ему брать риски в сделках. Параллельно с торговлей ценными бумагами он строит 40 домов в Хельсинки. Как строитель он был такой же педант как и спортсмен и часто ходил смотреть стройплощадку. Он делал упор на качество стройматериалов. Нурми основал в 1936 компанию Asusteliike Paavo Nurmi Oy и был её исполнительным директором до 1973 года.

Публично Нурми пробежит ещё раз в 1952 году, на открытии Олимпийских игр, когда он получит честь внести олимпийский огонь на стадион. Без трения с международным олимпийским комитетом тут не обошлось, поскольку Нурми по прежнему считал своё зачисление в профессионалы 20 лет назад несправедливостью. После спортивной карьеры Нурми ещё хуже стал относиться к СМИ — говорят он согласился на интервью каналу ЮЛЕ на своё 70-летие лишь потому, что брал интерьвью сам президент Урхо Кекконен[20]. Недоступность Нурми для прессы не мешает «желтым» журналистам приписывать ему разные абсурдные высказывания и даже «признания» в применении допинга[22].

Пааво Нурми часто приводится как пример честного спортсмена, никогда не употреблявшего допинг.[23][24][25]

Личная жизнь

Нурми недолго (19321935) был женат на Сильвии Лааксонен. В 1932 году родился сын Матти. Для следующего поколения Пааво Нурми остался мифическим персонажем, говорили, что по-настоящему он открыт только в беге. У него было мало друзей и ещё меньше тех, кому он верил. Даже сын признал, что не знает по-настоящему отца. Пааво Нурми не одобрял спортивные занятия сына и считал, что тот никогда не станет хорошим бегуном. Матти всё же в 1950-х годах бегал средние дистанции на национальном уровне[26].

11 июля 1957 года Матти в знаменитом забеге в Турку[de], когда «три Олави» (Салсола[fi], Салонен[fi] и Вуорисало[fi]) побили рекорд мира в беге на 1500 метров, был на далеком 9 месте с личным рекордом, уступающим рекорду отца 2,2 секунды.

Лучший результат Матти Нурми на 3000 метров равнялся рекорду отца, 800 метров он пробегал быстрее (1.53).

Пааво Нурми был вегетарианцем с 12 лет[27], Toivo Kaila пишет в своей книге, что вегетарианство продолжалось лишь до 18 лет. «Жизнь была трудна, и мы ели только зелёные овощи» — писал позднее с юмором Нурми.

Нурми писал о спорте, тексты опубликовывали спортивные общества Турку и Финляндии, а также Associated Press, чьи рассказы разошлись по всему миру. Эркки Веттенниеми собрал записи Пааво Нурми в антологию. Любимыми писателями бегуна были Ф. Э. Силланпяя и Лев Толстой.

Последние годы

Нурми перенес инфаркт миокарда в конце 1950-х, однако, он продолжает своё дело до нового приступа в 1967 году, после которого он был парализован на одну сторону. В это время он назвал спорт пустой тратой времени, в сравнении с наукой и искусством.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4299 дней] Он основал научно-исследовательский центр сердечно-сосудистых заболеваний своего имени в 1968 г.

Пааво Нурми умер 2 октября 1973 в Хельсинки, абсолютно слепой и почти немой, после долгой болезни. Похоронен в семейной могиле в Турку.

Память

Напишите отзыв о статье "Нурми, Пааво"

Примечания

  1. 1 2 Состав команды: Теодор Коскенниеми, Хейкки Лииматайнен, Пааво Нурми
  2. 1 2 Состав команды: Пааво Нурми, Вилле Ритола, Хейкки Лииматайнен
  3. 1 2 Состав команды: Пааво Нурми, Вилле Ритола, Элиас Кац
  4. Parienté et Billouin, 1997, p. 325.
  5. Parienté et Billouin, 1997, p. 326.
  6. Paavo Nurmi, de 'loper van de eeuw' overleden Nic Lemmens (1973), De Atletiekwereld nr. 20: KNAU (нид.)
  7. Uit Indrukwekkend Olympisch debuut van Paavo Nurmi, gepubliceerd in Kroniek Olympische Spelen  (нид.)
  8. Raevuori, 1997, p. 199—204, 437—438.
  9. 1 2 [www.urheilumuseo.fi/Paavonurmi/america.htm Американский тур Нурми в 1925 году], Национальный Олимпийский Комитет Финляндии  (англ.)
  10. [www.la84foundation.org/6oic/OfficialReports/1928/1928p1.pdf Олимпийские игры 1928 в Амстердаме, официальный отчет], www.la84foundation.org (англ.)
  11. [www.urheilumuseo.fi/Paavonurmi/olympics.htm Paavo Nurmi in Olympic Games], Олимпийский музей Финляндии (англ.)
  12. Кусочинский, 1975.
  13. news.yahoo.com/s/nm/20080812/ts_nm/olympics_dc_136
  14. [www.mk.ru/sport/2016/08/10/maykl-felps-stal-21kratnym-olimpiyskim-chempionom.html Майкл Фелпс стал 21-кратным олимпийским чемпионом - Спорт, Олимпиада-2016 - МК]
  15. улучшил Лаури Лехтинен, 1932
  16. улучшил Януш Кусоциньский, 1932
  17. 1 2 последний утверждённый рекорд; повторен
  18. улучшил Илмари Салминен, 1937
  19. Вильо Хейно[en], 1945
  20. 1 2 Syvänen, 2000, p. 14.
  21. Гарт Гилмор «Бег ради жизни»
  22. См., напр.,[www.vokrugsveta.ru/vs/article/2265/ Горечь сладких побед]. Вокруг Света. Проверено 31 января 2009. [www.webcitation.org/68gcqPlhu Архивировано из первоисточника 25 июня 2012].
  23. [www.kansallisbiografia.fi/kb/artikkeli/1786/ Биографический центр. Пааво Нурми.]
  24. [www.dopinglinkki.fi/blogi/kuntourheiluun-liittyvan-dopingin-kayton-yhteiskunnallinen-paikka Допинг и спортивная этика]  (фин.)
  25. [suomenkuvalehti.fi/blogit/americana/doping-skandaalit-repivat-amerikkalaista-urheilua Допинг-скандалы раздирают американский спорт]  (фин.)
  26. Syvänen, 2000, p. 13.
  27. [www.hs.fi/urheilu/artikkeli/HS+etsii+Suomen+merkitt%C3%A4vint%C3%A4+urheilusaavutusta/1135228213483 Helsingin Sanomat представила самое значительное спортивное достижение страны] Arno Seiro, Jari Väliverronen. 22.6.2007
  28. [ssd.jpl.nasa.gov/sbdb.cgi?sstr=1740 База данных JPL НАСА по малым телам Солнечной системы (1740)] (англ.)

Литература

Ссылки

  • [vbrg.ru/articles/istorija_vyborga/istoricheskie_lichnosti_nashego_goroda/paavo_nurmi/ Пааво Нурми. Подробная биография от Вели-Матти Аутио. Перевод с финского] [www.kansallisbiografia.fi/kb/artikkeli/1786/ Оригинал] (фин.)
  • [www.olympic.org/uk/athletes/profiles/bio_uk.asp?PAR_I_ID=53102 Пааво Нурми на сайте МОК] (англ.)
  • [karate-online.org/mastera/100/013.php Пааво Нурми — биография, истории из жизни, достижения]
  • [www.kansallisbiografia.fi/kb/artikkeli/1786/ Биографический центр Пааво Нурми]
Предшественник:
Джон Марк[en]
Лондон 1948
Факелоносец на церемонии открытия Олимпиады
Пааво Нурми и Ханнес Колехмайнен

Хельсинки 1952
Преемник:
Рон Кларк и Ханс Викне[en]
Мельбурн/Стокгольм 1956
Рекорды
Предшественник:
Джон Цандер[en]
Мировой рекордсмен в беге на 1500 метров
19 июня 1924 — 11 сентября 1926
Преемник:
Отто Пельтцер
Предшественник:
Норман Табер[en]
Мировой рекордсмен в беге на 1 милю
23 августа 1923 — 4 октября 1931
Преемник:
Жюль Лядумег[en]
Предшественник:
Джон Цандер[en]
Эдвин Виде
Мировой рекордсмен в беге на 2000 метров[sv]
4 сентября 1922 — 11 июня 1925
18 июня 1927 — 9 августа 1927
Преемник:
Эдвин Виде
Эйно Пурье
Предшественник:
Джон Цандер[en]
Эдвин Виде
Мировой рекордсмен в беге на 3000 метров
27 августа 1922 — 7 июня 1925
24 мая 1926 — 19 июня 1932
Преемник:
Эдвин Виде
Януш Кусоциньский
Предшественник:
Эдвин Виде
Мировой рекордсмен в беге на 2 мили[en]
24 июня 1931 — 13 июня 1936
Преемник:
Дональд Лаш[en]
Предшественник:
Ханнес Колехмайнен
Мировой рекордсмен в беге на 5000 метров
12 сентября 1922 — 19 июня 1932
Преемник:
Лаури Лехтинен
Предшественник:
Жан Буэн
Вилле Ритола
Мировой рекордсмен в беге на 10000 метров
22 июня 1921 — 25 мая 1924
31 августа 1924 — 18 июля 1937
Преемник:
Вилле Ритола
Илмари Салминен
Предшественник:
Вяйнё Сипиля[en]
Мировой рекордсмен в беге на 20 000 метров[sv]
3 сентября 1930 — 19 апреля 1936
Преемник:
Хуан Карлос Сабала
Предшественник:
Жан Буэн
Мировой рекордсмен в часовом беге[sv]
10 июля 1928 — 3 сентября 1945
Преемник:
Вильо Хейно[en]

Отрывок, характеризующий Нурми, Пааво

Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.